- Ну скажи, Никола, разве какой-то там мужик, какое-то там горчичное семя, стоил того, что она, голубка, над собой сотворила?! - плакала она.
- Не плачь, бабуля, - сказала Маша. - Врачи делают ей уколы, ничего не будет.
- Будет! Бу-у-удет! - по-старушечьи тоненько голосила бабушка. - Теперь будет!
- Бабушка! - вскрикнула Маша и, упав рядом с ней на колени, зарыдала, как маленькая.
Бабушка гладила ее по лицу сморщенными сухими лапками и причитала:
- Бедное дитя, бедное дитя!
Через несколько минут Маша вдруг вскочила и бегом вернулась в гостиную. Один из врачей склонился над мамой и делал ей искусственное дыхание рот в рот. Другой прилеплял в область сердца электроды. Медсестра держала в руках электрошок и ждала команды.
- Я теряю пульс, - воскликнула медсестра. - Я теряю пульс!
- Продолжай делать искусственное дыхание! - крикнул врач коллеге. - Энергичнее!
Перед глазами у Маши снова все поплыло. Руки, ноги, медицинские инструменты, трубки, провода, тело мамы, распростертое на кушетке в гостиной… Она чувствовала, как подкатывает дурнота, и беспомощно вертела головой. Сплошной туман.
- Разряд! Еще разряд!.. Укол! Готовьте вену! Быстрее!
- Пульс исчезает!
- Еще разряд!
- Быстрее, быстрее! Попробуйте справиться с аритмией!
- Пульса опять нет!
- Колите в сердце! Быстрее!
Руки и ноги у мамы подскакивали и болтались, но не сами собой, а потому, что двое мужчин и женщина в поте лица трудились над ней, пытаясь вернуть ей жизнь. Но жизнь стремительно утекала. Утекла. Было ясно, что все кончено.
- Сделайте же что-нибудь! - закричала Маша.
- Она уходит! - сказал один из врачей.
- Прошло уже пятнадцать минут, - добавил другой, - гибнет мозг…
- Отче наш… - голосила в соседней комнате бабушка.
- Вы что, не видите, что она умирает! - забормотала Маша, дергая врача за руку.
- Она умерла, - ответил врач. - Примите мои соболезнования.
В глазах у Маши потемнело, и она рухнула на пол.
* * *
Когда она пришла в себя, то увидела сестру Катю и бабушку, которые обнимали ее и плакали.
- Я в полном порядке! - вырвалось у нее, как только она вспомнила, что произошло. - Я так вас люблю, - воскликнула она, - давайте больше никогда не будем ссориться!
- Давайте, - согласилась Катя.
- Там на кухне милиционер, - вдруг спохватилась Маша. - Дай ему банку какого-нибудь своего варенья, - попросила она бабушку, - пусть он уйдет.
Бабушка кивнула и поплелась на кухню.
Между тем врачи сосредоточенно собирали свои принадлежности. Вытаскивали из мамы иглы, отсоединяли провода, сматывали трубки и прятали лекарства. У одного из них на поясе запищал пейджер. Им нужно было спешить по другому вызову.
Маша смотрела, как они виновато пятятся к дверям и уходят, и ей не верилось, что они уйдут, а мама не поднимется с кушетки, не выругает своих безалаберных дочерей и не отправится к себе в спальню делать косметический массаж… Ей казалось, что стоит только ненадолго закрыть глаза, и все ужасы исчезнут, как дурной сон. Она закрыла глаза, открыла. Но нет - ничего не исчезло.
Маша увидела, как по прихожей в сопровождении бабули и с банкой варенья в руках пробирался милиционер. Встретившись с ней взглядом, он сочувственно спросил:
- Умершая являлась вашей матерью?
Но Маша только хлопала глазами и не могла взять в толк, о чем он спрашивает. Почему "являлась"? Ведь он имеет в виду ее мать? Но оттого, что она умерла, она ведь не перестала являться ее матерью?
