– Ты же не можешь знать точно…
– Знать – не могу. Могу чувствовать. Это важнее.
– Ты любишь меня? – вопрос вырвался сам собой, Лена не хотела его задавать, но – ничего не поделаешь – она боялась не успеть. Опоздать спросить самое главное.
– Леночка… Конечно, я люблю тебя, – мягко улыбнулась Саша и нежно сжала ладошку девушки.
– А до меня… И кроме меня… Еще кого?
– Неужели это так важно?
– Да! Для меня – важно! – вспыхнула Лёка.
– Малыш… Никогда не нужно загонять любовь в клетку. В клетку страстей человеческих, или их инстинктов, или страха. Люби. Будь любимой. Это и есть счастье. Я люблю тебя… Ты – моё счастье.
– До меня ты никогда не была счастливой? – комок подошел к горлу и мешал говорить. Лена сглотнула и попыталась глубоко вдохнуть свежий воздух. Ей было очень больно.
– Была. Но это было другое. Счастье – это не плоская фигура, Леночка, она многогранна и каждая из её граней – уникальна. Ты никогда не сможешь ощутить одного и того же чувства счастья, они всегда будут разными. В этом и прелесть жизни…
– Прелесть? – что-то в желудке сжалось противным кулаком и понеслось вверх. Лена вскочила на ноги и заговорила зло, отрывисто. – Что ты пытаешься мне объяснить? По-твоему, то, что сейчас с тобой происходит – правильно? Я же теперь очень многое о тебе знаю! Очень! Я ведь знаю, что ты делала для людей и что получала в ответ! Ты всегда была светом, ты же помогала людям, ты же… И что в ответ? Ты должна умереть только потому, что кто-то там, сверху, так распорядился? Зачем тогда было жертвовать собой ради других? Зачем было делать всё, что ты делала? Если в итоге ты умрешь, ты – одна из самых достойных того, чтобы жить?
– Малыш… – Саша ласково притянула Лену к себе и поцеловала её вспотевшую ладошку. Подняла вверх взгляд удивительно-красивых глаз и улыбнулась. – Просто ты воспринимаешь смерть как конец… Я же вижу в ней начало. -Начало чего? – простонала Лёка. – Ты же не можешь знать, что там, дальше?
– Я могу чувствовать.
– Чувствовать? – Лена сделала шаг назад и полыхнула глазами, ярко-синими, горящими. – Значит, чувствовать, да? Ладно, хорошо, смерть – это благо. Допустим. Допустим, за этим пределом что-то есть, лучшее, нежели жизнь. Пусть. А страдания, Саш? Они-то за что?
– Ни за что. Страдания – это часть жизни. От них никуда не деться.
– Да? Даже такие? – уже не сдерживаясь почти закричала Лёка. – Я же вижу, как тебе больно! Я каждый раз встречаю тебя после этой гребаной химиотерапии и везу в палату! Я же вижу, какими тусклыми становятся твои глаза! За что ТАКИЕ страдания, Саш? Что такого плохого ты сделала в этой жизни?
– Неверно думать, что страданиями Бог наказывает людей, – Сашино выражение лица почти не изменилось. Она по-прежнему улыбалась, и только в уголках глаз заплескалась тревога. Тревога за Лену, – Малыш, пойми, страдания закаляют душу и делают её сильнее. Иисус нёс свой крест, не думая, за что это ему. А он страдал сильнее, чем я.
– Он сын Божий! – больше не сдерживая себя, заорала Лена, не обращая внимания на удивленные взгляды прохожих. – Ему это по статусу, прости, положено! А ты – человек! Человек, который никому никогда не сделал ничего плохого. За что это тебе?
– Леночка, не кричи… Успокойся. Когда Иисус нёс свой крест, он тоже был человеком. Как и каждый из нас. И каждый несет свой собственный крест. Иногда он тяжелее, иногда легче. Но он есть у каждого.
