Документы, деньги, кредитки, мобильник – все при мне. А в дорожной сумке, оставшейся в руках Сале, только косметичка, чистое белье, пижама и шлепанцы, прихваченные на случай непредвиденной ночевки в Онфлёре. Невелика ценность. Я решительно распахнула входные двери и чуть не вскрикнула.
Глава 5,
в которой черный человек
Черная одежда, черное лицо, черные волосы и черные руки, которые складывали черный зонт.
Он повернул голову. Никогда в реальной жизни, а не в кино или на картине, я не видела лица прекраснее и совершеннее. Как у античной статуи, только не из мрамора, а из черного… Ох, как же называется этот черный камень?…
– О?! Вы, я полагаю, наша новая патронесса? – Зубы за улыбнувшимися мне губами были просто жемчужными.
Ну при чем здесь какой-то камень? Это античное лицо подвижное и живое! И я видела этого человека. Видела! И на фотографии, и в реальной жизни.
– А я, – не дожидаясь моего ответа, продолжил он, – Паскаль…
– Паскаль Жишонга! Входите! Но что вы-то здесь делаете?
Античные глаза изумленно взглянули на меня.
– Я? – Жишонга закрыл дверь, а на его черном пальце небесной голубизной блеснул в перстне продолговатый камень… – Я, собственно…
– О-о-о! – протяжно возгласил Жан-Пьер, разводя руки. – Маэстро Паскуале! Принц Мадагаскара. Наш маг и чародей! Моя лошадь пала. И бедному Пьеро теперь здесь делать нечего. – Он повернулся и пошел к лестнице.
– А где мсье Вариабль? – озабоченно спросил Жишонга, абсолютно не замечая Жан-Пьера.
– Пошел прилечь, – медленно ответила я, не в состоянии отвести взгляд от знакомого перстня.
– Может, все-таки позвать профессора Гидо? – почти одновременно со мной предложил Сале.
Античные глаза метнули молнии.
– А вы еще не позвали до сих пор? О чем вы думали, Сале?
– Хорошо, я сейчас ему позвоню, – сказал Сале и бросился к аппарату местной связи.
– И как вы вообще могли отпустить его в таком состоянии одного по этой слякоти? – Жишонга уже схватился за ручку входной двери, стремясь наружу.
– Подождите! – торопливо воскликнула я. – Мсье Вариабль не выходил из дома. Он пошел туда. – И показала рукой на двери в правом конце холла.
Жишонга шагнул ко мне.
– Туда? – Его левая рука с перстнем уточнила направление.
– Да, – вместо меня ответил Сале, прикрывая ладонью трубку, и сообщил: – Занято у него.
– То есть в хозяйские апартаменты? – переспросил Жишонга.
– Да, – подтвердил Сале и добавил: – Все занято и занято.
– Значит, давно надо было за ним сбегать! – бросил Жишонга через плечо уже на полпути к дверям, за которыми сейчас отдыхал Вариабль.
– Бегите, – меланхолично сказал Сале, – а я должен проводить мадемуазель де Ласмар в ее номер.
Жишонга резко замер и обернулся. Встряхнул головой. Пошел ко мне.
– Простите, патронесса. Я сам не свой. Вариабль мне как отец. Я очень за него переживаю.
– Сочувствую, – сказала я, решив больше не отрицать ни "патронессы", ни "мадемуазель де Ласмар", пока не выясню все про эти перстни. – Он мне тоже очень симпатичен. Правда, бегите за доктором. А потом вы мне расскажите, маэстро, каким образом здесь оказался великий архитектор современности.
– Ну уж не такой я и великий, – кокетливо засмущался античный красавец. – Так, немного известный в узких кругах.
– Не скажите. В вашей альма-матер о вас ходят легенды.
– В альма-матер? – переспросил он с искренним любопытством. – Откуда вы знаете?
– Маэстро Жишонга, бегите за доктором. А потом вы сможете найти меня в апартаментах "Виктория".
