– Конечно! Де Ласмар периодически переписывал свой тестамент, а с появлением Сале мы каждый раз стали знать его содержание. Не знаю, всегда ли вы числились в наследниках, но во всяком случае тогда уже были.
– Тогда это когда?
– Примерно лет десять назад.
– Десять лет?! Целых десять лет вы знали о моем существовании?
– По-вашему, я должен был сразу же отправляться в Марсель, чтобы убить вас?
– Ну могли бы нанять киллера.
Он захохотал.
– Сестрица! Вы мне нравитесь все больше и больше!
– Рада за вас. – Я закрыла альбом и протянула ему. – Моей мамы здесь нет! Кстати, Моник – тоже.
– Не сравнивайте! – с раздражением воскликнул он и стал торопливо перебирать страницы. – Не может такого быть! Я хорошо ее помню. С левой стороны – папаша с мулаткой на пляже, а справа – паршивенькие такие моменташки с вашей матерью. Но очень хорошо видно родинку у ее губ. Такая славная родинка! Жалко, что вам не досталась. Фу ты черт! Здесь пусто! Но она была! Была!..
Рейно выглядел таким растерянным, как если бы вдруг оказался на Луне, и так яростно листал и тряс альбом, словно из этих листов картона могли посыпаться бриллианты.
– Либо это проделки вашей Моник, либо вы все придумали, – сказала я, надевая пиджак.
– Но родинка! У нее есть родинка?
– Есть. Но что это меняет?
Альбом с размаху плюхнулся на кровать.
– Это доказательство! – Рейно сиял. – Доказательство! Я действительно идиот!
– Как будет вежливее? Если я промочу или опровергну?
– Осторожнее! Шнурки! Не упадите! – Рейно очень вовремя поймал меня за локоть. – Вы чуть на них не наступили… – медленно закончил он, убирая свою руку гораздо позже, чем того требовала необходимость.
– Спасибо. – Я села на кровать и стала завязывать ботинки.
От короткого соприкосновения с Рейно бешено колотилось сердце. И еще за эти секунды я успела почувствовать его запах. И все это мне очень не нравилось, хотя запах я не могла бы назвать неприятным. Совсем напротив.
– Вы правы. Я идиот. Я потерял целых десять лет! И сейчас на вас были бы не уличные ботинки, а нормальные туфельки. И не этот костюмчик-унисекс, а нормальное вечернее…
– Десять не десять, – справившись с собой, перебила я, – но хотя бы вчера предупредить меня о приеме было можно.
– Но вы не захотели приехать даже на похороны!
– Я и сейчас не понимаю вашей бурной радости от появления особы, которая потенциально может оттяпать все ваше наследство.
– Там все поровну. Не волнуйтесь. Одного из нас не станет, все получает второй. Ну, вы готовы? Идем.
– А мне Сале сказал, что я единственная претендентка.
– Это я ему так велел. Так интереснее. Прошу. – Он распахнул дверь, и мы вышли из номера.
– На самом деле, – сказала я, – я даже жалею, что платье Моник оказалось мало. Не очень-то приятная перспектива выглядеть серой мышкой на фоне туалетов жен ваших сотрудников.
– Жен? – Он хохотнул, приостановился и посмотрел на меня. – Жены бывают только у наших клиентов. А из нас никто не видит в этом крайней необходимости.
– То есть… – Я смерила его взглядом с головы до ног. Карие глаза лучились весельем. – Значит, женщины никого из вас не волнуют? Ну или лишь в качестве сестер? – предположила я, потому что Рейно молча продолжал веселиться.
– Ха! И не только, – наконец-то ответил он. – Но если вы сами предпочитаете женщин, все отнесутся к этому с пониманием. Это личное дело человека, как цвет и качество туалетной бумаги.
– Вы все сравниваете с предметами гигиены?
Он фыркнул.
– Пожалуйста! Как порода собаки. Как сорт яблок, наконец. Не переживайте!
