Шарахаюсь, с ужасом наблюдая, как ее силуэт идет рябью. Концы кос завиваются клубами черного ветра. Пылью рассыпаются пальцы и руки.
А потом время прекращает тянуться липкой патокой. Обезумевшей кобылицей срывается с привязи и несется вскачь, не разбирая дороги.
Маг отшвыривает меня в сторону, наваливается сверху. Он тяжелый. В панике вырываюсь, извиваюсь ужом.
"Лежи смирно, дура!" – рычит он мне на ухо. Вспышка света ослепляет меня, а когда зрение возвращается, я уже не вижу мертвой жрицы. Только раскаленный купол, похожий на гнойный фурункул там, где мгновение назад лежало тело. Под прозрачной пленкой бушует пламя – лиловое, в желтых прожилках.
Страшно.
Я больше не дергаюсь, только вытягиваю шею и смотрю на бушующее пламя – погребальный костер Изабеллы Вимано и Венто, один на двоих. Неужели все закончилось?
Элвин отпускает меня, встает. Черный смерч вокруг нас свистит, набирая скорость. Я приподнимаюсь. Забыв как дышать, смотрю на пляшущую рядом смерть, и отчего-то кажется, что поединок со жрицей не закончен.
Лицо мага застыло в яростном усилии, обострились скулы, брови сомкнуты, руки судорожно дергаются, сжимаются в кулаки, словно он ловит-ловит, но никак не может поймать невидимую муху.
Вихрь странно пульсирует. Гудящая стена плотного ветра надвигается… И отступает на прежние позиции. Дрожит пол, смерч взмывает вверх, касается потолка, и я вдруг вижу над головой небо в тусклых звездах и клочьях облаков.
Северянин с хлопком смыкает ладони – он поймал, прихлопнул свою муху. И смерч исчезает. Совсем.
– Уфф, – он без сил опускается на пол рядом со мной, прислонившись спиной к алтарю. Трясет левой рукой и дует на нее, будто ненароком ухватился за что-то горячее. – Еле успели. Еще бы чуть-чуть и…
– И что? – отчего-то шепотом спрашиваю я.
Маг дергает плечом:
– И все. Инферно на человеческой половине мира. Ты же видела – она уже начала распадаться.
– Инферно?
– Чистый Хаос – все, что остается после Одержимого, – смешок. – Считай каждого культиста куколкой, беременной вот такой "бабочкой". Хаос разрушает и извращает все, с чем соприкоснется.
Я не понимаю ни слова, но на всякий случай киваю. Нет сил задавать вопросы.
– Спасибо за помощь. С ножом – это было очень вовремя, – говорит он. И резко: – А теперь рассказывай, какого гриска ты здесь забыла?!
– Могу спросить вас о том же, – отвечаю я самым холодным тоном. – Мне казалось, вы покинули Рино.
– Я вернулся. Разобраться вот с этой маленькой проблемой. Еще раз, Франческа: что ты делаешь среди культистов?
– Вы же и так все знаете, сеньор Эйстер. И слушать меня вам неинтересно.
Он морщится:
– Это что за попытка устроить сцену, сеньорита?
– Я хочу, чтобы вы извинились.
– Пока не вижу, за что извиняться.
Мы смотрим друг на друга в упор. Потом я уступаю. Он, должно быть, прав. Трудно было подумать иное, увидев меня рядом со жрицей. И я слишком хорошо понимаю, какая участь ждала нас с Риккардо, не окажись мага поблизости.
Рассказываю обо всем. Элвин слушает молча, не торопится, против обыкновения, вставлять ехидные шутки, лишь иногда задает вопросы. Это настолько не похоже на его привычную манеру общаться, что я не выдерживаю:
– Что с вами случилось, сеньор Эйстер?
Маг приподнимает бровь:
– Случилось?
– Я хочу сказать: почему вы молчите?
– Наверное, потому что вы говорите, сеньорита. Это называется "слушать".
– А что стало с вашей привычкой вставлять гадости?
– Так потрясен, что нет слов, – язвительно отвечает он. – Хотите гадостей, потерпите до завтра.