– "Королева Виктория", – многозначительно добавил черный Аполлон, продемонстрировав мне все свои тридцать две отборные жемчужины, и торопливо направился к так называемым хозяйским апартаментам. – Только загляну к Эрику и сбегаю. Ох уж мне этот Гидо! Ну с кем тут в имении можно болтать столько? – И, уже открывая дверь, тихо добавил: – Спасибо, патронесса, что вы пожертвовали своим комфортом ради Эрика Вариабля.
Ни Сале, ни я не стали его переубеждать.
Глава 6,
которая на лестнице
– Сале, три дня назад вы по телефону он сообщили мне, что я являюсь наследницей скромной гостиницы в глубинке на побережье Нормандии. Но здесь – нечто грандиозное! Однако ни гостей, ни даже традиционной стойки портье с ключами. И с ваших же слов я знаю, что вчера здесь должны были состояться похороны. Только я не вижу ни малейших признаков скорби, ни намека на похороны! Зато много скучающих, мужчин, хотя некоторые из них довольно милые. Отвечайте! Что вы молчите?
– И кого же вы относите к милым?
– Например, Вариабля. Но меня больше интересует все остальное!
Сале вздохнул и заговорил так, как если бы читал лекцию:
– Гостей нет, потому что не сезон. Отель функционирует с марта по ноябрь, поскольку зимой не играют в гольф. Завсегдатаи и друзья мсье де Ласмара, приехавшие на его похороны, останавливались в других отелях Онфлёра. Церемония и поминальная трапеза тоже происходили в городе. По-моему, все-таки напрасно вы не приехали вчера. Так вы смогли хотя бы в гробу увидеть вашего отца.
– Мой папа жив и здоров!
– Папа и отец – разные вещи. У меня тоже есть и тот, и другой.
– Во всяком случае, вы знаете их обоих!
– Извините, не хотел вас обидеть. Кстати, а откуда вы знаете Жишонгу?
– Я преподаю в том же самом вузе, какой он окончил в свое время. Он у нас – звезда и гордость. В нашем музее висит его портрет, и он, как правило, присутствует на церемонии вручения дипломов.
– Так вы не школьная учительница, а мадам профессор?
– Формально пока еще доктор.
– Поздравляю! А вот мы и пришли, доктор Брэбьи. – Он распахнул дверь. – Апартаменты "Королева Виктория"!
Я перешагнула порог.
Гостиная, кабинет с одной стороны и спальня, совмещенная с ванной, с другой. Но интерьер действительно на любителя и совершенно неожиданный после импрессионистичной легкости холла да и всего внешнего облика "сказочного замка" из детской книжки.
Изобилие тяжелых драпировок, покрывала и ковры в тусклых болотно-коричневых тонах. Мощные дубовые балки под потолком. Темные причудливо-филенчатые деревянные панели на стенах снизу доверху. Бронзовые могучие литые люстры и светильники. Грандиозный камин между внушительными дубовыми шкафами. Неимоверный диван. Гигантские кресла. Гардины с ламбрекеном и кистями, словно отлитые из чугуна.
Сале вошел тоже и уточнил с заметной ревностью:
– То есть вы близко знаете Жишонгу?
Я с вежливой улыбкой начала снимать пальто. Сале проворно поставил мою сумку в ближайшее кресло, помог мне, взял с вешалки плечики, поместил на них мое пальто.
– Или ваш роман в прошлом? Так и скажите. В этом нет ничего такого!
– Какого, Сале? – Я села на диван. – Лучше вы мне скажите, почему вы не знали, что я преподаю в вузе, а не в школе? Вы же меня разыскивали. Думаю, в том официальном досье, какое дала вам полиция или частный сыщик, наверняка указано мое место работы.
– Никто вас не искал, – с честными глазами сказал он, снял свое пальто и повесил его тоже аккуратно на плечиках. – В завещании были указаны ваша дата рождения, адрес, телефон, имя вашей матери. Все данные вы сразу подтвердили. Думаю, стоит затопить камин и выпить по глоточку, здесь есть мини-бар.
