На обратном пути в Париж они заехали в Озуар-ля-Феррьер, где жил Скоблин, чтобы поделиться с главным корниловцем новостями. А чтобы еще раз указать председателю Русского общевоинского союза его реальный авторитет в организации, Шатилов выставил ему дополнительный счет на 700 франков. Сказать, что Евгений Карлович был возмущен этим до глубины души – это не сказать ничего. В письме генералу Абрамову он писал: "Шатилов заявил мне, что не будет безвозмездно заниматься этими делами. Тем не менее, продолжает интересоваться этим вопросом и старается добыть под него деньги. Все эти проекты, по крайней мере, сейчас, я отношу к области фантазии. Ибо весь его план зависит от субсидии, которая должна быть получена от лиц, которые, по его словам, готовы дать из принципа на противокоммунистическую работу. Во всей этой комбинации меня беспокоит та тайна, которою окружаются лица, желающие дать 15 тысяч франков в месяц, и желание Шатилова оставить за собою право распоряжаться этими деньгами. Он неисправим во всем, что касается денег. Он мне представил такой счет своих расходов! Тогда как от его спутника знаю, что они все это путешествие сделали за счет лиц, которые их пригласили туда. У меня не хватило мужества устроить очную ставку между Шатиловым и его спутником. Я не могу, да и не хочу заниматься вопросом, как он будет давать отчет в своих расходах тем, которые ему дадут деньги… Но поскольку этот вопрос своей финансовой стороной связан с Шатиловым, моя душа не может быть спокойной".
Бывшего начальника штаба Врангеля постоянно обвиняли в том, что он любит деньги. Не знаю, как кто, а я пока не встречал человека, который деньги не любил. Да, Шатилов обладал комфортабельной квартирой, которой завидовали многие генералы. Но в этом нет ничего преступного. Как писал Фридрих Великий, умение обустраивать уют на войне есть признак хорошего солдата. Гораздо важнее в этой истории другое: Миллер принял решение заменить Шатилова командиром марковцев генералом Пешней, о чем и сообщил представителям Франко и Савину. Но никаких дивидендов это не принесло.
Пешня и Савин энергично взялись за дело, не забывая информировать обо всех деталях своих соратников. В этом деле им активно помогал адъютант Скоблина капитан Григуль, который лично и формировал группы добровольцев по восемь человек для отправки на битву с испанскими коммунистами.
Первыми уезжали корниловцы. Провожая их на вокзале, Николай Владимирович тщательно инструктировал старшего группы капитана Белина: отдельного купе не занимать, сидеть порознь, поддерживать между собой зрительную связь и ничем не привлекать внимания полиции. У Скоблина были серьезные основания для опасений. Накануне полиция задержала группу молодых французов, которые отправлялись на помощь Франко.
Проводив корниловцев, их начальник немедленно отправил телеграмму французу Барреру, который выступал посредником в переправке русских добровольцев. Поскольку он был владельцем консервной фабрики, текст донесения был вполне безобидным: "Восемь ящиков консервов получены".
Баррер тут же заказал номера в скромном отеле, где приехавшие корниловцы могли пообедать и переночевать. Хозяйка пансиона, настроенная яро антикоммунистически, встретила ветеранов борьбы с ними, как своих близких друзей. Познакомившись со всеми, Баррер рассказал им дальнейший маршрут: нелегальный переход границы в условленном месте, где их встретит представитель Франко и поможет со скорейшей отправкой на фронт.
Таким образом, удалось пополнить испанскую армию 32 опытными бойцами. Все испортили русские газеты в Париже, в которых стали частенько появляться письма добровольцев из Испании. Превзошел всех журнал "Часовой", начавший публиковать статьи некого Белогорского, который в одиночку добрался до частей Франко. Однако такого человека никто в русской эмиграции не знал. Но и сохранить инкогнито ему недолго удавалось. Кто-то очень быстро определил: Белогорский – это генерал Шинкаренко, прославившийся стихами памяти барона Врангеля. Обсуждение его рассказов из жизни испанских борцов с коммунизмом привлекло внимание французских властей к проблеме нелегальных переходов границы. Было усилено наблюдение, и пятая группа, возглавляемая капитаном Максимовичем, была задержана полицией. После провала отправки добровольцев из чинов Русского общевоинского союза были прекращены.
