– Чтобы вы из-за меня ссорились. И я не хочу никакой вечеринки. Все равно некого пригласить.
– У судебного пристава Кардью есть сын, и, как сказала твоя мама, есть еще молодые Берионы и другие молодые люди нашего сословия. Мы можем даже пригласить кого-нибудь из деревенских, чтобы доставить им приятное. Имя Куртни будет более популярно, если мы начнем встречаться с людьми. Ты сама об этом недавно говорила.
Но Арабелла молчала, и Роджер жестко спросил:
– Так что же?
Она покачала головой.
– Спасибо тебе за эту идею. Но вряд ли что-то получится. Во всяком случае, это уже не для меня, я выросла из таких вечеров. Все, кого вы только что назвали, еще маленькие. Это Руперту может понравиться командовать ими в играх, но не мне. Разве вы этого не понимаете?
Мне в январе будет тринадцать. И то, чего хотелось бы мне, вряд ли будет нам по карману.
– Что же, например?
– Ну, например, я умею ездить верхом, но мой пони для этого уже не годится. Вот если бы у меня была своя лошадь?..
Она замолчала, в ожидании ответа глядя на Роджера, а его в этот момент раздирали противоречия. Он представлял ее, юную и прелестную, мчащуюся галопом по окрестным лугам, такую же свободную и дикую, как соленые ветры и облака, несущиеся с моря. Но куда? На ферму? Туда, где засели захватчики его законных земель? При этой мысли внезапная ревность охватила Роджера, заставляя забыть, что перед ним не молодая, обожаемая им женщина, а всего лишь подросток – его собственная падчерица.
Помрачение длилось всего секунду или две.
– Когда я почувствую, что ты достаточно для того выросла, я об этом подумаю, – сказал он и отвернулся.
Издав возглас отчаяния, Арабелла повернулась и выскочила из комнаты, захлопнув за собой дверь.
– У нас будет много хлопот с ней, – сказал Роджер сердито, – я все делал для детей, что мог, и вот награда – неблагодарность и дурные манеры!
Печаль легла на утомленное лицо Клариссы.
– О да! У нас есть еда, одежда, респектабельность, ежегодные двухнедельные поездки в Брайтон и имя Куртни. Но есть еще и другие ценности на свете. Счастье, например.
Высказанное без обиняков горькое заключение было настолько нетипичным для его жены, что поразило Роджера. Он нахмурился.
– Что ты имеешь в виду?
Она притворно улыбнулась.
– Тебе не понять. А теперь, пожалуйста, оставь меня. У меня разыгрывается мигрень.
Он ушел расстроенный, подгоняемый дурным настроением, и направился прямо на конюшню, где оседлал своего черного мерина Плуто. Что толку в грустных мыслях, думал он, галопом выезжая из загона к тропе, ведущей к верхним торфяникам. Не раздумывая, проехал через спутанные заросли дрока возле Оулесвика, потом напрямик поднялся к гребню горы, где рудник "Веал Фэнси" торчал как вызов территории Роджера. Недалеко от границы владений Фернгейта он спешился и, держа лошадь за узду, остановился, окидывая взглядом величественную панораму далекого побережья Корниш – море, серую громаду его дома в окружении полей и рощ, сливающихся с лесами Келин Вудс за лощиной.
Его земля. Гордость переполняла Роджера. Немного погодя он посмотрел налево, и как раз в этот момент из-за камня появился мальчик с черными вьющимися волосами, который держал в одной руке палку, а в другой узелок.
На шее у него был повязан красный в горошек платок. Лицо – темное от загара, красивое, живое, с прямым взглядом ясных умных глаз. Роджер внезапно ощутил негодование. Конечно, перед ним сын Леоны. Его вдруг как молнией поразило удивительное сходство лица мальчика с чертами многочисленных предков семьи Куртни, портреты которых висели на лестничной галерее. Возмущение перерастало в гнев. Роджер так не хотел этой встречи, избегал ее всеми силами, а теперь они стояли друг против друга, лицом к лицу – отец и сын. Незаконнорожденный ребенок из лачуги, в жилах которого течет его собственная кровь, что не вызывало теперь у Роджера ни малейшего сомнения, ошибки быть не могло. Насмешка над его законным наследником, избалованным капризным Рупертом.