– Это твой крест? – Лена рывком сдернула с Сашиной головы косынку, обнажив почти лысую голову. – Это? Или то, что ты почти не можешь уже самостоятельно двигаться? Или то, что ты ночами сжимаешь зубы, чтобы не закричать от боли? Это – твой крест? Не сравнивай себя с Иисусом, это совершенно разные вещи! Ты уже не первый месяц больна, и ты одна тут! Одна! Где все те люди, которым ты помогала? Где они? Сейчас, когда тебе так нужна их поддержка? Где? Где они? Почему? Почему… Почему ты?… Твою мать…
Лена обессилено присела на лавочку и заплакала, закрывая лицо ладонями. Через миг она почувствовала теплую руку, обвившую её плечи, и зарыдала еще горче.
– Это не ты должна меня утешать, – прошептала она сквозь слезы, – А я тебя… Но я не могу… Я не могу понять… За что? За что, Саш? За что тебя? Я бы поняла, если бы меня. Меня ведь есть за что наказывать… Но ты… ты… Саша…
Женщина не отвечала. Она тихонько гладила Лену по голове, по одной разбирая прядки волос. От кончиков её пальцев как будто энергия передавалась – Лёка это чувствовала, и слёзы еще сильнее лились из глаз.
– Он не наказывает, котенок, – Сашин легкий шепот коснулся ветерком уха девушки, – Слышишь? Он не наказывает… Он учит. Учит, любя. Люди, которые встречались мне в жизни, тут ни при чём. Я помогала им не для того, чтобы что-то получить взамен. Дай Бог, чтобы все они были счастливы. Большего я и желать не смею.
– А я смею, – простонала Лена сквозь слёзы, – Я не понимаю… Всё равно не понимаю – ну почему ты? В мире так много плохих людей – убийц, насильников… Почему не кто-то из них? Почему ты?
– Никто не может решать, кто из нас плох, а кто хорош, Леночка. Как ты не понимаешь – не нужно видеть в смерти конец. Может быть, это счастье, которым так скоро удостаивают не всех? Может быть, за этой чертой я стану еще счастливее, нежели сейчас?
– А я? – Лена подняла глаза и посмотрела на Сашу. – А как же те люди, которым ты нужна? Которые без тебя – не смогут?
– Неужели зная, что за чертой меня ждет лучшее, ты меня не отпустишь?
– Я бы отпустила! Если бы знала точно!
– Но мы не можем этого знать, малыш… Нам остается только верить…
Верить…
Верить?
Верить.
18
– Вы верите в судьбу? – спросить тихим, нежным голосом, чувствуя, как слова вплетаются в лиричную музыку и растворяются в блеске софитов. – Или в жизнь? Или в себя? Или в Бога? Верите ли вы в то, что завтрашний день принесет вам нечто, о чем вы давно мечтали? Он – верил…
Сделать шаг назад сквозь сгущающуюся вокруг темноту, зайти за занавес и уже оттуда, держа в руках микрофон, смотреть на сцену.
Смотреть, как в нежной мелодии и темном свете танцует свой танец молодой мужчина в белых одеждах. Он счастлив. Он свободен. Он взлетает над полом, повторяя переливы музыки, и скользит по жизни с улыбкой. Он верит.
Поднести к губам микрофон. Заговорить шепотом:
– Верил… Он шел только вперед, потому что вера поддерживала его и помогала не споткнуться. А если случалось упасть – он поднимался и шел дальше. Всё изменила одна только встреча. Встреча с ней.
Мягкая музыка фортепьяно становится тревожней, острее. На сцене появляется девушка. Она обнажена и прекрасна – словно древняя наяда, пришедшая покорить и обольстить.
Они танцуют с мужчиной. Вальс… Танец, где ты отдаешься и берешь одновременно. Где нет неравенства, где оба партнера на миг забывают, кто они и зачем они.
Несколько па, и вновь в их танец врывается голос:
– Она… О, он поверил в неё сразу – также, как привык верить и до неё. Он доверился ей, чтобы в нежных руках поплыть вперед, к будущему. Туда, где он видел только свет и счастье. Но напрасно он думал, что ведет в этом танце. Вела она. А он лишь слепо подчинялся её движениям.
Снова на сцене сгущается тьма. Остается лишь тонкий лучик света, освещающий упавшего на колени мужчину. Девушка растворяется во тьме лишь на секунду и появляется снова. Но она ли? Нет, у неё теперь другое лицо, она одета в темные одежды и танец, который она вновь танцует с мужчиной, уже не легкий, уже не вальс – он тревожен и заставляет сердце биться чаще. Биться ядерной смесью возбуждения и боли. Интереса и страха.