Когда рассказ переходит к Венто, я сперва сбиваюсь, но Элвин не спешит крутить пальцем у виска и спрашивать про наследственное безумие семьи Рино, поэтому я решаюсь быть полностью откровенной.
С каждым словом груз, камнем лежавший на душе в последние дни, становится легче.
Он крутит пальцем у виска чуть позже, когда я рассказываю, как покинула дом на ночь глядя.
– Гениально! Сеньорита, признаю, был неправ, когда говорил про талант находить неприятности. Дело не в таланте. Ваш секрет в выдающемся уме и житейской смекалке.
Эти слова заставляют меня рассердиться не на шутку.
– Но что я могла сделать?! Если нет никого, кто мог бы помочь?
– Да-да! Конечно, поехать одной в храм Черной Тары – самое мудрое решение.
Вот теперь он снова похож на себя. И мне снова хочется его убить.
Сухо и коротко рассказываю о выборе, который мне предложила жрица. И о своем решении. На лице северянина отражается изумление, он смотрит на меня как-то совсем по-другому. Так, словно видит впервые.
– Значит, вы с самого начала собирались познакомить красотку Вимано с ее ножом?
Обида возвращается. Я жажду извинений за брошенную ранее в лицо клевету, но не похоже, чтобы маг собирался извиняться.
– Вы вправе не верить, – сердито отвечаю я. – Намерения нельзя доказать.
Элвин улыбается и касается моей щеки кончиками горячих пальцев. Краснею под слишком пристальным взглядом.
– Верно. Потому намерения ничего не стоят, важны только поступки. Вы отважная, но совершенно сумасшедшая девчонка, Франческа.
Вспыхиваю, не в силах скрыть, как приятны мне его слова. Слишком уж они не похожи на обычные дежурные комплименты северянина, мало отличимые от насмешек.
Все еще думаю, что ответить, когда из-за спины раздаются шорохи и осторожный шепот Уго и Орландо. Элвин вскакивает, мгновенно теряя ко мне интерес. Слышу звук удара, стоны, а потом веселый голос мага:
– Друзья, невежливо покидать званый вечер, не попрощавшись. К тому же у меня осталось столько вопросов!
Ругаю себя – как можно было забыть, что мы здесь не одни? Поднимаюсь, опираясь на алтарь. Отчего-то болит все тело, особенно локти и колени. Рядом, на жертвеннике, все так же привязанный Риккардо. Он без сознания, и мне не хочется будить его.
Свечи давно потухли, в углу тлеет одинокий факел, почти не давая света, но самый темный час давно миновал. В святилище серые сумерки. Подходит час утреннего богослужения, скоро здесь будет людно, придут священник, служки, крестьяне. Что подумают они, застав оскверненный храм и всех нас?
Маг стоит чуть поодаль, над телами незадачливых поклонников Черной. Его длинные пальцы музыканта беспокойно движутся, словно вяжут узлы на невидимой веревке. Он пинком переворачивает Джованни на спину:
– Пожалуй, начнем с тебя.
Мне отчего-то становится страшно за брата.
– Что вы собираетесь делать?
Элвин ухмыляется:
– Я сегодня в роли исповедника. Устрою культистам таинство покаяния. А ты ступай, дочь моя, и не греши.
– Не надо, – прошу я.
– То есть как это "не надо", Франческа? Это что – очередное проявление квартерианского всепрощения?
Истеричные рыдания со стороны алтаря вторгаются в наш разговор. Разрываюсь между двумя братьями. Каждому нужна моя помощь.
– Не обижайте Джованни. Пожалуйста.
Он морщится:
– Хорошо, можно начать с сеньора Риччи. Он всегда был мне симпатичен своими обходительными манерами. И ради Четырехпутья, Франческа! Успокойте вашего второго братца или я заткну ему рот.
Подхожу к алтарю, чтобы ослабить веревки, но узлы завязаны на совесть.
Голос за спиной:
– Я бы не стал этого делать на вашем месте, сеньорита, еще сбежит. Ни вам, ни герцогу не нужны лишние слухи.
Не могу не признать правоту этих слов. Глажу Риккардо по голове. Взгляд возвращается к черному обугленному пятну. На месте упокоения Изабеллы Вимано – провал. Яма глубиной в фут, не меньше, словно огонь смог пожрать сам камень.