– Что ты здесь делаешь? – резко спросил Роджер.
Мальчик посмотрел на него удивленно.
– Собираю грибы. Они тут везде растут – и около рудника, и в развалинах Чайверна. Если хотите, я покажу вам эти места. Там их полно. Моя мама говорит...
– Ты не имеешь права бродить здесь, мальчик. Это поместье Фернгейт. Держись от него подальше, понятно? И смотри, чтобы я не встретил тебя здесь снова.
Мальчик не двинулся с места.
– Ну? Ты слышал, что я сказал?
– Да, сэр. Но... я думаю, вы не правы. Я пришел с фермы Оулесвик.
– Оулесвик – часть моих владений. В любом случае, там, где ты стоишь, проходит граница, так что лучше убирайся отсюда, и поскорее, иначе пожалеешь.
Не произнеся больше ни слова, мальчик повернулся и, высоко подняв голову, легкой походкой направился туда, откуда появился.
Кипя гневом, Роджер некоторое время смотрел ему вслед, против воли любуясь гордой посадкой головы и независимой походкой вторгнувшегося в чужие владения юного захватчика. Роджера больше устроило бы, если бы мальчик начал спорить, но этим надменным молчанием он бросал вызов Роджеру и всей семье Куртни.
Роджер, угрюмый и недовольный самим собой, вскочил на лошадь со странным чувством Унижения, ударом послал ее в галоп вдоль гребня и помчался вниз, к Фернгейту.
4
В Фернгейт пришло Рождество. Руперт подготовил представление для небольшого количества гостей и слуг. К тайному отвращению Роджера, Руперт считал себя прирожденным актером и был польщен своей ролью молодого лорда, переодевшегося горцем, чтобы спасти свою возлюбленную, которую изображала Арабелла, из рук жестокого соблазнителя – Даниеля, мальчика из буфета. Даниель, не имея ни малейшего представления об актерской игре, тем не менее выглядел как настоящий разбойник – в плаще, в черной шляпе, с огромными черными усами, приклеенными к розовому детскому лицу, – и был прекрасным фоном для жеманной элегантности Руперта. Когда усы свалились в самый разгар драмы, никто не засмеялся. Руперт, который сам придумал весь эпизод, в щегольском шелковом новом костюме вызывал восхищение Клариссы, уговорившей и Роджера приодеться в честь выступления сына. На время она даже забыла про раздражение и мигрень ради торжественного вечера. Несколько гостей сидели на двух рядах стульев в большой бильярдной. Позади стояли слуги. Бильярдный стол был сдвинут в сторону, и актеры выходили из двери, ведущей в холл.
Позже все согласились, что Руперт, несомненно, обладает большими актерскими способностями.
– И такой красивый мальчик, – слащаво сказала леди Вексли, жена промышленника. – Вы должны им гордиться, сэр Роджер.
"Пропади ты пропадом, – подумал Роджер, чувствуя, как волна жаркого гнева поднимается в груди. – Почему она не может придержать свой язык? Ведь этими замечаниями она заставляет меня вспомнить другого наследника и почувствовать разницу между ними, между кислой рожицей Руперта и открытым лицом мальчика с фермы!"
После встречи с сыном Леоны Роджер пытался отогнать воспоминания о нем, но тщетно. К несчастью, несмотря на свое решение делать все, что в его силах, для Руперта, Роджер не мог не раздражаться, глядя на него. И манера держаться, и выражение лица, и томный голос, и капризная требовательность – все это буквально бесило Роджера.
Единственное, что связывало отца и сына, так это пылкое восхищение Арабеллой, которая совершенно этого не ценила. Из всей семьи она хорошо относилась только к Еве – всеми покинутой сестре-близнецу Руперта. Арабелла знала, что под застенчивой внешностью Евы таятся мечтательность и чувствительность – способность обожать и любить, свойственная всем диким созданиям природы и не понятная ее собственным родителям и брату.