- Врач сказал, что криминала нет, - успокаивающе продолжал милиционер. - Просто неосторожное обращение с лекарствами… Это ж не криминал, так?
- Простите, - сказала Маша, - вы бы не могли излагать более связно?
- Ваша мамаша неосторожно употребила лекарства. Это ж не самоубийство?
- Конечно, нет! - поспешно кивнула она.
- Значит, криминала нет, - кивнул в ответ милиционер. - Не забудьте вызвать участкового врача, чтобы выписать справку о смерти, - на прощание посоветовал он.
Оказывается, нужны еще какие-то справки. Только в такие вот моменты понимаешь, что живешь в цивилизованном обществе. Скажем, где-нибудь в пригороде Грозного, чтобы тебя закопали в общей могиле или у кого-нибудь на огороде, никаких справок не требуется. Вообще формальностей минимум.
Тем временем Катя совершила мужественный поступок. Она достала из шкафа совершенно новую простыню - в нежно-розовых цветочках - и накрыла мать.
* * *
После этого Маша с Катей и бабушка вышли из гостиной и сели на кухне.
- Ох-хо-хо, - снова начала голосить бабушка, - что же теперь будет?
- Что теперь будет? - рассеянно проговорила Маша.
- Неужели он теперь будет здесь жить с этой своей любовницей?
- Ба, о чем ты? Разве у него появилась любовница?
- Что значит, появилась? - проскрипела бабушка - Она у него всегда и была… Если только он приведет ее жить сюда, я лучше в дом престарелых уйду!
- Ты что-то знаешь, ба? - нахмурилась Катя. - Тогда расскажи нам.
- Ах, деточки мои! - вздохнула старушка. - Что тут рассказывать? Последние несколько лет ваш отец приводил ее прямо сюда. Когда мама отправлялась ночевать к Кате или когда куда-нибудь надолго уходила, он приводил эту.
- Как?! - вскричали сестры в один голос. - Он приводил ее прямо домой? Даже не стесняясь тебя, ба?..
- Да, деточки.
- Но как же ты это терпела? - изумилась Маша. Ведь мама твоя дочка! Ты говорила ей об этом? Она это знала?
- Что я могла поделать с этим кобелем, миленькие? Он говорил мне, что это по делу, и запирался с ней в спальне.
- В маминой спальне? - ахнула Катя.
- Почему ты не предупредила маму? - спросила Маша, чувствуя тошноту.
- Сколько раз хотела… Но ты же сама знаешь, что… Бабушка снова залилась слезами.
- Но мне или Кате ты же могла об этом сказать?
- Такой стыд! - бормотала старушка. - А потом у тебя и у Кати хватало своих неприятностей. Зачем же вас еще огорчать?
- Но ведь она твоя дочка, ба! - снова воскликнула Маша. - Чего же тебе стоило это знать и молчать!
- Да, деточки, он приводил ее, а я сидела в своей комнате и молила Бога, чтобы ваша мама вдруг случайно не вернулась домой…
* * *
Представить себе, что отец приводил любовницу прямо в их дом, что он ложился с ней в мамину постель… Каким нужно было быть негодяем, извергом и подлецом? У Маши это в голове не укладывалось. Хотя почему не укладывалось? И почему, собственно, негодяем, извергом и подлецом?..
Однажды Рита Макарова рассказывала ей кое о чем подобном.
Как-то раз один женатый мужчина сказал Рите:
- Моя жена уехала с детьми к матери. Давай поужинаем у меня дома.
И Рита приняла его приглашение. Во-первых, это был тот тягостный период в ее жизни, когда она потеряла и мужа, и ребенка, а Господь Бог еще не наградил ее за исключительное мужество благородным и безупречным Иваном Бурденко. Во-вторых, этот женатый мужчина был необыкновенно хорош собой - остроумен, чертовски талантлив и голубоглаз. А в-третьих, Рита поклялась себе не сделаться "синим чулком" и не терять жизнерадостности.