– Были указаны… – эхом повторила я.
Сале со знанием дела разжег камин, открыл какую-то могучую дверцу, за ней заблестели бокалы и бутылки, налил коньяк, вернулся с двумя бокалами, протянул один мне. Безмятежность янтарной жидкости в бокалах успокаивала.
– Выходит, что этот самый де Ласмар прекрасно знал о моем существовании?
– Конечно. Он ведь ваш отец. Ну берите же. После такого холода и такой нервотрепки глоточек не помешает!
Я резко отодвинула его руку с бокалом и посмотрела Сале в глаза.
– Не сейчас! Мне нужна ясная голова. Почему вы мне этого раньше не сказали?
– Но вы же не спрашивали. Правда, один глоток! – Он опять упрямо впихивал мне бокал. – Вашей голове это только прибавит ясности!
Я забрала у него бокал и сказала:
– Пейте свой коньяк и уходите. Мне нужно побыть одной.
– Хорошо, хорошо! – Сале залпом проглотил коньяк, поместил пустой бокал на кофейный столик. – Если я вам понадоблюсь, то я в номере напротив. "Диана де Пуатье". Там есть табличка. – Суетливо забрал пальто и ушел.
Я посмотрел на коньяк в своем бокале. Он был очень красивый и наверняка вкусный. В моей дорожной сумке, кажется, есть печенье. Лучше все-таки хоть что-то бросить в пустой желудок, прежде чем вливать туда даже глоток коньяка. А для начала после поезда и верховой прогулки следовало бы помыть руки.
Глава 7,
в которой ванная
Небольшое помещение в кафеле цвета старой слоновой кости и черно-белой шахматкой пола оказалось самым приветливым местечком после мрака гостиной и спальни с огромной, мореного дуба кроватью с четырьмя колоннами под балдахином, вполне способным послужить ночным камуфляжем для небольшого вертолета. Трельяж в резной дубовой оправе напоминал готический собор из фильма ужасов, сундук для белья в ногах кровати – саркофаг фараона, а по здешним тумбочкам-комодам в цирке запросто могли бы скакать слоны.
Почти все пространство ванной комнаты занимала массивная ванна с высоченным изголовьем, на котором висели сложенные махровые полотенца, и с лапами, позаимствованными даже не у льва, а скорее у дракона. Остальная сантехника тоже была основательной, причем у ванны, как и у раковины, имелось лишь по два самостоятельных, на английский манер, крана с горячей и холодной водой, и ни малейшего намека на душ.
У моей бабушки колодец был прямо на участке, и она никогда не экономила даже на температуре воды – в отличие от моих родителей, у которых лейка душа над ванной существовала, но им не разрешалось пользоваться. У них даже бачок унитаза был с дозатором, чтобы без особой необходимости не сливать больше половины содержимого. Бабушка считала, что такая скупость моих родителей объясняется тем, что они оба – бухгалтеры, а бухгалтером, по ее мнению, способен стать только маниакально жадный человек. Например, такой, как мой папа.
– Но ведь мама – тоже бухгалтер. Они не маньяки! Они оба едят чеснок и любят загорать на солнце. – Маньяк и вампир были для меня одно и то же. – Просто ты его не любишь!
– А мне – не обязательно, – усмехалась бабушка. – Твой папа, ты его и люби…
Я вернулась в гостиную, пробралась к креслу со своей дорожной сумкой – этот английский интерьер кое-где почти не оставлял места для передвижения, – нагнулась к ней и потянула молнию, чтобы достать остатки печенья. Молния, как обычно, немного заедала, и я подергала сумку. Неожиданно в ней что-то сильно зашуршало. Косметичка и пижама не могут производить столько шуму! И сама сумка показалась мне вроде бы объемнее…
Я рванула молнию. Какие-то пакеты и свертки. Из одного торчали шпильки туфель.
В дверь постучали, и знакомый баритон произнес:
– Это Жишонга. Как вы устроились, патронесса?
– Заходите! – выдохнула я и трясущимися руками стала освобождать свою сумку.