Роджер, чувствуя отдаленность дочери, когда-то пытался из чувства долга вытащить ее из замкнутости, но потерял надежду и решил, что девочка получила эту слабость в наследство от предков со стороны Клариссы. И потом уже просто не замечал ее. Любовь и способности дочери к рисованию птиц, зверей и цветов казались Роджеру детской бесполезной привычкой. Он несколько раз заговаривал с Клариссой по поводу школы для Евы, но в этом вопросе она неожиданно проявила стойкость.
– Нет, Роджер, оставь это, это не годится для Евы. Она слабая, может заболеть, и потом мы будем себя винить, что отослали ее. Попытайся относиться к ней с любовью, даже если ты ничего не чувствуешь.
Он поморщился.
– Что ты имеешь в виду? Я пытаюсь сделать все возможное для Евы.
– Тогда оставь ее гувернантке. Мисс Брент учит девочку всему, что ей необходимо знать, и это обходится дешевле, чем школа.
Что ж, Кларисса, пожалуй, права, решил Роджер мрачно, и вопрос был закрыт. Ева останется в Фернгейте, а Руперт, когда ему исполнится одиннадцать, поедет учиться в Рашби.
Арабелла тем временем занималась и с мисс Брент, и самостоятельно. Ее интеллект был под стать внешним данным. Роджер почему-то никогда не задумывался, что она может куда-нибудь уехать из дому.
Пришла весна с ее переменчивой погодой: теплые тихие дни, когда бледное солнце освещало поросшие золотисто-зеленым вереском торфяники, перемежались с холодными, и тогда по небу неслись низкие тучи и с моря дули яростные ветры. Роджер, жадно впитывающий новости, касающиеся фермы и "Веал Фэнси", знал, что Дюк Дарк обосновался в Оулесвике и пригласил инженера из Бристоля вместе с несколькими экспертами по рудному делу, включая минеролога, чтобы оценить возможное количество залегающей там руды.
Из слухов, которые поступали из отдаленной деревни, он с горечью узнал, что вынесен положительный вердикт и жадный золотоискатель собирается начать работы как можно скорее. Покинутые когда-то коттеджи будут приведены в порядок и уже отдано распоряжение о постройке новых. Сквайр ничего не мог сделать – права на руду были получены Дарками вместе с "Веал Фэнси". Судебные иски, угрозы, даже попытки договориться и вступить в сделку с выскочками потерпели крах. Все, что оставалось Роджеру, – это хранить величественный безразличный вид, когда речь при нем заходила о руднике. Но внутри у него все кипело от бешенства, характер совсем испортился, что, конечно, отравляло жизнь домашним.
Чтобы избавиться хоть ненадолго от гнетущей атмосферы дома, однажды после уроков Ева незаметно вышла из дома и направилась по тропинке, ведущей через торфяники к ферме. Неделю назад она обнаружила в зарослях дрока на болоте редкий вид орхидеи и теперь хотела собрать букет, чтобы оживить краски на рисунках. Несмотря на запрет отца гулять в этих местах, она не боялась ослушаться. Никто, кроме гувернантки и Арабеллы, не мог заметить ее отсутствия, но мисс Брент в это время отдыхала в своей комнате, а Арабелла, которая единственная из всей семьи любила ее, конечно, никому не скажет.
На мне зеленое платье, думала Ева, оно должно сливаться с папоротниками и вереском, и меня не будет видно. И действительно, с рыжевато-коричневыми волосами, с острым личиком эльфа она больше напоминала волшебное создание из шотландских баллад, чем человека из плоти и крови. Несмотря на прихрамывание, которое шокировало Роджера, она двигалась грациозно и, будучи маленькой и легкой, вызывала только чуть заметное колебание весенней травы.
Тишину нарушал лишь легкий шелест вереска, и ничто не говорило о чьем-либо присутствии. Поэтому Ева испугалась, когда, обойдя небольшой скалистый холмик, внезапно натолкнулась на Дюка. Он показался ей огромным. На нем была зеленая куртка, грубые штаны. Дюк курил трубку, задумчиво глядя через долину на море. Ветер шевелил копну непокрытых волос. Ева встала как вкопанная. Брови Дюка поднялись, он вынул изо рта трубку и улыбнулся. Улыбка была доброй, и это немного успокоило девочку.