Глава 9,
в которой ужин
В столовую хозяйских апартаментов Рейно вел меня, как он выразился, задворками. После мрака моих английских покоев коридоры со стенами в пастельно-сливочных, с меленьким деревенским цветочком обоями, с уютно поскрипывающими лакированными дощатыми полами и лестницами из какого-то очень светлого дерева, которые задорно выглядывали по бокам мохнатой бежевой ковровой дорожки, деревянные столбики перил с наивной резьбой сразу заметно подняли мне настроение.
– Получится, конечно, не очень торжественно, – виновато сказал Рейно. – Но вы же знаете, что после приступа Вариабль прилег в гостиной, а наш врач, профессор Гидо…
– …Запретил ему вставать. Совершенно с вами согласна. Не стоит тревожить пожилого человека. Пусть отдыхает.
– Да вообще-то он спит. Гидо вколол ему хорошую дозу успокоительного.
– Тем более не нужно его беспокоить.
– Спасибо, – очень искренне произнес Рейно, и по голосу и выражению спаниельих глаз я убедилась, что он с не меньшей нежностью, чем "садовник" и повар, относится к дворецкому.
– Не за что. Он ведь такой милый.
– Да! Самый добрый человек на свете. Ужасно страшно его потерять… Хотя бы потому, что здесь без него все пойдет кувырком! – Он распахнул какую-то дверь. – Прошу. Проходите. Это бильярдная.
За бильярдной оказалась курительная комната с долей налета восточного стиля. Ее дальние двери были распахнуты, и я увидела компанию за столом.
Рейно ввел меня к собравшимся и торжественно провозгласил с камергерскими интонациями Вариабля:
– Кавалерственная дама де Ласмар!
При моем появлении мужчины поднялись из-за стола. Он был огромным, круглым и устроен на манер столов в суши-баре: с вращающимся диском посередине, который был уставлен невообразимым количеством блюд под уже знакомыми мне куполами-крышками с лошадкой наверху и разнообразными бутылками, графинами и кувшинами с разноцветными напитками. В середине, перемигиваясь с искорками подвесок изумительной хрустальной люстры, царила грандиозная серебряная ваза с натюрмортом из светящихся спелостью фруктов.
Холеные мужчины во фраках горделиво замерли. Три кресла между ними были пустыми. Над каминной полкой висел затейливый герб. Остальную плоскость этой стены занимала богатая коллекция оружия. Прочие стены украшали картины с лошадями. В хрупких стеклянных горках вместо посуды жили грубоватые кубки и статуэтки явно спортивного происхождения. Женщин, кроме меня, в комнате не было.
– Теперь вы – наша Прекрасная Дама, – заговорил Рейно; я видела его лицо в профиль – ни малейшего сарказма. – Наше братство считает честью служить вам. Мсье Сале, наш давний друг, доставивший вас к нам, полагаю, солидарен с братством.
Все мужчины строгим кивком подтвердили его слова.
– Но, как видите, – глядя уже на меня, продолжил Рейно, – у нас все очень демократично. Круглый стол, отсутствие слуг…
– В лучших рыцарских традициях? – иронично перебила я.
– Безусловно, – без тени юмора согласился он. – Никакого почетного места за столом, как видите, тут нет, поэтому предлагаю вам просто занять кресло вашего покойного отца, шевалье де Ласмара.
Рейно пафосно и с невозмутимым выражением лица, достойным Жишонги, подвел к столу "Прекрасную Даму". Отодвинул кресло. Галантно помог мне сесть, поместился по правую руку от меня, по левую – оказался господин лет сорока, благоухающий парфюмом чуть сильнее, чем принято, и дорогим трубочным табаком. Волнистые темные с эффектными серебристыми прядями волосы средней длины, усы и эспаньолка, по жилету струится толстенькая золотая часовая цепочка, вместо "бабочки" – причудливо завязанный шейный платок с булавкой, сияющей изумрудом под цвет его ярко-зеленых глаз, на пальцах поблескивают кольца.
