Её литературные вечера уже давно стали синонимом престижа, и каждый уважающий себя дворянин, мечтающий прослыть человеком, глубоко мыслящим и следующим моде, считал своим непременным долгом посетить очередной организованный ею приём, где мог получить возможность первым стать свидетелем очередной остроумной басни, вышедшей из-под пера Жана де Лафонтена или же услышать отрывок нового шедевра, написанного придворным композитором Жаном-Батистом Люлли.
К услугам же тех, кого искусство интересовало в гораздо меньшей степени, были отведены отдельные столики, за которыми им предоставлялась возможность скоротать вечер в приятной компании единомышленников за карточной игрой. Баталии, разыгрывающиеся за такими столиками, нередко приводили к краху и потере состояния одних, и к обогащению других.
Для тех же, кого в равной степени не интересовали ни поэзия, ни карты, предоставлялась возможность пофлиртовать во время танцев с хорошенькими гостьями хозяйки, в которых, к счастью, никогда не было недостатка.
Сегодня, по обыкновению обходящая гостей хозяйка салона, была хороша, как никогда. В свои пятьдесят девять лет, имеющая прекрасный цвет лица, без единой морщинки и седого волоска, эта голубоглазая брюнетка по-прежнему считалась одной из самых красивых и желанных женщин своей эпохи. С восхитительными зубами и очаровательной улыбкой, Нинон держалась с необыкновенным благородством, обладая поразительной грацией манер. Бывшая куртизанка, обладающая баснословным состоянием, она никогда не дарила своей любви за деньги, принимая в подарок лишь цветы. Руководствуясь чувствами, а не расчётом и корыстью, она отвергла предложение самого кардинала Ришелье, который однажды, предложил в качестве оплаты за проведённую с ней ночь пятьдесят тысяч франков, гордо заявив в ответ:" Я отдаюсь, но не продаюсь, ваше Высокопреосвященство!"
Будучи высокообразованной женщиной, она уже давно снискала славу главного критика парижского высшего общества, которое откровенно побаивалось острот прекрасной куртизанки. Поговаривали, что сам Людовик XIV, которому тщательно докладывали о всевозможных событиях в его королевстве, частенько интересовался: "А что сказала по этому поводу Нинон?"
Однажды, когда мадам де Ментенон предложила ей место при дворе, "царица куртизанок" ответила: "При дворе надо быть двуличной и иметь раздвоенный язык, а мне уже поздно учиться лицемерию…" Позднее, эту фразу не цитировал разве что немой.
Заметив сидящего в стороне от остальных симпатичного молодого человека, лениво поигрывающего кисточкой, свисающей с перевязи, Нинон, подхватив с подноса наполненный вином бокал, игривой походкой подошла к нему:
– Дорогой Ламмер, вы снова скучаете? Неужели столь блестящее общество, собравшееся нынче вечером, не способно развеять вашу хандру? – изящным жестом, она протянула ему бокал, который он поспешил одним залпом опрокинуть в себя, чем вызвал лёгкий смех хозяйки:
– Ну же, дорогой Ренард, поделитесь со старым другом своими невзгодами. Отчего столь знатный и привлекательный молодой человек выглядит так, будто выпил целую бочку уксуса? Хотя, нет, дайте, я угадаю… Хм, готова побиться об заклад, что ваша матушка снова подняла вопрос о женитьбе, я права?
Два ярко-алых пятна выступивших на его щеках, лучше любых слов подтвердили её догадку. Когда-то, они были любовниками. Покоренная красотой и пылкостью четырнадцатилетнего Ренарда, Нинон взяла на себя обучение юноши таинственной науке любви.
Вскоре, под чутким руководством своей непревзойденной наставницы, юноша настолько вошел во вкус, что принялся испытывать чары соблазнителя на всех представительницах женского пола, какие только имели счастье встретиться на его пути. Десятки рогоносцев-мужей и не подозревали, что в то самое время, когда они мирно почивали в своих постелях, их дорогие женушки сладострастно стонали в объятиях юного искусителя.
