Алхимик сник. Снял очки и принялся с нарочитой тщательностью протирать платком линзы.
– Как это случилось? – хрипло спросил он, – почему Марио дал себя убить?
– Наверное, в этот раз убийца оказался чуть быстрее палача, – пробормотала Малика, – оставьте меня, Александр. Ведь скоро придет Генрих, не так ли? А я устала. Просто нечеловечески устала.
Хлопнула дверь – и воцарилась давящая, неприятная тишина.
Малика огляделась. Светло-серые стены, белый потолок, скучные голубые занавеси на окне. Стол, табурет, кровать. Все говорило о том, что она вновь очутилась в ведомстве Генриха Уэлша… Ведьма зевнула и закрыла глаза в надежде вновь оказаться среди звезд. Но увы – Александр, похоже, хорошо знал свое дело, и ночное небо не вернулось. Зато вернулся Марио Игиро. И Анри. И, что самое страшное, Дэлин Сильван, который злобно скалился и все тянул к Малике белые костлявые руки.
– Ты думаешь, что я тебя боюсь? – спросила она в полный голос, – Не стоит так себе льстить, ты мне уже ничего не сделаешь.
И отвернулась. Право слово, уж лучше бы Альвен ее навестил, без него даже дышать было невыносимо больно. Малика снова начала вспоминать, как он целовал ей руки – Всеблагий, ведь никто до этого не целовал ей руки! – а она тогда сказала, что не хочет больше его видеть. Что хотела, то и получила, поделом тебе, Малика Вейн.
Наверное, скоро явится Генрих, сядет на табурет, привычным жестом откинет челку со лба и начнет спрашивать. Может быть, он даже явится не один, а приведет с собой стенографистку, чтобы можно было зафиксировать на бумаге отчет агента Вейн. И тогда, хочешь не хочешь, придется рассказать все как было. – "Ну а что здесь скрывать?" – сонно подумала Малика, – "я поступила так, как поступила. Сделала то, что должен был сделать Марио. Вопрос только в том, зачем я теперь?"
Она провалилась в дрему, и открыла глаза как раз в тот миг, когда через порог неслышно перешагивал Генрих Уэлш. Из-за его спины, приподнявшись на цыпочки, на Малику глазела молоденькая блондинка.
– А! – только и сказал Генрих, – ты уже не спишь!
Он выглядел… как всегда. Весь лоснящийся, довольный собой, словно являющийся воплощением достатка и порядка. Только непокорная челка выбивалась из общего образа, то и дело падая на глаза.
– Ну-с, Малика, – Генрих сделал знак блондинке, и та раскрыла пухлый блокнот с обложкой темно-вишневого цвета, в тон платью.
– Как красиво, – пробормотала ведьма, – цвет…
– Что? – Уэлш приподнял брови, затем энергично махнул рукой, – брось, Малика. Если ты в состоянии говорить, то говори. Все, как было. В конце концов, я потерял прекрасного палача и едва не лишился талантливой ведьмы.
– Ты мне льстишь, нет у меня никаких талантов…
– Не важно, – он быстро наклонился к ее лицу, Малика ощутила приятный аромат одеколона. Генрих прошептал, – я отправил в Ловенну двух агентов, а вернулся только один, причем в таком виде, что я не знаю – то ли плакать, то ли смеяться. Где тебя обрили, а? Неужели приняли за уличную девку? Так в Ловенне таких не гонят, наоборот. И что с лицом?.. Раньше этого тоже… я не замечал, и не надо говорить, что ты старательно пудрилась, Малика.
Он снова выпрямился на табурете и сложил руки на груди.
– А вы, милочка, записывайте. Все, что сейчас расскажет госпожа Вейн.
– Ты даже не спросил, могу ли я говорить.
– Ты должна говорить. И от твоих слов будет зависеть, войдут ли имперские легионы в Ловенну… Я знаю, что Марио мог наговорить тебе кучу гадостей о ведомстве, но – поверь, иногда и мы печемся о благе нелюдей.
Ведьма вздохнула. Опять ей не оставляли выбора, как тогда, с лунником в праженской тюрьме. Жаль только, что все ее жертвы оказались напрасны, как жаль!
Она облизала пересохшие губы.