Не осталось даже пепла. Не будь Венто, это место стало бы мне могилой.
Из глаз брата текут слезы, вздрагивает впалая грудь, трясется нелепая грязная бороденка.
– Потерпи, мой хороший, – ласково, как ребенку, говорю ему я. – Скоро вернемся домой.
Он всхлипывает и шепчет: "Фран!"
Глава 9. Милосердие и воздаяние
Франческа
В подвале Кровавой башни все так же темно, сыро и мрачно. Здесь всегда ночь и пахнет безнадежностью.
Злая ирония – мои братья поменялись местами. И я снова рядом с тем, кому больше нужна поддержка и помощь.
– Джованни! – мой шепот повисает в темноте, за пределами освещенного фонарем круга.
В ответ – тишина.
Снова окликаю брата и слышу хриплый голос Уго: "Кто здесь?", а потом из соседней камеры сдавленное: "Фран, это ты?"
– Я, – подхожу ближе. – Как ты?
Джованни приникает к решетке. Мрачное и короткое "Жив".
Мы молчим. Я смотрю в знакомое и чужое лицо. Он выглядит измученным и помятым.
– Почему? – наконец спрашиваю я. – Почему, Джованни?
Жалкая улыбка:
– А был выбор?
– Выбор есть всегда! – горячо возражаю я.
– Когда мне было десять лет, мать сказала, что меня теперь зовут Риккардо, – мрачно отвечает брат. – Что я буду наследником. И что должен пока пожить в поместье Риччи. За меня все решили. Где ты тут видишь выбор?
Он говорит непривычно коротко и просто. Словно обычная церемонность спала с него вместе с чужим именем.
– Не тогда. Вчера.
– Я не стал бы резать тебя, Фран.
– А Риккардо?
Его лицо мрачнеет, губы сжимаются в тонкую полоску.
Из-за двери соседней камеры меня снова окликает Уго. Альберто велит ему заткнуться и дать поспать. Звуки оплеухи, короткая возня за стеной.
Тяжело говорить при свидетелях, но иной возможности не будет. Я и так нарушила все запреты, обманула отца и Элвина. Сейчас, пока они наверху решают судьбу пленников, я могу задать свои вопросы.
Мне нужно услышать, что скажет Джованни.
Чтобы принять правильное решение.
– Риккардо – несчастный безумный мальчик. Что он тебе сделал?
– Я его ненавидел, – говорит брат свистящим шепотом. – Все вокруг предназначалось ему – не мне. Титул. Земли. Похвала отца. Даже твоя улыбка.
– Твоя мать отняла у него все, – говорю я, и мне почти больно от жалости к Риккардо. – Даже разум.
Его смех полон горечи:
– Лучше бы она этого не делала. Ты не знаешь, каково это, когда тебя постоянно с кем-то сравнивают! И помнить: что бы ты ни сделал, все равно в глазах отца будешь хуже, чем придурок, который ходит под себя.
– Знаю, – говорю я ему ласково и грустно. – Все я знаю.
Кому, как не мне, знать, о чем речь? Наш родитель – великий мастер показать, сколь он разочарован. И я давно оставила попытки заслужить его любовь подчинением.
Как объяснить Джованни, что дело не в нем?
– Поэтому ты стал таким… культистом? – как ни стараюсь я смягчить свой тон, это слово звучит как плевок. – Из-за обиды на отца?
Я пришла не нападать, но спрашивать. И все же в моем голосе обвинение. Но Джованни принимает его смиренно. Кажется, он готов стерпеть куда большее, лишь бы я не ушла, не оставила его наедине с темнотой и тревожным ожиданием.
– Нет. Это тоже не я выбрал. Я ничего не выбирал, Фран. Понимаешь? Всегда выбирали за меня, – он в отчаянии бьет кулаком по стене. – Ты даже представить не можешь, как я ненавидел все это в детстве! Балахоны. Пение. Вонь эту. Прятаться ото всех.
– Зачем тогда было втягивать Уго, Орландо и Альберто? – Чем больше он оправдывается, тем больше я начинаю заводиться. Мне почти хочется, чтобы он оказался в чем-то виноватым. Потому что… ну нельзя же натворить столько всего и при этом быть жертвой?!