Несмотря на прошедшие годы и уже давно прекратившуюся любовную связь, Нинон и Ренард де Сежен смогли остаться друзьями. Ей одной он доверял свои секреты и не стеснялся спрашивать совета, зная, что всегда может рассчитывать на её помощь. Вот и сейчас, после очередного разговора с матерью, которая поставила ему просто невыносимые условия, он не нашел ничего лучшего, как прийти сюда, в надежде получить совет от бывшей наставницы.
– Нинон, я больше не могу! Она просто не оставила мне выбора, требуя, чтобы я объявил свою невесту в течение месяца, иначе…– договорить ему не дали.
Заметив отсутствие любезной хозяйки, мнение которой непременно желал бы услышать, Жан де Лафонтен оглядываясь провозгласил:
– Моя дорогая Нинон, идите– ка скорее к нам, я собираюсь зачитать вам отрывок из своего нового произведения "Поэма о хинном дереве", и очень хочу узнать ваше мнение о нем
– Просим, просим, – скандировали присутствующие, с любопытством уставившись на хозяйку, любезничающую с молодым графом Ламмером.
Нинон не оставалось ничего другого, как подчиниться требованию гостей. Потрепав Ренарда по плечу, она успела шепнуть ему пару слов, прежде, чем поспешила к ожидающему её баснописцу.
Ренард скрипнул зубами. Нинон приглашала его навестить свой будуар после ухода гостей. Проклятье! Любовные утехи последнее, что могло его сейчас интересовать. Его карточные долги, которые матушка отказалась оплатить, грозили обернуться настоящей катастрофой. Единственное, что могло спасти его от бесчестья – женитьба на богатой наследнице, часть приданного которой пошла бы в счёт уплаты долга.
Подобное невероятно претило ему. Несмотря на распущенный образ жизни, он, в свои двадцать лет, всё ещё оставался в душе романтичным юношей, тайно грезившим о чистой, ничем не запятнанной любви, которую издавна воспевали великие трубадуры, труверы и менестрели.
Его сводный брат Патрис был таким. Именно он, каждый вечер перед сном, рассказывал маленькому Ренарду увлекательные истории, в которых рыцари бились на турнирах за любовь прекрасных дам, и непременно были вознаграждены за свои героические поступки.
Патрис… Сколько он себя помнил, старший брат всегда был рядом, готовый в любую минуту прийти на выручку. А как, ему за всё отплатил Ренард? Он предал его! Испугавшись дуэли, поддавшись уговорам матери, он ради спасения собственной трусливой шкуры и проклятого графского титула, подставил собственного брата, единственного, кто всегда по-настоящему был добр к нему.
Превратившись в изгоя, Патрис вынужден был бежать, и вскоре пришла весть о его кончине от рук берберов, захвативших торговый корабль, на котором он плыл к берегам Кипра.
Весть о смерти брата едва не убила Ренарда. Угрызения совести лишили аппетита и сна. Краски жизни потеряли свой свет, всё стало серым и унылым. Как же он сожалел о том своём поступке. Как же мечтал повернуть время вспять и никогда не отпускать брата на ту злосчастную дуэль. Титул! Плевать он хотел на титул и обязанности, что возлагались на плечи его обладателя. Он не хотел ничего, кроме того, чтобы избавиться от неумолкающего, днями и ночами преследующего его голоса совести и гнетущего чувства одиночества, что поселилось с тех пор в его сердце.
Бросив взгляд по сторонам, и заметив томные улыбки дам предназначенные только ему, он брезгливо передернул плечами. Как же он ненавидел их всех – сегодня улыбающихся ему, а завтра нашедшим новый объект для обожания. Щелчком расправив манжет на рукаве, он резко поднялся, и не удосужившись попрощаться с хозяйкой салона, стремительно покинул помещение.
Выйдя на воздух, он глубоко вздохнул. Времени, отпущенного кредиторами, оставалось всё меньше, нужно было непременно на что-то решиться. Вот, только на что?
Глава 28
– Нет, это совершенно не годится! – при звуках ставшего уже ненавистным голоса, я готова была взвыть.