– Ну и ну! – воскликнул он. – Кто это такая? Эльф. Или принцесса? – И, так как она не отвечала и не двигалась, он кивком подозвал ее и продолжил: – Не пугайся, дитя. Я тебя не съем. Меня зовут Дюк. Дюк Дарк. Не великан-людоед, хотя, возможно, я на него похож. – И он рассмеялся.
Ева выдавила слабую улыбку.
– Присядь, дитя. Сюда, рядом со мной. – Он похлопал по каменной плите рядом с собой. – Ты несешь цветы? Это орхидеи?
Она кивнула.
– Я собрала их, чтобы нарисовать.
– О, ты художник!
– Ну, не совсем. Я только пытаюсь им стать. Я рисую, когда никого нет и никто не мешает.
– Ты имеешь в виду, что для этого я должен уйти?
– Нет-нет! – запротестовала она. – Я имела в виду, когда никого нет из нашей семьи. Они меня не понимают, никто, за исключением Арабеллы. К тому же я не собираюсь рисовать сейчас. У меня нет с собой ни красок, ни бумаги. Я обычно рисую в саду. В зеленой беседке.
– Как тебя зовут, дитя?
– Куртни. Ева Куртни. И мне не разрешают заходить так далеко. Потому что...
Она сконфузилась и замолчала, так как человек, сидящий перед ней, был из стана врагов ее отца. Но Дюк понял.
– Я знаю. Можешь не объяснять. Большой злой волк, один из тех, что украли ферму у твоего папаши. Это я, верно?
Было что-то комическое в тоне и в выражении лица Дюка, когда он это произнес, и Ева рассмеялась.
– Я не думаю, что вы большой злой волк, – сказала она застенчиво, и нежный румянец окрасил бледные щечки, сделав ее в этот миг прелестной.
– Ну и хорошо. Значит, будем друзьями.
– А можно? – спросила она с надеждой. – Мне бы очень этого хотелось.
– Значит, так и будет. Если очень захотеть чего-либо, обязательно исполнится. Я хотел золота и получил его, хотя за ним мне пришлось отправиться в Африку. – Он залез в карман и вытащил оттуда какую-то вещицу. – Видишь это?
Ева посмотрела на маленький блестящий предмет, лежащий на большой ладони. Это была маленькая фигурка слона с огромным хоботом, образовывавшим колечко.
– Тебе нравится? – спросил Дюк, пристально наблюдая за ней. – Это негритянский амулет.
– О да!
– Тогда возьми его. – И он вложил безделушку в ладошку девочки. – У меня много таких штук – все сделаны из африканского золота. Золота Дюка. Храни где-нибудь в тайнике как доказательство нашей дружбы – твоей и моей. И, когда домашние не понимают тебя, ты думай: "Дюк понимает". И помни: в любое время, когда тебе захочется, ты можешь прийти на ферму и всегда встретишь там радушный прием. Не моя вина и не вина Леоны, что между нашими семьями лежит вражда.
Ева слегка наклонила голову.
– Да. – Потом встала и спросила: – Вы действительно дарите мне этого слоника? Навсегда?
Дюк кивнул.
– Будь уверена.
Крепко прижав маленького золотого слоника к своему сердцу, она сказала:
– Спасибо. Большое спасибо, мистер Дюк.
– Просто Дюк, – дружелюбно поправил он.
Она посмотрела вниз, на долину. Солнце затягивалось легким туманным облаком, оставалась лишь небольшая полоска света между морем и берегом.
– Я должна идти, – сказала Ева, – если меня начнут искать...
Он кивнул.
– Тогда спускайся и не забудь свои орхидеи.
Она улыбнулась и начала спускаться с холма. Арабелла стояла в саду с букетом сирени, когда Ева вошла в ворота.
– Я видела тебя, – сказала она сводной сестре, – из моего окна наверху. Ты должна быть осторожнее. Если отец тебя увидит... ну, ты же знаешь, что он запретил туда ходить. И Руперт все время крутится тут и шпионит. Может получиться скандал.
Ева вздохнула.