– Слишком поздно он понял, что она была двулика. Что она не вела, а принуждала. И он подчинялся. Слепой в своей вере.
Девушка в черном и парень в белом танцуют, кружатся по сцене, а свет, он становится всё краснее и краснее, окутывает зал всполохами дыма, и девушка с парнем в бессилии падают на пол.
– Мы умрем вместе, – проговорить, словно появляясь из ниоткуда, и остановившись над распростертыми по полу телами, – Так сказал он в последний миг своей жизни. И она согласилась. Ему легко было уйти. Потому что он верил, что она уходит вместе с ним. Он – верил.
Взрыв мелодии. Траурно-нежная музыка рывками поднимается, набирает темп, и – что же это? – девушка оживает, встает на колени, а потом и вовсе на ноги, смотрит на мужчину, распростертого на полу, и… переступает через него. Уходит, растворяясь в темноте, не белая, не черная – бесцветно-прозрачная. Призрачная.
Опуститься вниз. Встать на колени перед лежащим на полу мужчиной. В ярком снопе света поднять глаза и ошеломить всех выражением лица – суровым, жестким.
– Дальше они пошли каждый своею дорогой. Кто знает – возможно, он продолжал верить и ТАМ, где никто из нас никогда не был, и где все мы всё равно окажемся. Кто знает – может, ТАМ рядом с ним снова появилась она – но уже другая – и повела за собой, создавая иллюзию свободы. Кто знает – может быть, ТАМ она станет белой. Или черной. В своей жизни он верил ей… Доверял… И она была с ним до конца. Вот только не посмела идти рядом дальше.
Встать на ноги, и в потухающем свете прошептать последние слова:
– Судьба… Черно-белая, разноликая распутница судьба… А вы… В неё верите?
В полной темноте зала развернуться и уйти за занавес, слыша несмолкающий гром аплодисментов.
Вдохнуть. Выдохнуть. Сжать губы.
К черту… Они так ничего и не поняли…
19
– Ты не понимаешь. Малыш, для того, чтобы понять это, нужно пройти большой путь. И он впереди у тебя.
Лёка и Саша больше не гуляли по парку. С каждым днем женщина становилась всё слабее, и вот теперь она уже не могла самостоятельно подниматься с кровати. Иногда с Лениной помощью она подходила к окну и, улыбаясь, вдыхала свежий вечерний воздух. Но не более.
Сегодня Саше было совсем худо. Её веки пожелтели и налились тяжестью, но глядя в узкую щелочку между ними, она всё же разговаривала с девушкой, сидящей на краю постели.
– Нет, это ты не понимаешь, – упрямо тряхнула головой Лёка, – Ты просишь меня о невозможном. Ты просишь смириться. Я не могу.
– Я прошу тебя понять, Леночка. Смириться – значит, сдаться. Понять – значит принять.
– Это демагогия… Я не вижу никакой разницы между этими словами. Я поняла, что ты умираешь. Поняла, что тебе этого хочется. Еще бы тебе не хотелось! Умереть – значит хотя бы от телесных страданий избавиться. Всё это мне понятно. Одного не пойму – за что?
– Малыш… – Саша улыбнулась устало и закрыла глаза. – Расскажи мне лучше, как ты будешь жить дальше. А я послушаю, хорошо?
– Я не знаю, как буду жить дальше, – процедила Лёка сквозь зубы, – Скорее всего я последую за тобой. Раз уж это такое благо.
– Лена! – распахнулись глаза, и в черных зрачках вспыхнул свет. – Что ты говоришь такое? Одно дело уйти, когда приходит время. И совсем другое – уйти, когда время еще не пришло.
– А какая разница? В финале мы всё равно окажемся в одном и том же месте.
– Не ты дала себе жизнь, Леночка. И не тебе её отбирать.
– А я не собираюсь вскрывать себе вены, Саш, – Лена усмехнулась. Всё её лицо и тело выражали упрямство, – Я просто доведу свой организм до того состояния, когда ему останется только умереть.
– Зачем?