– Позвольте представиться, миледи, – мурлыкающим баритоном заявил мой сосед: – Тома Глиссе. Управляющий. Ваш покорный слуга.
Я не успела глазом моргнуть, как неправдоподобный управляющий галантно поцеловал мою руку и с умильной улыбкой кота опустился в свое кресло. Остальные участники застолья по-прежнему были на ногах. Слева от Глиссе стоял пожилой благообразный толстяк, близкий по габаритами конюху Андре, но более рыхлый, а румяными чисто выбритыми щечками, прекрасной седой шевелюрой, выражением доброжелательности и очками напоминавший дворецкого Вариабля. Однако небольшие серые глазки за бликующими стеклами этих очков существовали сами по себе и штудировали меня, как две сканирующие видеокамеры. Мои глаза на миг столкнулись с его рентгенами. Но я уже была готова засомневаться – из серых глазок тек бурный поток учтивости.
За толстяком следовали Жишонга и Жан-Пьер. Фрак на поваре сидел как форма с иголочки на королевском гвардейце. А от вида "черного демона" во фраке просто перехватывало дух. Слева от повара – еще один незнакомый мне человек. Выше среднего роста, суховатый и с настолько развитой мускулатурой, что даже рукава безупречного фрака скрыть ее были не в состоянии. Как если бы фрак облекал учебное пособие по анатомии – муляж мышечной структуры атлета, без кожи и мяса. И если прозвище Жишонги – "черный демон" – скорее отражало цвет его кожи и талант, превышающий среднечеловеческие способности, то назвать мускулистого иначе чем демоном просто не поворачивался язык. Пляска бесенят в глазах Жан-Пьера была теплой грелкой по сравнению с огненным вихрем в этом взоре! От него меня обдало жаром, и мурашки побежали по спине, и я бы не удивилась, если бы сейчас языки пламени сверкающим торнадо вырвались бы из его глаз, недаром же его черные как ночь прямые длинные волосы, тяжелой ровной плоскостью падавшие на плечи, отливали бронзой и медью. Я с ужасом чувствовала, что еще мгновение, и я, как беспомощная под взглядом змеи зверушка, послушно последую на магнетический зов. Было лишь одно желание: кинуться к нему, погрузить руки в эти волосы, ощутить их струящуюся тяжесть и прижаться к этим тонким губам с изогнутыми уголками, к носу с горбинкой, как у ацтекского божества, на смуглом, неповторимом своей древней, языческой красотой инфернальном лике. Чтобы почувствовать это гибкое тело – наверняка гибкое и яростное, как у пантеры! – чтобы его руки обвили меня, чтобы душили в объятиях, обдавая пляшущим огнем…
Меня спасло какое-то звяканье, и я заставила себя перевести глаза на пустое кресло с демоническим "индейцем" по соседству. Дальше стояли Сале и конюх – рядом с Рейно, уже сидевшим справа от меня. Не поднимая головы, он выравнивал приборы у своей тарелки.
– Присаживайтесь, господа, – пролепетала я и заметила, как Рейно, шумно выдохнув, поправил свою мнимо выпавшую прядь. – Давайте будем знакомиться по мере беседы! – После обмена улыбками с Жишонгой и Жан-Пьером эта фраза получилось у меня уже гораздо увереннее.
Задвигались стулья, все оживленно стали усаживаться: повар тут же оказался у моего кресла и, проворно повернув крутящийся диск стола, схватил с него какой-то графин.
– Позвольте быть вашим личным сомелье, мадам метресс!
– Миледи! Невежда! – оборвал его конюх, с кокетливым подобострастием косясь на меня. – Миледи – вот как надо обращаться к нашей госпоже!
– Миле… – удивительно послушно начал Жан-Пьер.