Жишонга вошел и, увидев мое занятие, поцокал языком. Я перехватила его взгляд.
– Мне не хочется верить, мсье Жишонга, что вы можете быть к этому причастны, но как, по-вашему, я должна теперь вести себя после того, как мсье Сале обманом привозит меня сюда, а потом я обнаруживаю все это в собственной сумке? С учетом приглашения на ужин, где мужчины будут во фраках?
Жишонга молча слушал и смотрел, как я разворачиваю самый большой из свертков. Там оказалось что-то из очень красивого бледно-лилового и определенно натурального шелка. Я встряхнула это. Длинный струящийся пеньюар и крошечная ночная сорочка…
Жишонга закашлялся, почесал нос.
– Готов поклясться, патронесса, я не имею к этому ни малейшего отношения. Но я не думаю, чтобы кто-то рассчитывал, что вы явитесь к ужину… э-э-э… дезабилье. Здесь наверняка найдется и соответствующий случаю вечерний туалет, а это, так сказать, подношение, наверное, нужно считать заботой о вашем ночном… ночном… – Тут он окончательно смутился, замолчал, но потом посмотрел на меня, и я поняла, что смешно теперь уже нам обоим. – Ну во всяком случае, патронесса, – продолжил он уже совсем другим тоном, – мсье Вариабль объяснил бы ситуацию именно так.
– Как он? – спросила я, тем временем успев запихать бесконечные лиловые шелка в какой-то пакетик.
– Спасибо, ничего. Передавал вам привет. С ним наш доктор. Но он вряд ли разрешит Эрику выходить к ужину. Кстати, патронесса, когда вы ели в последний раз?
– Как раз собиралась. – Я извлекла из сумки остатки печенья.
– Понятно, – сказал он и левой рукой изящно показал на бокалы. Бледно-голубой камешек подмигнул мне с его черного мизинца. – Под коньячок. Ничего. Сейчас устрою вам свидание с Жан-Пьером, иначе до ужина с вами случится голодный обморок. – Жишонга повернулся к двери.
– Подождите! Один вопрос.
– Да, пожалуйста.
– Вы сказали, что мсье Вариабль вам как отец. Поэтому у вас с ним одинаковые перстни?
Жишонга улыбнулся и повертел пальцами перстенек на своем мизинце. Движения черных точеных рук с гибкими запястьями завораживали.
– Вам понравились наши колечки? Но такие не только у нас с Эриком. Они у всех членов братства.
– Какого еще братства?
– Братства "Прекрасной дамы". Звучит немного архаично, но это милая традиция имения Манор дю Ласмар.
У меня перехватило дух.
– С момента организации здесь отеля и гольф-клуба, – продолжал Жишонга, – еще в девятнадцатом веке. Времена изменились, но по традиции кроме членов гольф-клуба в братство входит верхушка персонала, и все называются совсем на старинный манер: дворецкий, конюший, кухмейстер – то есть старший повар, садовник – ваш покорный слуга, ну и так далее. – Он улыбнулся и добавил: – Этакая пародия на рыцарский орден. Даже с ритуалами и символикой. – Его пальцы опять повертели перстень. – В общем, чтобы челядь и господа могли обедать за одним столом. Я удовлетворил ваше любопытство?
– Манор дю Ласмар… – наконец-то выдохнула я. – Значит, это то самое Манор дю Ласмар…
– У вас такой вид, словно вы не знали, где находитесь.
Я закивала.
– Не знала, правда. Сале не сказал мне, как называется владение. Но как же я-то сама раньше не соединила все вместе! Онфлёр. Нормандия. Хозяина звали де Ласмар. Да еще вы здесь! Это же ваш знаменитый проект "Прошлое будущее"!
– "Будущее прошлое", – гордо поправил он. – А вы, я так понял, тоже окончили мою альма-матер?
– Нет. Просто я преподаю там математику.
– Высшую, профессор?
– Прикладную. И пока еще доктор. Но защита назначена уже на эту весну.