– Потому что я люблю тебя. И хочу быть с тобой.
– Ты не будешь со мной, если сделаешь это, – Сашины глаза снова закрылись, лицо исказила гримаса боли.
– Почему же?
– Потому что до сих пор мы шли одной дорогой. Ты встала на неё чуть позже чем я, но встала. А если ты убьешь себя – наши дороги разойдутся.
– Да что ты? – это вышло презрительно и ехидно одновременно. – Значит, моя подлая душонка не нужна будет твоей возвышенной душе там?
– Не мне решать это, малыш. И не тебе.
– А тогда какой смысл во всем этом? Зачем верить, зачем жить правильно, если в итоге мы только марионетки, которые ничего не могут решать?
– Ты меня не поняла, – Саша с видимым трудом подняла руку и положила её на Лёкино колено, – Ты решаешь что тебе делать. А вот последствия… Здесь решать не тебе.
– Оо… Значит, всё же наказание? Меня накажут чтобы я больше так не делала?
– Лена…
Сашины глаза закрылись. Напряженная ладонь вдруг расслабилась.
– Ты… Ты что? – Лёка вскочила на ноги, склонилась над кроватью. – Ты не смей… Не смей, ясно? Саша… Сашенька… Не надо…
Её глаза метались по комнате так же, как мысли – в голове. Руки задрожали. Первобытный страх поднялся от пяток к сердцу.
И вдруг – отпустило. Она заметила, наконец, шевеление под одеялом. Саша спала. Спала, утомленная химиотерапией и тяжелым разговором.
Лена бессильно упала на край кровати, сжала ладонями лицо и подумала:
– Твою мать… Что же страшнее – сама смерть или ожидание её… Чёрт знает…
20
– Чёрт вас всех разберет? – заорать, упираясь ладонями об стол. – О чём ты думала вообще? Ты знаешь правила, твою мать! А теперь ты просишь прощения. Да прощаю я тебя, прощаю! Только какого толку тебе от моего прощения?
Рывком руки сбросить со стола наполненную пепельницу и упасть в кресло. Посмотреть на сжавшуюся напротив молодую девочку. Выдохнуть зло, яростно.
– Лёка, я сделаю аборт… Обещаю, – она лопочет что-то, слезами размазывая тушь и грим на лице. Ревет. – Мне очень нужна эта работа. Сейчас нужна как никогда ранее. Лёк, я обещаю – я избавлюсь завтра. Прости меня… Я просто влюбилась, и…
– Да мне неинтересно, в кого ты там влюбилась! – снова заорать и сжать виски. Какие дуры. Какие дуры вокруг. Какие идиотки…
– Лена, пожалуйста, – еще чуть-чуть и она упадет на колени.
– Не смей называть меня Леной! – вскочить на ноги, пинком опрокинуть кресло и резко взять в рот сигарету, игнорируя заколотившееся от боли сердце. – Поняла меня? Сто раз говорила – никто из вас, мать вашу, не смеет называть меня Леной!
– Прости… Пожалуйста…
– Да какой толк тебе от моего прощения?! Не надо нарушать правила, твою мать! И никакого прощения не понадобится.
Дрожащими руками вынуть из кармана пузырек. Высыпать две таблетки на руку. Они зеленые, на них нарисованы "смайлики" – новое инетовское слово. Идиотское, как и всё вокруг. Спасительницы – таблетки. Они дадут сил. Помогут жить дальше. Ах, да, не жить – существовать.
– Пошла вон, – запить таблетки минералкой и поднять с пола кресло, – Или на хрен отсюда, идиотка.
– Лёк…
– Я подумаю! И не смей пока делать аборт! – крикнуть, и смеяться, глядя, как эта молодая дурочка выбегает из кабинета, натыкаясь на косяк двери.
Мать вашу…
– Ну что, Саш? – прошептать в потолок, чувствуя прилив сил в венах. – Ты многому меня учила. Что меня сейчас выбрать? Оставить ей работу или дать возможность еще нерожденному ребенку жить. А? Что правильно? Что правильно, а? Как… Правильно?
21
– Как же правильно? – спросила Лена. – Где найти истину? Или, может быть, её вообще нет?