Одним из последних русских в рядах армии Франко стал генерал Фок, участник легендарного "бунта маршалов". В бою под Кинто, влюбленный в свою профессию, он командовал артиллерией в одном из отрядов. Красные одержали верх, франкисты дрогнули и побежали. В качестве трофея победителям достался чемодан Фока, в котором были письма и документы, свидетельствовавшие о полном разрыве с генералом Миллером. Доставленные в Москву, эти бумаги были использованы советской печатью для пропаганды против "оголтелой белогвардейщины": "При генерале Кутепове Русский общевоинский союз представлял собой крупнейшую в эмиграции военную, национальную организацию, сильную духом, непримиримую к большевикам и богатую денежными средствами. Теперь же нет действительной помощи больным, увечным, нетрудоспособным и старикам, что же касается профессиональных военных знаний, то эта широкая работа проводится помимо Вас, и началась она инициативой Великого Князя Николая Николаевича и генерала Головина, под общим руководством которого и ведется.
Что Вы – человек, по своей психологии чуждый борьбе, учитывал и генерал Кутепов, который, считая Вас своим заместителем, как старшего из чинов, на время своих отлучек, приказ о Вашем заместительстве по Русскому общевоинскому союзу на случай оставления им поста Председателя Союза не отдавал. Мне, как и Вам, достоверно известно лицо, предназначавшееся генералом Кутеповым в его заместители, но которое упорно отказывалось (речь, вероятно, идет о генерале Абрамове. – А.Г). Вступив в исполнение обязанностей председателя РОВС по чисто формальным основаниям, в трагические минуты исчезновения генерала Кутепова, Вы не могли не чувствовать своего несоответствия на занимаемом посту председателя активно-боевой организации – наследницы белой борьбы.
Я считаю, дабы сохранить Русский общевоинский союз от окончательного развала и вернуть его к исполнению основной задачи – к активной борьбе с большевиками, что Вам надо уйти от занимаемого Вами поста и найти способ передать его в более сильные руки лица волевого, твердого, правильно понимающего обстановку и широкие национальные задачи в борьбе с большевиками".
Спустя несколько недель, в своем последнем бою, генерал Фок, израсходовав все боеприпасы, застрелился. Каудильо Франко не забыл подвига лейтенанта терсио Донна Мария де Молина, наградив его посмертно высшей испанской боевой наградой.
* * *
А Русский общевоинский союз медленно, но верно шел к трагической развязке.
В письме к начальнику канцелярии РОВС генералу Кусонскому генерал фон Лампе осведомлялся 14 февраля 1937 года: "Я узнал о "моральном разрыве" между Миллером и Скоблиным. В чем дело и что верно в этом? Если бы не было дела Туркула, то это не имело бы значения".
Кусонский спустя четыре дня отвечал ему: ""Морального разрыва" еще нет, но уже можно заметить некоторый отрыв, и Скоблин недоволен Миллером потому, что последний не продвигает его вперед, на что он рассчитывал, зная о неспособности Витковского. Скоблин готов войти в блок с Туркулом, хотя в свое время был резко враждебен к действиям последнего и отлично видел, что из авантюры Туркула ничего не выйдет".