– Милочка, дайте-ка воды, – тут же скомандовал Уэлш.
Блондинка отложила блокнот и карандаш, схватила со стола стакан и поднесла его Малике. Теперь уже ведьма пила долго и жадно, ведь чтобы рассказать все Генриху нужно быть сильной.
– Спасибо, – шепнула она стенографистке, – и еще… вам этот цвет очень к лицу.
Девушка зарделась и заторопилась поставить стакан на место.
Уэлш нетерпеливо побарабанил пальцами по деревянному изголовью кровати. И ведьма, судорожно вздохнув, заговорила.
Она рассказала о том, как погиб Марио. О том, как ей пришлось убить Дэлина Сильвана, верховного лорда Ловенны, о том, как была приговорена к казни. О признании, сделанном Марисией и о том, как ей, Малике, пришлось выполнить долг палача. Как ее били, как привязали к столбу, и как потом… ее жизнь была попросту выкуплена другой жизнью.
Стенографистка истерично всхлипнула и, выскочив прочь, громко хлопнула дверью. Малика прижала к глазам костяшки пальцев, но слезы катились и катились, капали на полотняную сорочку, а из горла вырывались сдавленные рыдания.
– Прекрати, – сердито говорил Генрих, – слышишь? Прекрати немедленно!
– Ты не понимаешь, не понимаешь… я виновата во всем, только я… Если бы я знала с самого начала, то не было бы… ни Дэлина, ни Дэйнора, ни Альвена. Все они были бы живы. Мне совсем не хочется больше жить, Генрих, понимаешь? Я просто не могу жить с этим грузом, и не хочу жить без него …
Он сел на кровать и прижал ее к себе, успокаивая и укачивая. А ведьме все мерещилось, что это не Уэлш ее обнимает, а совсем другой. Ей было больно дышать, и больно смотреть. А все потому, что звездные дали больше не распахивали свои объятья, и смолкли голоса, ставшие такими близкими.
– Ну, не надо горевать, – шептал Уэлш, – все наладится.
Малика мотала головой. Нет, уже ничего не наладится. Она не представляет себе, как существовать дальше. Просто не представляет.
– Позовите Александра, – говорил кому-то Уэлш, – шевелитесь, живее!
А она, всхлипывая, пыталась объяснить, что не нужно никого звать, и что ей уже больше ничегошеньки не надо.
– Я ничего больше не хочу, понимаешь?
…Но все кончилось. В горло вновь полилось обжигающее снадобье, и Малика полетела, раскинув руки. Она падала, как сухой лист с ветки, кружась и переворачиваясь. Падала на дно пропасти, где оказалось тихо и очень уютно, хоть там ее никто и не ждал.
* * *
Через три дня Уэлш лично привез ее домой, в ту самую квартиру, где началась жизнь агента Вейн. Малика едва заметила букеты молочно-белых роз в больших вазах, расставленные по гостиной, сонно прошлась спальне, трогая кончиками пальцев крупные желтые лилии на комоде, вернулась в прихожую. Генрих все еще стоял в пороге и внимательно на нее смотрел, словно чего-то ожидая. Опомнившись, ведьма сказала то, что казалось подходящим к ситуации:
– Спасибо, Генрих.
– Не за что, – угрюмо отозвался Уэлш, – если бы я знал, что тот лунник такое с тобой сотворит, то приказал бы его убить еще раньше, клянусь Всеблагим.
Малика пожала плечами. Что толку говорить? Теперь-то уже все равно…
– Я очень устала, Генрих. Можно, я останусь одна?
–Устала? – он приподнял брови, – что ты такого делала, что устала? Проехалась в экипаже? Слушай, Малика, мне все это не нравится. Обещай, что не будешь глупить, а?
– Глупить? – ведьма подняла глаза на Уэлша, – что ты имеешь в виду?
И тут вдруг ее осенило. Ну конечно! И как она сама раньше об этом не подумала?
Ведь все очень просто: если не хочешь больше жить, нужно всего-навсего отказаться от жизни и нырнуть с головой в темный омут.
– Малика, – Уэлш начинал сердиться, – обещай мне. Прямо сейчас.
– Хорошо, Генрих, – она кротко улыбнулась, – можно я отдохну? Одна?