– О, я горжусь вами, патронесса!
– Да нечем особенно. Я, математик, не смогла логически увязать воедино очевидные вещи!
– Патронесса, даже если бы вы забыли таблицу умножения, тоже было бы неудивительно. Я и сам стал бы путать лево и право, свались на меня такое богатство. Особенно с учетом всей той игрушечной таинственности, с какой "братцы" обставили ваш приезд! Учтите, – Жишонга доверительно понизил голос, – мы с Вариаблем были категорически против, но все решилось большинством голосов. Даже мэтр Анкомбр отнесся к этому восторженно.
– Нотариус? Он тоже член братства?
– О! Он с младых ногтей заядлый гольфист!
– А Сале? У него ведь вроде нет перстня?
– Поздравляю, патронесса, вот к вам и вернулось логическое мышление. Вы на правильном пути.
– Сале выслуживается? Да? Мечтает попасть в круг избранных? – Мне было ужасно неприятно от мысли, что я позволила Сале тот поцелуй на спине коня.
Лицо черного Аполлона вдруг действительно превратилось в лик статуи.
– Снобизм – не самый большой порок, – заявил он, не дрогнув ни единой черточкой. – Хотя, безусловно, лакейство – омерзительно.
Мне совершенно не хотелось с ним ссориться, и я миролюбиво подытожила:
– Все ясно. Сале – лакей. Жан-Пьер – шут в ожидании вожделенного колечка и должности своего шефа.
– Нет, что вы! – Жишонга отрицательно замотал головой. – Жан-Пьер Миракло… – И осекся, потому что одновременно раздался стук в дверь, створка приоткрылась, и в нее заглянуло упомянутое лицо в поварском колпаке и с лучезарной улыбкой.
– Обслуживание номеро-ов! – бабьим голосом протянул южанин, распахивая дверь пошире и ввозя груженную позвякивающей посудой тележку. – Кушать подано, мадам метресс! Моя ясноокая несравненная госпожа! А колечко-то, вот оно! – И продемонстрировал мне "братский" перстенек на левом мизинце, прежде чем начал сервировать передо мной на кофейном столике вокруг пустого бокала и моего с коньяком. – Я его в кармашке держу, чтоб не замесить в фарш или там, скажем, в тесто. А вы бы, мадам метресс, поосторожнее с этим мсье гением. Совершенно верно, я – шут! Для пущего смеху – в поварском колпаке. Так и значусь в ведомости. А присутствующий здесь мсье гений – соглядатай по штату, стукач, проще говоря. Я-то хоть еще омлет или там супчик какой-никакой сварганить могу, а этот только притворяется садовником. Сам даже розу от елки отличить не в состоянии! Только ходит всюду, вынюхивает, высматривает, а потом – шнырь к старику Варю. И – ши-ши-ши, ши-ши-ши – старикану на ушко. Вот такие дела, мадам метресс! – И склонился в поклоне с перекинутой через левую руку салфеткой. – Изволите приказать шампанское открывать? Или продолжите коньячком пробавляться с мсье гением?
Я терпеливо ждала развязки шоу, поглядывая то на повара, то на Жишонгу. Красавчик-южанин гримасничал, как обезьяна. Черное лицо античной статуи было непроницаемым. Единственный раз белые, словно инкрустированные белки блеснули, когда Жан-Пьер назвал меня "мадам метресс". Но я сделала ему знак, что как раз это волнует меня меньше всего.
– А вы, мсье гений? Что ж вы стесняетесь? – не унимался Жан-Пьер. – Присаживайтесь к ножкам мадам хозяйки, как верный пес. Она вам и коньячку плеснет, и кусок какой кинет с барского стола. Глядишь, вы и за меня словечко замолвите, что мол, дескать, не такой уж этот шут никчемный…
– Знаете, мсье Миракло, хамство Моник по сравнению с вашим просто лепет младенца, – не выдержала я.
Повар вдруг упал на колени и воздел руки:
– О горе мне! Пощадите! Не прогоняйте, хозяйка!