Что касается Туркула, то он фигурирует в этой переписке во многом условно. Во-первых, выход главного дроздовца из Русского общевоинского союза был неприятным, но не фатальным. Его всегда можно было уговорить вернуться. (Последняя такая попытка была предпринята в 1949 году. Но Туркул потребовал для себя должности заместителя председателя РОВС, что было неприемлемо.) А во-вторых, Антон Васильевич все еще сохранял дружеские отношения со Скоблиным. Их частенько видели вместе, ведь ему было необходимо узнать, что происходило в организации Туркула. Близкий к ней капитан Ларионов все больше статьи писал в газеты и о реальных планах генерала ничего сказать не мог. А пускать на самотек организацию главного дроздовца было нельзя.
Летом 1937 года Скоблин и Плевицкая активизировали травлю "старческих голов". Собственно, все это было не ново. Певица еще задолго до этого критиковала того же Эрдели. Участники Ледяного похода просили ее одуматься, но Плевицкая, прикрываясь авторитетом Скоблина, всем заявляла: "А вот Коленька думает так же. А если вам нравится смотреть на превращение РОВСа в пансион – не жалуйтесь потом".
Но одно дело Эрдели, а совсем другое – Миллер. Переступать грань она долгое время не решалась. И все же, выступая в Обществе галлиполийцев, перед исполнением песни "Занесло тебя снегом, Россия", торжественно произнесла: "Нужно сменить Миллера. Главнокомандующим должен быть Шатилов". В зале наступила тишина. Лишь несколько офицеров робко просили Плевицкую одуматься. Генерал Абрамов писал ей тогда: "Глубокоуважаемая и дорогая Надежда Васильевна! Мы принимаем близко к сердцу все выступления против Е.К. (Миллер. – А.Г.) Мы отлично учитываем то, что у Е.К. много недостатков, но у кого их нет, и кто будет делать лучше него? Я пишу вам об этом также в доверительном порядке. Я разрешаю вам рассказать об этом Николаю Владимировичу, по только ему одному; это не должно идти дальше".
Тогда же Скоблин писал своему ближайшему помощнику по Корниловскому полковому объединению полковнику Трошину: "Что ни говори, но Шатилов думает нашими думами, тем более его возраст есть гарантия, и он не потерял надежды на возвращение домой. Полагаю, что нам удастся поставить Шатилова вместо Витковского, но это трудно, не обойтись без энергичного нажима, тем более что мы, старшие начальники, будем каждый тянуть в свою сторону. Тем не менее, не все потеряно, и мы еще сможем добиться возвращения Шатилова. Ясно, что он не остается бездеятельным, он кое-что делает. Я немного в курсе его дел и по моем возвращении расскажу тебе то, что знаю. Все же пока что могу сказать тебе, что он ведет свою работу в Испании".
Последним аккордом прозвучало письмо начальника Объединения чинов Алексеевского полка генерала Зинкевича Скоблину 20 августа 1937 года: "Нужно употребить все усилия к тому, чтобы привлечь генерала Шатилова к сотрудничеству в нашей работе. Все мы ощущаем двусмысленность ситуации, заключающейся в том, что от нашей деятельности отведен самый способный из наших генералов. В близком будущем, благодаря изменениям, вносимым в устав РОВСа, у генерала Шатилова не будет никаких причин к тому, чтобы не вступить в него опять. Может быть, позже удастся поставить его на пост председателя Высшего Совета, место, подходящее ему по праву. Прошу тебя не разглашать никому моих планов, ибо, если они провалятся, то отвечать за это будешь ты".
В склоке "Кто должен возглавлять РОВС?" на стороне Миллера активно выступал начальник алексеевцев во Франции полковник Мацылев. Он пытался доказать, что Скоблин действует во вред организации и его нужно как минимум отстранить полностью от дел. А лучше всего – предать офицерскому суду чести. В письме Зинкевичу он указывал: "Генерал Скоблин – человек скользкий, он всячески хочет играть роль. Он очень близок к генералу Миллеру, который, под его влиянием, наделал много глупостей".