Господи! Ну, почему вместо двух, совершенно невыносимых и ударяющихся в панику по любому поводу покровителей, мне не досталась всего одна, и, желательно женщина?
По мере того, как назначенная дата приближалась, наш дом стал больше напоминать лечебницу для умалишенных. Клермонт, вечно всем недовольный, критиковал каждый мой шаг, чем приводил в полнейшее отчаяние позабывшего сон Розена, из последних сил пытавшегося привить мне светские манеры и аристократический лоск.
Наряды, по мнению графа, были недостаточно роскошны, мои манеры недостаточно благородны, походка подошла бы больше солдату, шагающему по плацу, а присутствие раненого Клода и затесавшегося в нашу компанию Арно, вечно сующего повсюду свой любопытный нос, так вообще выводили из себя.
Поверьте, если бы дом принадлежал Клермонту, а не маркизу, нас бы уже давно вышвырнули на улицу без лишних церемоний. Сейчас же, скрепя сердце, он вынужден был мириться с нашим присутствием, тем не менее пользуясь любым поводом чтобы высмеять, или же в пух и прах раскритиковать всё, чтобы я ни делала.
Маркиза, принимавшего всё близко к сердцу, его насмешки приводили в бешенство, отчего он с удвоенным рвением принимался за дело. Страх перед разоблачением, лишал его сна и аппетита. Постепенно, его тревога и нервозность, стали невольно передаваться и мне. И вот, когда до визита в дом герцогини Одемар оставался всего один день, я не выдержала. Причиной послужило то, что в салоне, в котором для меня были заказаны наряды, перепутали заказы, и к моему новому жемчужно-серому наряду, в котором я должна была предстать пред светлые очи своей "бабушки", вместо белоснежных перчаток, идеально дополнявших весь ансамбль, прислали бежевые.
В маркиза, и без того бывшего на взводе, словно бес вселился. Он кричал, ругался, крушил всё подряд, грозился спустить со всех три шкуры. Масла во всю эту ситуацию подливала издевательская усмешка Клермонта, которую он и не думал ни от кого скрывать.
Решив, что если немедленно не сменю обстановку, то непременно взорвусь, я, схватив злополучный пакет, вызвалась самолично отнести его в салон. Но тут, возникла новая проблема в лице постепенно идущего на поправку Клода, который категорически запретил покидать пределы дома, ссылаясь на то, что меня на каждом шагу могут подстерегать разного рода опасности.
Спорить с ним мне не хотелось, но и сдавать своих позиций, я тоже не собиралась, а потому, договорилась с одной из горничных, чтобы она одолжила мне свою одежду и держала мой уход в тайне, а затем, в сопровождении вездесущего и прилипшего как пиявка Арно, отправилась в квартал, где располагался салон модной одежды мадам Монблан.
Боже, как же я давно нигде не гуляла! Прожив много месяцев в особняке маркиза, я почти не имела возможности ознакомиться с этой частью Парижа, где обитал его аристократический свет.
Разнообразные по красоте и стилю отели, представляющие собой особый тип городского особняка с собственным садом и гаражом для карет, здесь, соседствовали с обычными домами, не имеющими собственных ворот, и выходящими прямо на улицу. Трудно представить, что здесь когда-то, располагалось одно сплошное болото, которое было осушено в XIII веке членами Ордена Тамплиеров.
Абсолютно всё от роскошных домов до богато украшенных карет со скороходами и портшезов, буквально кричало о социальном статусе обитающих в квартале Маре людей.
Радуясь, что выгляжу незаметно, я, пониже опустив капюшон простого коричневого плаща из грубой шерсти, и прижав обеими руками к груди свёрток с перчатками, не спеша шла по мостовой, стараясь получше разглядеть местные достопримечательности. Арно, я велела держаться чуть поодаль, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания. Как вдруг, на мою беду произошло нечто из рук вон выходящее. Запряженная четвёркой вороных лошадей карета, резко выскочив из-за угла, не снижая скорости понеслась прямо в мою сторону. Я бы и рада была немедленно убраться с их пути, но как назло, каблучок моих башмаков, застрял в выбоине между камнями мостовой, и освободиться оказалось непростым делом. Дёргая ногу, я молилась о том, чтобы успеть отскочить раньше, чем громадные зверюги затопчут меня насмерть, но, кажется мои мольбы не были услышаны, освободиться никак не получалось. Смирившись с тем, что смерть неизбежна, я крепко зажмурилась, не желая встречаться с ней лицом к лицу, и зашептала: "Отче наш, иже еси…"
Какая– то неведомая сила, сбила меня с ног, увлекая в сторону от пронесшегося на полном скаку экипажа, возница которого делал тщетные попытки остановить неожиданно понесших лошадей.