– Всего доброго, – сухо ответил он и вышел, не забыв прикрыть за собой дверь.
Малика вошла в гостиную, провела ладонью по свежим розовым бутонам. А потом, не удержавшись, подошла к зеркалу – хотя было определенно ясно, что ничего хорошего она там не увидит.
На нее печально взглянуло странное существо, бледное, с огромными синяками под глазами. Губы побледнели и стали тонкими, незаметными. Малика неловким движением стащила с головы косынку и с усмешкой оглядела себя. Ту, какой стала – увядшую, постаревшую разом лет на десять, с лицом, исполосованным тонкими шрамами словно от бритвенных порезов. Волосы начали отрастать и казались почти черными на фоне белой кожи.
Шелковая косынка скользнула на пол, а Малика, отвернувшись от зеркала, двинулась к шкафу. Она открыла бар, плеснула себе водки и залпом выпила. Потом еще. И еще.
Когда гостиная поплыла перед глазами, ведьма подхватила бутылку, на дне которой еще что-то плескалось, и, не раздеваясь легла на диван. Ей хотелось увидеть черное небо, полное звезд, то самое, которое уже распахнулось перед ней однажды. Но звезды не желали гореть в холодной тьме, и Малика попросту заснула.
Когда она снова открыла глаза, был день. Солнечный свет, пробиваясь сквозь задернутые шторы, косыми лучами резал темно-синий ковер гостиной и заставлял жмуриться. Ведьма пошевелила рукой – пустая бутылка упала и покатилась по полу.
– Просто великолепно, – буркнула Малика, – хорош агент…
Может быть, теперь она стала чуточку ближе Марио, который заходил в самые дорогие заведения Пражена и напивался там до бесчуствия?
Нет, дело не в Марио. И даже не в том, что она убила Марисию, а перед этим еще и старого лунника.
Дело в том, что его больше нет, он исчез из ее жизни также внезапно как и появился. А вместе с ним исчезло желание даже выглядеть по-человечески, не говоря уже о чем-то большем.
Малика вздохнула и побрела в ванную, стараясь больше не смотреть на себя в зеркало. Она долго грела воду, затем наполняла ванну, долго расшнуровывала корсаж – пальцы не слушались, их то и дело сводило судорогой. А потом, выругавшись, ведьма рванула платье так, что выдрала "с мясом" крючки для шнуровки. Садясь в горячую воду, Малика пожалела о том, что не додумалась приобрести ланцет. Тогда уйти из жизни было бы проще простого: горячая ванна, вскрытые вены и – добро пожаловать на небеса, Малика Вейн.
"Ну, в следующий раз", – вяло подумала она, закрывая глаза, – "надо будет просто сходить к цирюльнику, спрятать ланцет или бритву в сумке… и все. Я буду там, с ними…"
Думать об этом было приятно, равно как и лежать в горячей воде, вдыхая аромат розовго масла. Но все же Малика снова приоткрыла глаза, услышав, как в замке неторопливо проворачивается ключ. Кто-то, йоргг его дери, пытался забраться в ее квартиру!
Малика стиснула зубы. Мелькнула предательская мыслишка – а может быть, оставить все как есть? И если в дверь войдет убийца, пусть он найдет ее, дремлющую и совершенно беззащитную?
По коже побежали мурашки. Заманчиво, конечно, вот так уйти в звездное небо, но все же…
"Уйду, когда сама пожелаю", – решила Малика.
Она прислушалась: в замке перестали ковыряться, тихо скрипнули дверные петли, затем раздались очень осторожные шаги. По прихожей двигался кто-то довольно тяжелый, половицы так и поскрипывали.
Малика бесшумно присела на корточки, затем выпрямилась во весь рост. Вода неслышно стекала по ногам в ванну, и тот, кто сейчас крался по ее апартаментам, не должен был понять, что жертва что-то заподозрила. Затем ведьма переступила бортик ванны и, пошарив взглядом по углам, не нашла ничего лучше чем пузатый флакон с ароматической солью размером с мужской кулак. Бегло прочитав на красочной этикетке "Цветок апельсина", Малика шагнула к двери и стала так, чтобы входящий прежде всего увидел пустую ванну.