Добившись приема у председателя Русского общевоинского союза, он выложил ему все как на духу. Миллер не выглядел особо удивленным. Поведение генералов ему самому очень не нравилось. Он никак не мог разобраться, откуда у Скоблина и Туркула вдруг появилось столько денег. Это не была зависть бедного к богатому. Как председатель Русского общевоинского союза он обязан был знать, чем это занимаются его подчиненные, пусть один из них уже и ставший бывшим к тому моменту. Удалось выяснить, что Туркул устраивает благотворительные обеды, где и стремился пополнить казну своей организации на выпуск газет и организацию поездок по Европе для привлечения неофитов. Что касается Скоблина, то с ним было вроде все просто – жил на доходы от концертов своей жены. Однако, подсчитав количество концертов Плевицкой за последнее время, Миллер пришел к выводу, что тут что-то не так.
Разобраться в этом деле Евгений Карлович не успел. Через несколько дней он таинственно исчез.
Похищение генерала Миллера
19 сентября 1937 года корниловцы торжественно отмечали день святых Флора и Лавра – небесных покровителей полка. После молебна в соборе Александра Невского на рю Дарю, с выносом знамен, в Обществе галлиполийцев состоялся юбилейный банкет. Русская эмиграция чтила корниловцев и гордилась подвигом красно-черных воинов. В день полкового праздника поздравительные телеграммы на имя генерала Скоблина буквально завалили управление Русского общевоинского союза. Прийти и лично поздравить "меч Белого Сопротивления" было делом чести каждого русского патриота. Поэтому в тот день в Галлиполийском собрании был аншлаг, что бы ни говорили годы спустя потомки.
О том, как происходило празднование, сохранилось безупречное свидетельство одного из чинов полка: "Нами были торжественно вынесены черно-красное Ударное знамя, Георгиевское знамя, Николаевское знамя 1-го полка и флаг штаба Корниловской ударной дивизии, сопровождавший нас в боях. Особую торжественность создало внимание к нам наших соратников (дроздовцев, марковцев и алексеевцев. – А.Г.) и потом целовавших наши знамена".
Генералы Миллер и Деникин произнесли приветственные речи, прославлявшие подвиги доблестных корниловцев. Подчеркивая свое уважение к вождям Белого движения, им, не менее торжественно, отвечал Скоблин. Газета "Возрождение" в своем отчете о банкете писала: "Заключительную речь произнес командир Корниловского Полка генерал Скоблин, в прошлом начальник Корниловской Дивизии. Генерал Скоблин состоит в полку с первого дня его основания; он – один из совершенно ничтожного количества уцелевших героев-основоположников. В его обстоятельной и сдержанной речи были исключительно глубокие места. Глубокое волнение охватывало зал, склонялись головы, на глазах многих были слезы. На вечере, как всегда, пленительно пела Н.В. Плевицкая".
Банкет удался на славу. Гости и хозяева расходились в приподнятом настроении. Никто из них и представить не мог, что тот, кто сидел слева от Скоблина, будет на следующий день похищен. А сам Николай Владимирович станет самым проклинаемым участником Белого движения в русской эмиграции.
* * *
Ровно в 9.00 22 сентября председатель Русского общевоинского союза вышел из своего дома. Он был само спокойствие. Жена Евгения Карловича не заметила на лице мужа никаких признаков озабоченности. Он должен был заехать на Восточный вокзал, чтобы купить билеты до Белграда для невестки и внучки. Никто и никогда в семье Миллера не знал распорядок его рабочего дня. 22 сентября не стало исключением из правила.
Согласно показаниям Кусонского в суде, почти в 11.00 Евгений Карлович вошел в управление РОВС. Он сразу же зашел в кабинет начальника канцелярии и сказал, что хотел бы с ним переговорить. Спустя час Кусонский услышал от него: "У меня сегодня много беготни. Сейчас я должен ехать на свидание и на завтрак. Может быть, после этого я вернусь в управление. Не сочтите меня, Павел Алексеевич, за сумасшедшего. Но я оставлю на всякий случай записку, которую прошу не вскрывать".