– Я хотела нарвать немного цветов, – она показала орхидеи, – чтобы нарисовать их. Что в этом плохого? И потом, – она помолчала немного, прежде чем продолжить, – я встретила хорошего человека, Белла. Огромного. На нем была зеленая куртка, и у него очень добрая улыбка. Мы поговорили с ним, о, совсем недолго, всего несколько минут, не больше, но...
– О чем вы говорили?
Ева пожала плечами, крепко сжимая в ладони подарок, золотой талисман.
– О, об Африке, о цветах... так, о разных вещах...
Арабелла обняла сводную сестру за плечи.
– О разных вещах! Ну что ж, если не хочешь рассказывать, не надо! Только помни, дорогая, ты должна быть осторожна и умна. Наша семья очень странно относится, если можно так выразиться, к некоторым вещам. – Она опустила руку и огляделась по сторонам. – Я думаю, ты встретила Дюка Дарка.
Глаза Евы расширились.
– Ты знакома с ним?
– Нет. Но я видела, как он ходит на ферму, – огромный мужчина со светлыми волосами.
– Да, это он.
– О, Ева! Ну почему мы должны быть такими гордецами и снобами! Только из-за амбициозности и раздражительности мамы или из-за того, что папе обязательно надо иметь врагов, наша жизнь скучна и испорчена. Иногда я просто ненавижу Фернгейт! И часто думаю о том, чтобы убежать отсюда!
Она говорила с такой страстностью, что Ева немного испугалась.
– Но ты не сделаешь этого, правда? Не оставишь меня?
– Я тебя обязательно предупрежу, не волнуйся.
– О! Мне надо поставить цветы в воду, иначе они завянут.
– Да, мне тоже надо идти переодеться к обеду. Придут скучный менеджер банка с женой, и родители хотят, чтобы я выглядела как можно лучше. Отец опять хочет взять ссуду, и мне придется быть "очаровательной".
– Ты говоришь с такой горечью!
– Я просто начинаю больше узнавать о людях.
Арабелла ушла, а Ева подождала минуты две, прежде чем последовать за сестрой в дом. Внезапно померкла радость от прогулки и короткой встречи с Дюком. Она вновь упала духом и почувствовала себя одинокой. Ей тоже придется переодеться. Снять удобное зеленое платьице и напялить желтое, из вельвета, в котором жарко и шею колют вставочки, поддерживающие высокий воротничок. Оно давило тяжестью на ее хрупкие плечи, отчего потом ныла спина. Платье было отделано шелковыми рюшами, и его желтый цвет Еве не шел. На Арабелле оно выглядело бы совсем по-другому. Пшеничные волосы и сверкающие зеленые глаза превратили бы желтый цвет в золотистый, оттеняющий ее красоту. Ева вздохнула и крепче сжала подарок Дюка в маленькой ладошке.
По крайней мере, он не нашел ее скучной и бесцветной. Даже один раз назвал "принцессой". И теперь на свете были двое людей, о которых она будет вспоминать, когда папа и мама не будут обращать на нее внимания, а Руперт опять начнет дразниться. И как-нибудь, очень скоро, она снова пойдет по тропинке вверх по направлению к Оулесвику, невзирая на предупреждение Арабеллы.
Несколько дней спустя после встречи с Евой Дюк вернулся на ферму поздно вечером с рудника, где шло строительство, и нашел Леону нарядной, в ее лучшем сиреневом платье и в кружевном переднике, стоящей в гостиной у большого, накрытого к обеду стола.
Дюк удивился. Обычно они обедали в кухне. Очевидно, была причина для такого парада. Вечера были еще холодными в апреле, и в старом корнуоллском очаге горели дрова. На чистой скатерти стояла ваза с марципанами, бутылка домашнего вина и бокалы.
– Вот это да! – воскликнул Дюк. – Что за причина? Чей-нибудь день рождения?
Леона обернулась к нему. Она немного изменила прическу, сделав ее менее строгой, и теперь при меркнущем свете дня, освещенная бликами огня из камина, казалась невероятно юной. Как темно-голубой гиацинт, озаренный солнцем, подумалось Дюку.