А брат снова не обижается.
– Я никого не привлекал. Они приняли посвящение в Фельсинском университете. Уго, скажи?
В соседней камере угрюмое молчание. Потом неуверенный голос Орландо:
– Мы не виноваты. Мы не хотели ничего дурного. Это… ну, как игра была.
– На старшем факультете половина школяров служили Хозяйке, – добавляет Альберто.
И снова Орландо:
– Это все сеньора Вимано.
Не выдерживаю – подхожу к окошку камеры Орландо, чтобы взглянуть в его лицо. Он отводит взгляд. Серый от страха, весь трясется.
– Я видела эту игру, – говорю ему. – Помнишь, как вы притащили меня в храм?
– Мы не знали. Все начиналось как игра, а потом…
– Мы не думали, что все будет так, – ноет в тон ему Альберто.
Поворачиваюсь к камере, где он заперт вместе с Уго. Альберто смотрит взглядом побитой собаки, Уго сжимает кулаки, хмурится исподлобья и молчит.
Мне становится противно. Отворачиваюсь. "Скажи им, что мы не виноваты, Фран", – в спину.
Возвращаюсь к брату и думаю, что он все же молодец. Он и Уго держатся достойно. Быть может, я высокомерна, но трудно сочувствовать тому, кого так корчит от страха.
Орландо и Альберто еще окликают меня вразнобой на два голоса, оправдываются, просят замолвить за них словечко. Наклоняюсь к решетке близко-близко, ловлю взгляд брата.
– Я не мог отказаться, Фран, – шепчет он одними губами.
– Ты мучил людей во славу Черной?
Он мотает головой:
– Нет. Я не мучил! Кровавая жертва нужна, только если просишь силы. И раньше… мать всегда делала это одна.
Северянин говорил что-то похожее. О том, что большинство культистов – балаганные шуты. Вроде Орландо и Альберто. И что Черной плевать на любые обряды.
– Но ты знал!
Брат отводит взгляд:
– Знал. Она любила повторять, что делает это ради меня. Чтобы я стал герцогом. И тогда, одиннадцать лет назад, с Риккардо. И потом…
– Потом?
– Бесплодие Руфины, – он называет имя моей первой мачехи. – И Лукреция. Мать не хотела, чтобы у герцога еще были сыновья.
Холодно. Отчего мне так холодно?
– И… моя мама тоже?
Джованни кивает, упирается в решетку в струпьях ржавчины. Когда отодвигается, на лбу остаются рыжие полосы.
– Прости, Фран… если сможешь.
– О боги, какой ужас, – шепчу я, пряча лицо в ладонях.
Изабелла Вимано. Злой демон семьи Рино. Страшная расплата отцу за то, что завел любовницу.
– Я помню, как она была другой, – тихо говорит брат. – Очень красивой и доброй. Ненависть и сила меняют людей.
Я вцепляюсь в решетку, подвигаюсь ближе к нему. Ржавчина пачкает пальцы.
– Зачем все это было вчера? О чем вы хотели просить Черную?
Кривая скорбная улыбка:
– Мать решила, что мне пора стать герцогом. Чтобы сразу решить все проблемы.
– Проблемы?
– Ты с твоими угрозами, – он загибает палец. – Затем Элвин Эйстер, – еще один палец. – И сам отец.
– И ты согласился?!
Брат пожимает плечами:
– Я трус, да. Всегда боялся с ней спорить. Можешь меня презирать.
Странно, но во мне нет презрения. Только жалость.
– Что с нами будет, Фран? Ты знаешь, что сделает отец?
Качаю головой. Я не знаю. После рассказа Элвина о событиях в храме мне захотелось оказаться на другом конце города – таким сумрачным стало лицо родителя. Не принесла облегчения даже мысль, что этот гнев предназначен не мне. Потому я не спорила, когда отец приказал выйти вон и заперся с магом.
Там я ничем не могла помочь. И меня никто не стал бы слушать.
– Не знаю, что он решит. Элвин требует, чтобы вас отдали ему. Он – тайный дознаватель храма.