Однако непередаваемо гнусное ощущение начало овладевать ею в тот момент, когда, подходя с ней к его дому, он показал рукой вверх и сказал:
- А вон наши окна!
- Которые? - вежливо спросила Рита.
- А вот те - с геранью на подоконнике! Жена обожает разводить цветы.
Едва жена вышла из дома, а муж уже тащил туда другую бабу. Да еще хвалился жениной геранью.
Дальше было еще гнуснее. Они сидели на кухне, и этот самый муженек острил, жарил цыплят, накрывал на стол, откупоривал дорогое французское винишко. Рита боялась поднять глаза. Ей казалось, что все вещи осуждающе на нее вызверились: клетчатый передник, кастрюли, сковородки, часы с кукушкой… А когда после ужина мужчина как ни в чем ни бывало повел ее в спальню, и Рита легла на супружеские простыни, от ощущения гнусности и мерзости с ней приключился своеобразный шок. От ее жизнерадостности и оптимистической настроенности вести жизнь полноценной женщины не осталось и следа. Удовольствие, которое Рита рассчитывала получить в обмен на мелкие нравственные травмы, оказалось более чем сомнительным.
- Расслабься, - убеждал Риту партнер. - Мой брак с этой женщиной - просто мираж!
Конечно, он нагло лгал. Его брак был такой же безусловной реальностью, как кастрюли, сковородки и герань на окне. Когда он взобрался на Риту и принялся за дело, ей казалось, что в нее хотят засунуть эту самую герань, да еще вместе с горшком.
* * *
Рита не кривила душой. За это Маша и любила ее. Она всегда говорила правду, даже самую неприятную. Она была честна, и ее нельзя было упрекнуть за тот случай… Но если так, то какое Маша имела право осуждать другую женщину, любовницу отца? И все-таки у нее снова помутилось в глазах от злости.
* * *
…Ах, мама, если бы она повременила хотя бы еще один день, то познакомилась бы с Волком! Может быть, увидев суженого своей дочери, она не воспринимала бы жизнь в таких черных тонах. Однако полковник прилетал только завтра, а значит, они уже никогда не познакомятся. Эта мысль так огорчила Машу, что из глаз брызнули слезы. Глядя на нее, зарыдала и Катя.
- Деточки мои, сиротинушки, - причитала бабушка.
- Я ему этого никогда не прощу! - наплакавшись, сказала Катя, и ее глаза гневно засверкали.
- Разве мы не видели всего этого раньше? - печально проговорила Маша.
- Нам казалось, что мать слишком строга с нами, и поэтому мы не замечали, как она страдает, - вздохнула Катя.
- Господи, - шамкала бабушка, - чем она, голубка наша, была виновата? Она его так любила!
- Я ненавижу его, - прошептала Маша. - Он ее убил!
XL
Через полчаса пришел участковый врач и, едва взглянув на мать, быстро выписал свидетельство о смерти и удалился.
- Маша! - вдруг воскликнула Катя и, наморщив лоб, проговорила:
- Мы забыли об одной вещи…
- О чем?
- Кто-то все-таки должен сообщить отцу. Тебе не кажется?
Маша передернула плечами, а потом медленно кивнула. Было ясно, что никто из сестер не испытывал желания взять это на себя. От бабушки этого нельзя было требовать и подавно.
К счастью, скоро появился Катин супруг.
- Григорий, - проворчала Катя, - сколько тебя можно ждать?
- Я летел со всех ног, честное слово! - начал оправдываться он. - Что у вас стряслось?
Вместо ответа Катя кивнула ему в направлении гостиной. Григорий побледнел и шатаясь двинулся туда.
- Зачем ты так с ним? Он всегда с тобой такой нежный и заботливый, - шепнула Маша сестре. - Из-за вашего отпуска?
Ей хотелось, чтобы оставшиеся в живых были более терпимыми друг к другу.
- Черт с ним, с отпуском, - ответила та. - Этот заботливый осел меня снова обрюхатил!
- Разве ты не хотела еще одного ребенка?