…Он не заставил себя долго ждать. Чересчур громко сопя для убийцы, мужчина остановился на пороге, вытянул шею, чтобы заглянуть в исходящую ароматным паром ванну. Малика замахнулась и резко, изо всех сил ударила его в висок стеклянным флаконом. Брызнуло стекло вперемешку с кровью, а убийца, пошатнувшись, начал оседать на пол.
Столбняк продлился несколько мгновений. А затем, подгоняя себя мысленно – "вперед, двигайся, двигайся, дура!" – Малика бросилась на кухню. В чем мать родила и с изрезанной стеклом ладонью.
"Но ладонь оставим на потом".
Искать моток бельевой веревки не было времени, поэтому ведьма, поминая йоргга, схватила нож, простыню – и через минуту у нее в руках оказались отличные льняные полоски. Малика бегом вернулась в ванную, пинком перевернула поверженного врага на живот, затем туго, как могла, скрутила за спиной руки. Пораненная ладонь болела и начала неметь, но ведьма только зубами скрипела. Йоргг с ней, с рукой! Тут бы убийцу связать как следует, да послать консьержа за Генрихом… Звать полицию Малике даже в голову не пришло.
Пыхтя и отдуваясь, она обмотала и ноги мужчины, затем кое-как посадила его, привалив к дверному косяку. Кровь из рассеченного виска залила ему лицо, Малика вытерла ее – не из чувства сострадания, упаси Всеблагий! – а чтобы видеть, кто перед ней.
Убийца оказался вовсе не похож на матерого душегуба, у которого руки по локоть в крови. Он показался ведьме совсем еще юным, неоперившимся птенцом; у него были рыжие, гладко зачесанные назад волосы, бледная кожа, изрядно украшенная веснушками, коричневые брови и ресницы. А еще тонкий аккуратный нос – ну прямо как у хорошенькой женщины. И узкий подбородок. Если бы не кровь, тонкой струйкой стекающая по щеке, паренька было бы просто невозможно представить в роли убийцы. Он идеально подходил на место певчего в храме Всеблагого, тонкий, изящный…
"Но внешность обманчива, не так ли, Малика Вейн?"
Опомнившись, ведьма кинулась в спальню, вывернула на пол содержимое комода и нашла новый халат. Затем, облачившись в него и обмотав голову полотенцем, сбежала на первый этаж и постучалась к консьержу. Из окошечка выглянул седой старичок с большими и совершенно собачьими глазами.
– Вы видели, кто ко мне пришел минут десять назад?
– Никто не проходил, госпожа Вейн, – растерялся консьерж.
– Спасибо, – Малика улыбнулась, – вы даже не представляете, как мне помогли.
– У вас… кровь, госпожа Вейн. Послать за лекарем?
– Нет-нет, не стоит. Мне нужно, чтобы вы немедленно послали человека за господином Уэлшем, в ведомство по надзору за нечеловеческими сущностями. Передайте, что дело чрезвычайно важности.
– Сию минуту. Что-нибудь еще?
– Нет, ничего не надо.
И она метнулась обратно, к себе.
Если консьерж утверждал, что никто не проходил, то, значит, либо старичок вздремнул и не хотел в этом сознаваться, либо… Либо рыжий паренек, спеленатый у входа в ванную, был ведьмаком и сумел отвести взгляд.
"Ну-ну, сейчас я с тобой поговорю", – усмехнулся внутри Малики кто-то кровожадный и… чужой.
…Когда несостоявшийся убийца со стоном открыл глаза, ведьма уже ждала его. Полностью одетая, с головой, повязанной косынкой и с перетянутой куском полотна ладонью. В здоровой руке Малика держала кухонный нож. Так, на всякий случай.
* * *
У рыжих обычно серо-зеленые или голубые глаза. У парня оказались карие. Даже не так – цвета переспелой черешни, когда она, чудом задержавшись на черенке, начинает подсыхать.
Он медленно разлепил веки, откинул голову назад, при этом стукнувшись затылком о дерево. А потом в воздухе появился запах панического страха.