– Нет! – Я дернула его за рукав. – Отныне я назначаю вас, мсье Миракло, своим личным кравчим и дарю вам привилегию именовать меня "мадам метресс"! – И с презрением взглянула на конюха.
Этот сплетник скривил губы и, все же галантно кивнув мне, улыбнулся. Но я не могла не отметить, что он – очень импозантный мужчина и совершенно преобразился во фраке: этакий знающий себе цену и привыкший к толпам поклонниц оперный бас, а вовсе не нелепая деревенщина, как показалось мне при первой встрече.
А тем временем повар уже целовал мою правую руку, благодарил и умолял называть его "просто Пьеро". Левой же завладел Глиссе и, с поцелуем пощекотав ее усами, замурчал:
– О несравненная госпожа! Чем же мне, недостойному смертному, тоже заслужить столь высокую милость?
По приглушенному гомону за столом я понимала, что все мой поступок одобрили и с повышенным интересом наблюдают за развитием сюжета.
– Будьте моим герольдом, сударь, – снизошла я. – Представьте мне всех, кто еще не знаком.
– Миледи, простите, что позволил себе вмешаться, – не дав Глиссе ответить, раньше него заговорил конюх, – но почему вы сказали "всех"? Вы незнакомы только с нашим доктором!
– Вообще-то я – профессор медицины. Эркюль Гидо, – оживился и привстал седой толстяк слева от управляющего, – прошу, так сказать, любить и жаловать.
– Профессор! – с отчаянием мурлыкнул Глиссе. – С вашим нетерпением вы лишили меня привилегии!
– Вы еще так молоды, голубчик, все еще впереди, – ободрил его Гидо и с поднятым бокалом в руке лучезарно обратился ко мне: – Пользуясь привилегией своего возраста, предлагаю провозгласить первый тост за здоровье нашей несравненной Прекрасной Дамы, поскольку теперь, миледи, все семеро за этим столом вам известны!
Жан-Пьер преспокойно наполнил мой бокал, налил чего-то себе, а я испытывала полную растерянность. Еще раз впустить в поле зрения гипнотического "индейца" – выше моих сил, но их было восемь. Восемь! Слева – Глиссе, доктор, Жишонга, Жан-Пьер, справа – Рейно, Сале. Пустое кресло. И точно в центре, напротив меня, за фруктами этот сексуальный смерч.
В поисках помощи я посмотрела на Жишонгу. Черный Аполлон с поднятым бокалом выразительно произнес:
– Ваше здоровье, патронесса!
– Но здесь восемь человек, – сказала я.
– Правильно, – подтвердил профессор. – Вместе с вами.
– Восемь мужчин!
Они стали переглядываться.
– Как хотите, доктор, – наконец произнес Жишонга, – но патронесса его видит.
– Да, – кивнул Глиссе, – я тоже это понял. Он опять здесь!
– А ведь как давно не появлялся! – оживился Рейно. – Но это поразительно, вы не находите, профессор?
– Безусловно, – подтвердил тот и осторожно спросил: – Вы действительно его видите, миледи?
– Кого?
– Ну я не знаю, кого вы видите, – засмущался медик, поправил очки. – Как он выглядит?
– Я – Фернандо-Мануэль-Хозе-Игнасио ди Сферато-и-Кастилья! – раздался голос потрясающей красоты и властности.
Я невольно вздрогнула и от неожиданности встретилась опять с этим невероятным взглядом.
– Это мужчина или женщина? – с любопытством спросил конюх, совершенно не замечая ни голоса, ни его источника. – Блондинка?
– Вы все еще его видите, миледи? – напомнил о себе профессор. – Это человек или некий расплывчатый образ?
Я наконец смогла побороть гипнотизм этого взгляда и, улыбаясь пустому креслу правее "призрака", заговорила:
– О, добрый вечер, мадам ди Сферато-и-Кастилья!
Все, и призрак тоже, ошалело уставились на это кресло.
– Как я рада видеть вас с вашим супругом, мадам ди Сферато-и-Кастилья! Чудесно выглядите!