- Вообще-то я уже настроилась на то, что дети, наконец, подрастут. Один пойдет в школу, другой в детский сад, а я займусь собой. Конечно, может быть, и мне хотелось бы где-нибудь работать…
- Катя, - горячо начала Маша, - а разве нельзя как-то совместить эти две вещи - быть матерью и работать, заниматься в жизни чем-то серьезным?
Сестра взглянула на нее с любопытством.
- Погоди, погоди! Что это тебя стало так волновать, а? Ты часом не задумала остепениться?
- Почему бы и нет? - застенчиво проговорила Маша.
- Ну, поздравляю, - усмехнулась Катя. - Что же, у тебя, я уверена, это совмещение прекрасно получится.
Однако они были вынуждены прервать эту занимательную тему. Из гостиной донеслось громкое рыдание Григория, и они снова спустились на землю.
- Бедная мамочка! - заплакала Маша. - Твой Григорий ее тоже любил.
- Хотя обычно не подавал вида, - заметила Катя.
- Разве ее можно было не любить! - присовокупила бабушка.
Несколько минут женщины слушали, как рыдает мужчина. Как ни странно, от этого им стало немного легче. Потом рыдания стихли. Прошло еще несколько минут, и Григорий вернулся на кухню. На этот раз более уверенной походкой.
- Какой кошмар, - сказал он, - я только вчера говорил с ней по телефону… Давайте плакать вместе!
- Ты такой чуткий, Гриша, - вздохнула Маша.
- Спасибо, - поблагодарил он и смахнул слезу.
Некоторое время он переминался с ноги на ногу, а потом сказал:
- Я потрясен. Это ужасно. Я пощупал пульс и прослушал сердце. Она действительно скончалась.
- Более точного диагноза от зубного врача и не требуется, - фыркнула Катя. - В заключении о смерти врач написал, что мама скончалась от сердечного приступа.
- Она так посинела, - вздохнул Григорий.
- Кажется, мы все посинели, - заметила Катя.
- Прошу тебя, - умоляюще взглянув на сестру, воскликнула Маша, - давайте говорить друг с другом нежно!
- Может, стоит выпить чего-нибудь успокоительного? - предложил Григорий.
- Вот-вот, - сказала Катя, - пойди достань из холодильника водки и налей себе немного.
Григорий повиновался.
- Наверное, нужно позвонить в похоронное бюро, - сказал он, педантично убрав бутылку обратно в холодильник.
- А еще, - сказала Катя, - позвони в контору отцу. Хоть какая-то от тебя помощь.
* * *
Григорий ушел звонить, бабушка тихо молилась у себя в комнате, а сестры сидели на кухне. Когда Маша оставалась с Катей наедине, ей казалось, что они снова возвращались в детство - в те времена, когда забивались в угол, чтобы вместе перемочь несправедливости, которые обрушивали на них родители.
- Его хоть немного будет мучить совесть? - прошептала Маша.
- Не знаю, - ответила Катя. - Не удивлюсь, если уже вечером он явится сюда со своей любовницей.
- Странно, что случилось такое, а мы сидим тут с тобой и спокойно разговариваем! - сказала Маша.
Катя откинула со лба волосы, и ее голубые глаза опять наполнились слезами.
- Я знала, что рано или поздно это случится. Я была в этом уверена.
- Как ты можешь так говорить?
- Потому что так оно и есть, - резко откликнулась Катя. - Последние годы ты была занята своими делами, а последние несколько месяцев мы имели счастье лицезреть тебя только по телевизору…
- Ну и что?
- А то, что ты не видела, как она медленно сходит с ума.
- Ты на меня злишься?
- Вовсе нет, - вздохнула Катя. - Что теперь толку злиться?
- А раньше злилась?
- Еще бы! До тебя ей было не добраться, а мне она названивала целыми днями или приезжала и сводила с ума своим плачем и жалобами на отца. Григорий, как только ее видел, чуть на стену не лез. Не говоря уж обо мне. Да и отцу, я думаю, от нее доставалось…
- Но почему ты ни разу не сказала мне об этом? - обиделась Маша. - Почему не звонила, когда у нее начинались приступы тоски?