Малика ничуть не удивилась бы, ощутив запах чего-нибудь более материального – пота, мочи, наконец. Но страха? И это был именно страх. Нечто кисло-горькое, но при этом… возбуждающее, будоражащее сознание… Перед глазами одна за другой замелькали странные картины: вот она зубами разрывает горло пленника, кровь фонтаном хлещет из глубокой раны, но в этом нет ничего отталкивающего. Это даже приятно, припасть губами к ключу жизни. Ведь кровь – это жизнь, не более…
Наверное, парню каким-то образом передались мысли ведьмы, потому что он замычал, задергался в ужасе и попытался освободиться от кляпа. Малика поднялась со стула, подошла и легонько пнула его в бок.
– Я бы хотела, чтобы ты меня внимательно выслушал, прежде чем начнешь говорить. Это не займет много времени. Видишь ли, несколько дней тому назад я потеряла напарника, его убили, размозжив голову. После этого я сама убила двух лунников, а еще чуть позже от меня на небеса ушел тот, кого я успела полюбить… Но, к сожалению, не успела сказать ему об этом. С тех пор я больше не боюсь смерти и не боюсь убивать, понимаешь? Так что в твоих интересах рассказать мне, откуда у тебя ключ от моей квартиры, кто и зачем тебя послал сюда. Я не боюсь смерти, но мне вовсе не хочется, чтобы кто-то лишал меня жизни в неурочный час.
Она вздрогнула, когда за спиной раздались жидкие аплодисменты. Разворачиваясь, Малика уже перехватила нож для атаки – она и сама не знала, откуда в ней появилась способность так ловко сжимать в пальцах деревянную рукоятку. Йоргг, да ведь она кроме пера и книг никогда ничего в руках не держала!
И, вяло удивляясь происшедшим с ней изменениям, ведьма зло уставилась на Генриха Уэлша, который, оказывается, умудрился совершенно неслышно войти и неведомо сколько стоял за спиной.
– Браво! – чистосердечно восхитился Уэлш, – великолепная речь, просто великолепная. Конечно, пафоса многовато, но все равно звучит весьма и весьма эффектно!
И тут Малику начал трясти озноб. Она не боялась, когда вылезала из ванны, когда била в висок незваного гостя. Ей было некогда думать о том, что было бы, не увенчайся успехом ее внезапное нападение. А вот теперь, в присутствии Уэлша, всю ее сковал животный, панический ужас. Нож выпал из разжавшихся пальцев и глухо ударился о дощатый пол.
– Генрих, – прошептала ведьма, – хорошо, что ты пришел.
Уэлш, блистательный Уэлш, прошелся по коридору, заложив руки за спину. Потом подошел к рыжему и резко выдернул кляп.
– Малика, позволь представить тебе агента Вирса, которого я попросил тихонько и, главное, незаметно понаблюдать за тобой.
– Понаблюдать. За мной, – повторила Малика, словно заучивая, – но зачем?
Уэлш отвел взгляд.
– Мне не понравилось то, как ты выглядела и как говорила. Ну, а то, что агент Вирс попался, говорит о его недостаточной готовности к сложным заданиям, не так ли, Эдвард?
Обхватив себя за плечи и тщетно пытаясь унять дрожь, Малика ушла в гостиную и села в кресло. Она не смотрела, как Уэлш развязывал рыжего паренька, она даже не оглянулась, когда они, теперь уже оба, вошли в гостиную. Она вообще старалась не смотреть в их сторону и предпочла бы провалиться сквозь пол.
И с чего это она возомнила, что по ее душу отрядили убийцу? И вообще, откуда все эти мысли о крови, откуда внезапное умение обращаться с ножом? Неужели влитое в нее снадобье Александра продолжаетнабирать силу?
– Госпожа Вейн, – голос не принадлежал Уэлшу, и Малика сделала вывод, что это Эдвард Вирс, – госпожа Вейн, я не держу на вас зла, поверьте. Это я виноват. Надо было либо прийти так, чтобы и вы меня не услышали, либо попросту стучаться.
Она втянула голову в плечи. Озноб не утихал. И он еще извиняется? После того, как она была готова перегрызть ему глотку? Да что с ней произошло в Ловенне, в конце концов? Ведь раньше… В Академии она точно не была такой, дикой, жестокой…
Пытаясь успокоиться, Малика разгладила складки платья на коленях.
– Простите меня, Вирс, простите. Я не знаю, что на меня нашло. Верите ли, я была готова расстаться с жизнью, но… сама.