Северянин признался, что действует по поручению храма, еще тогда, на рассвете. Я сперва удивилась, а потом подумала, что это многое объясняет.
Стояло стылое утро. Факел догорел, но было уже совсем светло. Я металась между рыдающим Риккардо, к которому внезапно вернулся разум, и оглушенным Джованни. Элвин посмотрел на мою бестолковую беготню, перерезал веревки на руках Риккардо и пошел связывать пленников. Когда очередь дошла до Орландо, сперва раздел его, швырнув мне гору тряпья:
– Вроде размер вашего братца. Пусть прикроет срам, дитя природы.
Я одевала Риккардо, уговаривая повернуться и просунуть руки в рукава, как маленького, Элвин вязал узлы и вслух рассуждал, какова вероятность, что мой брат хоть что-то соображает после одиннадцати лет заключения в теле птицы. Небо над головой медленно наливалось голубым.
Мага отчего-то очень забавляло, что все происходит в храме, и он цитировал священные Заветы к месту и не к месту, целыми кусками. Помню, как сердило это меня, но я решила не вступать в перепалку.
Когда мы оба закончили, я спросила, что делать с пленниками. Он подмигнул:
– Не волнуйтесь, сеньорита. Собираюсь как следует позаботиться о заблудших душах. Да и про тела не забуду.
Как раз после этих слов я заволновалась. Потребовала, чтобы все мы немедленно направились в Кастелло ди Нава. Он в ответ, как всегда, лениво насмешничал, а я все больше заводилась…
Спор разрешил приход святого отца. Тогда северянин наконец и признался, что тайно действует по поручению храма.
Это напугало меня. Официя храмовых дознавателей славилась нетерпимостью к служителям Черной, переходящей в запредельную жестокость. Я не хотела, чтобы брата сожгли на костре после долгих пыток, и начала еще усерднее настаивать на передаче решения герцогу. Он, как господин этих мест, имел право карать и миловать.
Святой отец неожиданно поддержал мой призыв. Помню странную досаду, смешанную с уважением, во взгляде Элвина. И слова, застрявшие отравленной иглой:
– Как вы полагаете, сеньорита, отчего истинные адепты Хаоса такие уроды? Да потому, что их внешняя оболочка соответствует сути. Думаете, это Черной нужны кровь и муки? Черной плевать. Просто чтобы стать вратами Хаоса, надо сперва уничтожить в себе все человеческое. Служение Таре, истинное служение, которым занимался ваш братец, – дорога без возврата. Рано или поздно он закончит так же, как его матушка. Чудовищем.
Я смотрю в несчастное лицо брата и не вижу чудовища. Он действительно ни в чем не виноват – жертва беспредельной материнской любви и такого же беспредельного эгоизма. Я способна понять его, как никто другой.
Я принимаю решение.
Замок плохо смазан, и ключ заедает, открыть получается не с первого раза. Распахиваю дверь. Джованни не торопится выходить из камеры, словно боится поверить в близость свободы.
Протягиваю ему плащ:
– Завернись и скрой лицо. Пошли, у нас мало времени.
В спину нам летят крики. Пленники проклинают и умоляют открыть двери, но мы не оборачиваемся.
За стенами замка ждет оседланная лошадь. Солнце в зените, ни облачка на темно-синей лазури небес. Безмятежная осень Вилесских предгорий.
Я отдаю брату кошель с деньгами. Тот далеко не так увесист, как хотелось бы, но это все, что у меня есть. Подумав, снимаю сережки. Золото можно продать.
Он пытается вернуть мне украшения:
– Не надо.
– Нет, возьми. Обещай, что уедешь далеко-далеко. Туда, где тебя не найдут дознаватели! И что никогда больше не подойдешь на полет стрелы к служителям Черной.
Он обнимает меня, прижимается щекой к щеке. Шепот на ухо:
– Обещаю. Береги себя, Фран. И… держись подальше от Элвина Эйстера.
– Это еще почему? – мне совсем не хочется следовать этому совету.
Брат вздрагивает, выпускает меня из объятий:
– Не знаю. Просто предчувствие.
– Не ревнуй, – я улыбаюсь. – Он мне совсем не нравится.
Брат запрыгивает в седло.