Катя горько усмехнулась.
- А тебя можно было найти?
- Я постоянно появлялась на телецентре. Нужно было позвонить в студию.
- Пару раз я звонила.
- Так что же?
- Мне объясняли, что ты выехала на задание. То брать интервью у какого-то террориста, то на какую-то пресс-конференцию. Предлагали даже, чтобы я продиктовала тебе записочку.
- Ты все-таки злишься и мучаешь меня, - сказала Маша.
- Злюсь не злюсь. Разве теперь это имеет значение? - иронично откликнулась Катя. - Может, я на себя злюсь! Такой дуры, как я, еще поискать.
- Я тебя не понимаю…
- Я сама себя не понимаю. Что мне всегда больше всех надо было? Я только и разрывалась на части, чтобы вам всем было хорошо!
Машу задели ее слова.
- А я, по-твоему, не хотела, чтобы всем было хорошо?
- Ну да, ты хотела! - усмехнулась Катя. - Поэтому ты всегда делала только то, что хотела. На остальное тебе было наплевать… А я, дура, одна расхлебывала!
- Но ведь я всегда звонила тебе и маме! Спрашивала, как у вас дела. И вы отвечали, что все хорошо, прекрасно…
- Ага, тебе, конечно, не о чем было волноваться. Тебя и так любили.
- Это меня-то любили? - изумилась Маша.
- Не меня же! - ревниво проговорила Катя.
- Что ты говоришь! - возмутилась Маша. - А ты вспомни: что бы ни случилось, всегда считали меня виноватой! Даже если всем было очевидно, что виновата ты, то вину все равно перекладывали на меня.
- Ах, бедняжка! Ты хочешь, чтобы я тебя пожалела? - холодно сказала Катя. - Какая ты несчастная, ты достигла всего, чего хотела!
- Боже мой, неужели ты мне завидуешь?
- Как тебе не завидовать, ты же у нас звезда!
- Ты что, серьезно, Катя?
Маша бросилась к сестре, чтобы обнять ее, но та инстинктивно отстранилась. Знакомый жест матери. Катя и сама это заметила, и ей стало неловко. Она смущенно улыбнулась и сама протянула руку Маше.
- Я забыла, что нам некого больше делить. Прости! Обе сестры обнялись и всплакнули.
- Ты мне так нужна! - прошептала Маша.
- Ладно, - примирительно сказала Катя, - мы все-таки сестры.
XLI
После полудня, дождавшись, когда отшумит короткий летний ливень, сестры уселись в машину и Григорий повез их в похоронную контору на Ваганьковском кладбище. С собой у них была мамина фотография. Когда Григорий звонил в контору, ему велели прихватить с собой какую-нибудь фотографию покойной. Если, конечно, они будут заказывать гримера.
Предстояла тягостная погребальная волокита.
Машина остановилась перед желтой каменной оградой. На площадке перед тяжелыми кладбищенскими воротами было пусто и скучно. Сколько раз Маше доводилось бывать здесь со своей телевизионной группой на похоронах известных политиков, предпринимателей, мафиози и журналистов! Раз за разом это место начинало напоминать ей огромные декорации, в которых разыгрывали финалы пьес - будь то трагедия или фарс. Авторы, режиссеры-постановщики и актеры менялись, но декорации и массовка оставалась прежними… И вот теперь она вдруг оказалась здесь не в качестве зрителя и увидела, что ограда, ворота, церковь - вовсе не декорации, а самые настоящие. Ей предстояло хоронить маму.
Внутренний интерьер бюро ритуальных услуг, расположенного в каменном флигеле, не оставлял в душе места другим чувствам, кроме ощущения смерти. Повсюду венки, гробы, ленты, покрывала и прочее. Несмотря на то, что за окнами сверкал летний день, здесь был разлит холодный электрический свет.