Кусонский удивился. За все годы знакомства с Миллером он никогда не слышал от него таких речей. Поэтому он просто ответил: "За сумасшедшего вас не считаю. Записку, конечно, не вскрою и завтра утром верну вам ее нераспечатанной".
В четверть первого Миллер вышел из управления Русского общевоинского союза. Он не оставил на столе бумаг, как обычно делал, когда рассчитывал вернуться. Однако и не взял с собой портфеля и бумажника, в котором были железнодорожные плацкарты и немного денег. Осталось в кабинете и пальто.
К просьбе Евгения Карловича Кусонский отнесся равнодушно. Вернувшись в свой кабинет, он положил записку в ящик стола, никому о ней не сказав. В 14.45 он ушел домой завтракать. Генерал даже не подумал позвонить в РОВС и узнать, вернулся ли Миллер.
В 20.00 должна была состояться традиционная встреча Общества северян, возглавлял которое председатель Русского общевоинского союза. Странное отсутствие Евгения Карловича заставило сотрудника управления поручика Асмолова позвонить ему домой. Супруга генерала, едва скрывая охватившее ее тут же беспокойство, ответила, что к обеду генерал не приехал и вообще не сообщил семье, что сегодня задержится по делам.
Спустя час жена Миллера сама перезвонила в управление РОВС и попросила известить полицию. Асмолов немедленно отправил курьера с запиской к Кусонскому, прося его как можно быстрее приехать на работу. Вскоре выяснилось, что в тот день Миллера никто нигде не видел. Тут же перезвонил взволнованный адмирал Кедров, которому о таинственном исчезновение Евгения Карловича сообщила его жена. Узнав, что Кусонский уже в дороге, первый заместителя председателя РОВС заявил, что вскоре приедет.
В 23.00 Кусонский приехал в управление. Пройдя в свой кабинет, он достал записку Миллера. Аккуратно вскрыл конверт, достал лист бумаги и прочитал: "У меня сегодня в 12.30 час дня рандеву с генералом Скоблиным на углу рю Жасмен и рю Раффе, и он должен везти меня на свидание с немецким офицером, военным агентом в Прибалтийских странах – полковником Штроманом и Вернером, состоящим здесь при посольстве. Оба хорошо говорят по-русски. Свидание устроено по инициативе Скоблина. Может быть, это ловушка, на всякий случай оставляю эту записку. Генерал Миллер". Закончив читать, Кусонский согласно армейской привычке пометил на конверте: вскрыт в 23 часа.
Спустя пять минут в кабинет быстрым шагом вошел адмирал Кедров. Кусонский не стал дожидаться вопросов и предпочел не вдаваться в долгие объяснения. Он молча протянул записку Миллера. Кедров погрузился в чтение. С каждым прочитанным словом на его лице отражалась все большая степень удивления, которое граничило с растерянностью. Однако оба эти чувства достаточно быстро уступили место негодованию. Возмущенный до глубины души нерадивостью Кусонского, адмирал высказал ему все, что он думает по поводу такой непростительной оплошности, не особенно выбирая выражения.
Руководители Русского общевоинского союза решили известить полицию об исчезновении генерала Миллера. Но буквально тут же передумали. Кедров задумчиво сказал: "А что если генерал Евгений Карлович лежит где-нибудь за городом раненый в автомобильной катастрофе и не имеет возможности дать знать? Ведь Скоблин должен знать об этом свидании и может дать нам необходимые указания".
У этого решения было вполне логичное объяснение. Отнеся эту записку в полицию, лидеры РОВС сразу бы подтвердили утверждения некоторых французских газет об их тесных связях с Третьим рейхом. Этого ни Кедрову, ни Кусонскому не хотелось. Поэтому они решили так: прошло уже и так почти полдня, поэтому еще один потерянный час принципиально ситуацию не изменит. Пока же – пошлем за Скоблиным. Знать бы, правда, где он сейчас.