Больно ударившись спиной, и на миг оглушенная, я не сразу поняла, что произошло. Лишь почувствовав на себе какую-то тяжесть и прикосновения, осторожно, дрожащей рукой откинула упавший на лицо капюшон и приоткрыла глаза.
Сначала, из-за мелькающих перед глазами искр, я не смогла толком ничего разглядеть, но вот, картинка стала проясняться. Внезапно, к своему стыду я осознала, что лежу на мостовой придавленная мужским телом, и как раз сейчас, на меня уставились два кобальтово-синих глаза его обладателя.
– Т-ты в порядке? – приятного тембра голос слегка дрожал, когда он провёл ладонью по моему лицу. Его белое, как мел лицо, выражало сильнейшее потрясение.
Вокруг, начала собираться толпа зевак, с удовольствием делящихся своими впечатлениями от случившегося. Из доносящихся до меня отрывков фраз, я поняла, что, если бы не отменная реакция и героизм моего спасителя, в этот самый миг проходившего мимо, я бы уже была на полпути к праотцам.
– Роза, ты цела? А я от страха, чуть Богу душу не отдал, -энергично работая локтями, умудряясь при этом обчищать карманы ничего не подозревающих зевак, остановившихся поглазеть на происшествие, ко мне подлетел Арно. Несмотря на строжайший запрет маркиза называть меня как-то иначе, чем Шанталь, мальчишка по-прежнему звал именем, что дал мне Жиль.
– Уверен, что Богу? – проговорила я, давая понять, что видела его манипуляции и не одобряю их.
Пойманный с поличным, никак не избавившийся от прежних привычек, мальчишка густо покраснел, и что-то смущённо пролепетав, протянул руки, чтобы помочь мне подняться, чем немало смутил моего спасителя, не особенно торопившегося освободить меня от своего веса.
Похоже, до него только сейчас стала доходить вся недвусмысленность создавшейся ситуации. Поднявшись, он потеснил насупившегося Арно, и галантно подав мне руку помог подняться. Почувствовав себя ущемленным, Арно поднял с мостовой выпавший сверток, и поспешил всунуть его мне в руки, тем самым разорвав ставшее несколько затягиваться рукопожатие незнакомца:
– Роза, пойдём, а то, чего доброго опоздаем. Ох, и влетит же нам потом от маркиза!
С трудом разорвав зрительный контакт, установившийся со спасителем, я растерянно перевела взгляд на мальчишку:
– А?.. Да, ты прав, – прижав сверток с перчатками к груди, я, совершенно зардевшись, пролепетала, – Спасибо вам за всё, месье! Боюсь даже представить, что стало бы со мной, если бы не вы.
– Я ничуть об этом не жалею. Роза. Вас ведь так зовут? – незнакомец не отрывал жадного взора от моего лица, чем немало смущал меня. Я чувствовала, как густой румянец заливает щёки, и, пожалуй, впервые, испытывала от этого невероятное удовольствие.
– Д-да, я.. хм …меня зовут Розой, – от столь проникновенного взгляда, я стеснительно потупилась, крепче прижав к себе свёрток, отгородившись им как щитом. Чувствуя себя полнейшей дурочкой, я, обычно весьма бойкая на язык, теперь лепетала какой-то бред.
– Вы служите у маркиза? Могу я узнать его имя? – в отличие от меня, незнакомец довольно быстро пришёл в себя, и теперь весьма активно пытался воспользоваться ситуацией… Минуточку, что он говорил о маркизе? С чего он взял, что я кому-то служу?