– Она есть, малыш. Ты просто её не видишь пока.
– А, ну да. Истина где-то рядом. Так, кажется?
– Конечно, – Саша не уловила иронии. Она пошевелила пальцами руки, но оставила попытки приподняться, – Леночка, помоги мне лечь чуть выше, пожалуйста.
Лёка вздрогнула и привычным движением приподняла женщину на постели, поднимая вертикально подушку. Впервые в жизни ощущение близости тела любимого человека не волновало, не отзывалось вспышкой в сердце и в низу живота. Впервые в жизни.
Девушка уже знала, что времени осталось очень мало. Несколько дней назад Сашу перевели в другую палату – одноместную. А это означало только одно: то, что конец близок.
– Саш… Почему всё именно так? – спросила Лена, устраиваясь на кровати и прижимаясь спиной к холодной металлической спинке. – Почему всё не может быть проще? Понятнее? Ведь для того, чтобы поступать правильно – нужно не только знать что-то, но и понимать. И если дать понимание всем людям сразу – было бы проще, правда?
– Проще для кого, малыш?
– Для всех! Это получился бы… идеальный мир.
– Может быть. Но представь себе вора. Он понимает, что красть неправильно. Но всё равно это делает. Понимание – это не принятие, Леночка. И понимать какие-то вещи – это не значит им следовать.
– Да? – Лена задумалась надолго. Через несколько минут встрепенулась и потрясла головой. – Ну да, ты права. Но должен быть другой путь! Как я могу жить правильно, если не понимаю, как правильно?
– Разве ты не понимаешь?
– Нет, не понимаю! Существуют ситуации, когда выхода нет. И ты не знаешь, как поступить правильно.
– Например? – легко улыбнулась Саша, и в этой улыбке Лена увидела вдруг ту женщину, которую она помнила, которую любила, которая была… здорова.
– Например? – отмахнувшись от наваждения, Лёка задумалась. – Пожалуйста. На меня напал бандит. Он угрожает мне оружием, а рядом другой бандит угрожает оружием другому человеку. А у меня в руках пистолет. В какого из бандитов я должна выстрелить?
– Ты должна следовать своему сердцу.
– То есть стрелять в бандита, который готов убить человека и тем самым дать возможность убить саму себя? Это – правильно?
– С твоей точки зрения – похоже, что да, – улыбнулась Саша, – Леночка, правда – это то, что ты чувствуешь внутри себя. Тебе никто её не сможет объяснить до конца, пока ты сама не поймешь.
– Потому что правды нет? – вспыхнула Лена.
– Потому что многие люди её не видят.
– А, ну да… Нет никакой ложки. Точно. Саш, а как бы ты поступила? В такой ситуации?
– Я бы не стала стрелять ни в кого, – мягко ответила женщина и снова попыталась пошевелить пальцами, – Малыш, возьми мою ладонь в свою, пожалуйста.
Оторопевшая Лёка вздрогнула и нащупала рукой Сашины пальцы. Она не ожидала такого ответа. Не была к нему готова. И – в очередной раз – со страхом поняла, что она другая. Просто другая.
– Леночка, – тем временем продолжила Саша, – Ты ждала другого. Ты ждала, что я скажу: стреляй в бандита, спасай жизнь другого человека, а сама погибай. И ты бы так сделала, правда?
– Да…
– Я не знаю, правильно это, или нет. Но, умирая, я бы не хотела понимать, что забрала жизнь у человека, даже ценой жизни другого. Я хотела бы умереть, зная, что осталась честна перед собой.
– Но выстрелив, ты спасаешь жизнь хорошего человека!
– А кому решать, кто хорош, а кто плох, Леночка? Не тебе, и не мне – поверь. Лишить жизни человека – смертный грех. И этот грех не зависит от того, хороший человек, или плохой.
– Так в чём же сила? – тихонько спросила Лёка. – В бездействии?
– Нет… Нет никакой силы, малыш. Есть правда. Есть вера. Надежда. Любовь.
– В чём же правда? – вспыхнула девушка, цепляясь за нужное слово. – В чём она? В бездействии?
– В твоем сердце. Слушай его и найдешь правду.
– А силы, Саш? Где взять силы? Когда их нет – где их взять?