Мгновение держалась тишина, а потом все захохотали! Профессор даже прослезился.
– Я вас обожаю, дорогая сестрица! – давясь смехом, воскликнул Рейно, по-свойски толкнулся плечом в мое плечо и звонко чмокнул мою правую щеку, а мою левую руку одновременно защекотали усы фыркающего управляющего, к правой же – приноравливался с целованием Жан-Пьер.
Вдруг створки дверей со стороны холла с шумом разлетелись в стороны, и старческий женский голос пронзительно завопил:
– Мужланы! Самцы! Несчастный Ромуаль только-только почил вечным сном, а они! Шум, смех! Оргии и оргазмы!
Все вскочили на ноги. Я машинально – тоже.
– Сядьте! – прошипел Рейно.
Я послушалась.
– Самцы! Скоты! Веселятся! А несчастное дитя, сироту, воспитанницу своего благодетеля на улицу?! Сидит и плачет у порога! Под дождем! Под снегом! А этим море по колено! Бездельник дворецкий допился! Дрыхнет в гостиной! Как у себя дома! В хозяйской гостиной! А мне двери открыть некому!
Посреди столовой вопила хлюпкая старушенция в норковом пальто, размахивая крохотной дамской сумочкой, словно собираясь запустить ее в кого-нибудь, а за ней робко жалась, потупив глазки, изгнанная горничная. В длинной бесформенной юбке и драной куртке.
Рейно так энергично поправлял свою прядь, что в итоге она действительно вырвалась на волю. Конюх шептал ему что-то на ухо. Очень тихо. Но преподавательская привычка – слышать малейший треп в аудитории – взяла свое.
– …Видишь, приперлась. А ты говорил: "Не придет! Не явится она до оглашения"! Как же. Правильно мы ей местечко рядом с Сале…
Рейно перехватил озабоченный взгляд Жишонги, кивнул ему, отмахнулся от конюха и пошагал к гостьям. Жишонга пошел за ним следом, отвесил старухе чопорный кивок, выскользнул из гостиной и плотно закрыл двери.
Старуха по-прежнему громко извергала обличения.
Медик демонстративно выставил руку, посмотрел на часы.
– О-о! Мне уже пора. Пора. – На удивление проворно для своих габаритов он быстрее Рейно оказался возле гневной гостьи. – Добрый вечер, леди Бруксвилл. Позвольте-ка. – На полной скорости, не обращая внимания на ее вопли, он подхватил свободную от сумочки костлявую ручонку, но целовать не стал, а зажал в своей пухлой лапище. – О, замечательный пульс! Превосходное наполнение! Рад, очень рад вас видеть. Но, увы, прошу простить – спешу. Пациенты, леди Бруксвилл! – И с грацией бегемота исчез за дверями.
Медосмотр сбил пыл темпераментной англичанки, или она просто устала от своего крика. Старуха замолчала, переводя дух.
– Тетушка… – заговорил Рейно и отшатнулся.
Ридикюльчик в костлявой лапке взлетел так резко! И звучно отпечатался на его щеке.
– Ну раз уж ты так настаиваешь, дорогой племянник, – неожиданно миролюбиво заскрипел старческий голосок, – то я остаюсь. Вели своим бездельникам отпустить мое такси.
Она еще не закончила, как "призрак" устремился к выходу. Он ступал совершенно беззвучно, с уверенной, плавной и как бы замедленной пружинящей элегантностью хищника из породы больших кошек, и лишь черные волосы, конской гривой взлетавшие над крепкой спиной, свидетельствовали о скорости его передвижения. Я не могла оторвать глаз, однако успела заметить, что восхитительное зрелище не произвело ни малейшего эффекта ни на английскую тетушку, ни на Моник, которая с реверансом подхватила небрежно сброшенный покровительницей драгоценный мех.
"Призрак" беззвучно приоткрыл двери и исчез.