Ничего не понимая, я посмотрела вниз, и тут до меня дошло, почему он так решил. В связи с треволнениями, я совершенно забыла, что на мне была одежда из грубого полотна тускло коричневого цвета, принадлежащая одной из горничных, так что не было ничего удивительного в том, что, увидев меня в ней, он решил, что я прислуга.
Сказать ему правду или же подыграть? Впервые, мне было не всё равно, что обо мне могли подумать. Но, с другой стороны, сам-то он кто такой? Почему его так интересует кому я служу? Я внимательнее пригляделась к нему, стараясь не упустить ни малейшей мелочи.
Это был молодой человек лет двадцати, среднего роста и довольно худощавого телосложения. Тонкие черты привлекательного, хотя и несколько изнеженного лица, были красиво оттенены изящными завитками парика из натуральных волос тёмно – пепельного цвета, говорящим о довольно высоком статусе его обладателя. Изысканная, местами даже роскошная одежда и шляпа с плюмажем украшенная драгоценной брошью, лишь подтверждали мою догадку о том, что молодой человек относился к знатному сословию. Каков, в таком случае шанс, что он не знаком с Розеном?
Решив не рисковать, я приняла решение не раскрывать своего инкогнито, а продолжать изображать из себя простушку.
– Имя маркиза? Зачем оно вам, месье? Сами-то вы, кем будете? – подозрительно прищурилась я, на всякий случай делая шаг назад.
Похоже, сложившаяся ситуация смущала не меня одну. Зардевшись от каких-то своих тайных мыслей, мой спаситель изящным жестом стянул с головы шляпу, и легко поклонившись эффектно подметая перьями землю, произнёс:
– Ох, простите мою грубость. Случившееся сильно выбило меня из колеи, заставив растерять свои манеры и забыть представиться. Я – Ренард де Сежен, граф де Ламмер, мадемуазель. Надеюсь, этого достаточно для того, чтобы развеять ваше недоверие?
Граф Ламмер? Ну и дела…
Глава 29
Сказать, что я была удивлена – ничего не сказать. Имя молодого графа не было на слуху, разве что у абсолютно глухого или же совершенно дремучего провинциала, едва ступившего в столицу и не успевшего узнать об очередной победе юного повесы.
Получив от опекунов разрешение изредка присутствовать на воскресных мессах, я успела достаточно наслушаться о его похождениях из уст тех, кого этот дьявол в ангельском обличии успел соблазнить. Самым же странным было то, что прекрасные грешницы, шепотом делящиеся друг с другом интимными подробностями тайных встреч, под обличающую речь проповедника, ничуть не сожалели о случившемся, вздыхая лишь о том, что подобная встреча вряд ли когда-нибудь повторится потому, что молодой граф никогда не проводил дважды ночь с одной и той же женщиной, каждый раз предпочитая завоёвывать новые, более неприступные крепости.
Вы спросите, к чему я всё это вам рассказываю? А, к тому, чтобы у вас появилась возможность понять мои чувства, когда я услышала это, ставшее уже почти нарицательным имя, которое смело можно было ставить в один ряд с легендарным доном Хуаном Тенорио, Робертом Дьяволом или же Обри Бургундцем. Поговаривали, что самая великая куртизанка современности Нинон де Ланкло, самолично давала уроки куртуазной любви и соблазнения юному Сежену.
Молчание чересчур затягивалось. Граф ждал моего ответа, нетерпеливо похлопывая шляпой по ноге, ничуть не заботясь о том, что роскошные перья могут поломаться. Что же, не стоило заставлять его ждать, тем более, что на мне был весьма подходящий наряд…
– Ох, простите, вашество, что сразу не признала в вас такого благородного господина. А, всему виной потрясение, выбившее последние мозги из моей бедной, глупой головы, – я так усердно принялась копировать говор обитательниц парижского дна, что не сразу заметила удивление, граничащее с восхищением появившиеся на лице Арно. Услышав "родную" речь, да ещё из моих уст, он пришел в неописуемый восторг. Его реакция придала сил, и я с удвоенным рвением принялась ломать комедию: