Аббатиса приветствует Зуану, похоже, она рада ее видеть. От недавних легких кудряшек не осталось и следа, волосы зачесаны под повязку, однако это ни о чем не говорит: в последнее время у нее было немало высоких гостей, а она всегда заботливо следит за тем, чтобы отвечать самым разным вкусам.
- Я рада, что ты пришла. Я беспокоилась, как бы избыток работы не повредил тебе… Мне хотелось поговорить с тобой раньше, но кончина сестры Имберзаги и общение с ее родственниками отняло столько времени, наряду со всем прочим. Ты прекрасно за ней смотрела.
- Я ничего не сделала, только не смогла остановить кровь. Это сестра Юмилиана облегчила ей переход к свету.
- Ты к себе несправедлива. Тебе ведь пришлось еще сдерживать атаки лихорадки. Мы благодарны тебе за все, что ты делаешь.
- Я бы делала больше, если бы мне вернули помощницу.
- Не сомневаюсь. Я первая отослала бы ее к тебе, если бы не растущие требования хозяйки хора.
- Разве много времени нужно, чтобы заучить несколько псалмов? У нее отличная память.
- Ты сегодня так прямолинейна, - мягко говорит аббатиса. - Не хочешь ли присесть? А также немного освежиться вином, быть может? - Она показывает на графин на столе, в котором купаются рубиновые отблески пламени камина. - Из собственных виноградников герцога.
- Нет. Спасибо, - склоняет голову Зуана. - Прошу простить мой смелый язык, мадонна аббатиса. Но меня осаждают проблемы.
- Так я и думала. Уверяю тебя, если бы дело было только в карнавале, я бы отправила послушницу к тебе прямо сейчас, ибо ты прекрасно с ней поработала. - Аббатиса наливает себе стакан вина, поднимает и держит, прежде чем поднести его к губам, как будто собирается пить в честь Зуаны. - Но, как ты знаешь, за карнавалом следует Пост, а потом Пасха. Какое-то время церкви будут полны, и сестра Бенедикта строчит ночь за ночью. - Чиара делает паузу, а затем добавляет: - Иногда мне кажется, что Господь предназначил Санта-Катерину - хоть мы и недостойны - для особых дел: сестра Сколастика со своими сочинениями, сестра Бенедикта со страстью к музыке, ты с занятиями медициной.
Тонкий намек - не укрывшийся от внимания Зуаны - на то, что не всякий монастырь пользуется такой свободой. Однако ее слова, при всей кажущейся скромности, полны гордости. Да и может ли быть иначе? После вечери дня святой Агнесы поток гостей в ее покоях не иссякает: родственники идут разделить триумф (всякое достижение монастыря рассматривается как успех находящегося у власти семейства), прибывают дарители от герцогского двора, представители епископа, и даже один богатый отец из Болоньи, приехавший навестить друзей в день святой Агнесы, подыскивает место для своей второй дочери - девицы, чей голос, уверяет он, столь же нежен, сколь и ее нрав. Затем начинают прибывать письма от других аббатис и, что всего важнее, из Рима, от ее брата, секретаря кардинала Луиджи д’Эсте, который делится с ней новейшими церковными сплетнями и поздравляет младшую сестренку с тем, что она так удачно придержала восхитительную певчую пташку и выбрала превосходное время для ее дебюта. Теперь Санта-Катерина далеко опередила прочие монастыри. С каждой новой вечерей история распространяется все дальше. Ибо в городе, гордящемся своей музыкальной изысканностью, теперь только и говорят, что о чудесном инструменте Божьем, а не о новинке в лице мужика без яиц. Но несмотря на это, мадонна Чиара не должна забывать и о делах, однако немного удовольствия, конечно, не помешает.
- Хотя я глубоко понимаю твои затруднения - и найду, как только сумею, новую прислужницу в помощь твоим больным, - мой первый долг - блюсти интересы всей общины. Я не могу позволить послушнице рисковать заражением или переутомлением на другой работе наряду со всеми добавочными часами, что она проводит в комнате для музыкальных занятий.
- А интересы общины совпадают с интересами самой послушницы?
Зуана не хотела, чтобы это прозвучало как вопрос, однако вопросительные интонации явно слышны обеим. Собственная прямота ее поражает.
- Ах, я и впрямь счастливая аббатиса. Мало, оказывается, того, что за мной присматривает наш великий епископ, так у меня есть еще две совести, которые следят за каждым моим решением. И важные фигуры: сестра-травница и сестра-наставница, - говорит она со смехом, однако ее тон не исключает определенной язвительности. - Думаю, сестра Зуана, тебе лучше сесть. Пожалуйста.
Зуана делает, что ей велят.
Аббатиса наливает второй стакан вина и подает ей.
- Его прислали специально для всех монахинь хора, с наилучшими пожеланиями герцога. Если тебе кажется, что я несправедливо выделяю тебя сейчас, можешь выпить меньше за обедом.
Зуана подносит стакан к губам. Нежный шелковистый вкус скрывает богатое ягодное послевкусие. Странно, думает она, что именно монашеская жизнь научила ее таким тонкостям; ее отец разбирался в винах ровно настолько, чтобы знать, к какому вину какие снадобья примешивать, в качестве независимого источника удовольствия они его не интересовали.
- Итак. Мне интересно, каковы твои причины опасаться за послушницу - те же, что у сестры Юмилианы, или иные. Ты боишься влияния, которое гордыня оказывает на уязвимую молодую душу? Или, может быть, тебе внушает беспокойство то, что ее возросшие обязанности в хоре не оставляют ей времени на молитву и беседы с наставницей? Сестру Юмилиану тревожит и то и другое. Хотя, возможно, вы обе недооцениваете тот урок дисциплины, который происходит от необходимости возвышать свой голос в церкви, вознося хвалу Господу. Как сказал великий святой Августин, "Петь - значит молиться вдвойне".
Конечно, Зуана задумывалась о том, до какой степени ее забота о девушке порождена ее эгоизмом. Ибо она и впрямь тосковала по ее обществу. И гораздо больше, чем ожидала. Больше, чем в состоянии признать сейчас. Но дело не только в этом. Глядя на девушку со стороны, она замечает в ней что-то такое, какую-то почти лихорадочную энергию, с которой та бросается в каждый новый день - сама покорность там, где раньше была лишь непримиримость, - и это наводит Зуану на мысль скорее о болезни, чем о здоровье.
- Меня волнует не столько ее пение, сколько внезапная перемена к лучшему в ее поведении.
- Хмм. То она слишком плоха, то чересчур хороша. Наша сестра-наставница вообще не доверяет мотивам, которые заставили ее петь. Она считает, что таким образом девушка лишь зарабатывает привилегии, а внутри так же сопротивляется любви Господа, как и прежде. Мне уже давно хотелось знать, что ты об этом думаешь.
Вино имеет слабый металлический привкус. Зуана не знает, приятно это или нет. Как много можно ощутить в одном-единственном глотке жидкости. Как мало успевает испытать человек за свою краткую жизнь.
- Я думаю… Я думаю, что, будь дело только в этом, она запела бы раньше. И избавила бы себя от многих неприятностей.
- Так почему же она сделала это именно тогда?
Зуана молчит. В последние недели она и сама немало думает об этом, словно изучает болезнь, причины которой она никак не может понять.
- Позволь мне спросить тебя иначе. Как ты думаешь, твое наставничество могло помочь?
- Я просто учила ее, как делать леденцы и мази, - качает головой Зуана.
- Ах, Зуана, прежде чем безрассудно пенять на сучок гордыни в глазу своей аббатисы, поискала бы лучше бревно ложной скромности у себя в глазу. - И они улыбаются впервые с начала встречи.
Сидя рядом с аббатисой, Зуана отмечает, как натянулась и пожелтела кожа у нее под глазами, обозначились морщины на лбу. Да, победы даются ей не без тревог.
- Ясно, что между вами возникла какая-то связь. Я даже подумала о том, что, может быть, она начала находить что-то общее между ее вхождением в монастырь и твоим.
- Моим! О нет… Я ведь никогда не была столь… образованной. Или столь желанной.
- Нет, но гнева и сопротивления в тебе было не меньше, чем в ней.
- Так вы поэтому ее ко мне послали? - срывается с уст Зуаны вопрос.
- Думаю, ты знаешь почему, - столь же быстро и почти отрывисто отвечает аббатиса. Она нетерпеливо встряхивает головой, словно отрицая намек на доверительность меж ними, заключенный в этом комментарии. - Хорошая монахиня учится не меньше, чем учит.
Зуана опускает глаза и смотрит на свои руки, смиренно лежащие на коленях: правильная поза для монахини хора в присутствии аббатисы. Поведение. Порядок. Иерархия. Сила послушания и смирения. Сколько же раз придется ей усваивать один и тот же урок?
- Я делала все, чтобы показать ей, что жить можно и здесь, что сопротивление… - начинает Зуана, подыскивая слово: "бесполезно" вертится у нее на языке, но оно не подходит, - сопротивление… бесплодно. Но я не ожидала… Я хочу сказать, что в тот день на службе я была так же поражена, как и все остальные. Только… - Она умолкает.
- Только что?
- Ничего. Это тема, которая не подлежит обсуждению.
- А! Мы говорим о сестре Магдалене?
Зуана кивает. Хотя она ничего не понимает, однако мысленно снова и снова возвращается к произошедшему: выражение трепета на лице девушки, когда та наблюдает возвышенную радость старой монахини; то, как похожие на когти пальцы смыкаются поверх нежной руки, впиваясь в плоть. И ее слова: "Он говорил мне, что ты придешь". Точно Он уже отметил послушницу каким-то знаком.
- Она говорила с тобой об этом?
- Мы ведь больше не работаем вместе.
- Нет, но вы встречались.
- Один раз. - Один, если не считать взглядов, брошенных в трапезной через стол или мимоходом в галерее.
- Сестра Зуана, если тебе известно что-то, произошедшее в келье сестры Магдалены в тот день, ты должна рассказать мне. Несмотря на свою новообретенную… скромность, девушка по-прежнему крайне напряжена, и хотя я не устаю благодарить Господа за… ту энергию, с которой она включилась в нашу жизнь, однако карнавал приближается, и меньше всего в это время нам нужны беспорядки.
- Она и впрямь говорила со мной о сестре Магдалене, когда мы встретились.
- Что она сказала?
- Спросила меня, кто она такая и почему о ней нельзя говорить за пределами ее кельи. Ее волновало то, что если это был настоящий экстаз, то люди должны узнать о нем. Я ответила ей, что тем, кому нужно об этом знать - то есть Богу и вам, - все уже известно. И что наш долг - повиноваться вашим приказам.
- Хорошо сказано, - улыбается аббатиса, наклоняется вперед и снова наполняет бокал Зуаны.
Глава восемнадцатая
Хотя Зуана ответила на вопрос честно, как предписывает долг послушания, однако в глубине души она знает, что сказала не все. Дело в том, что встреча между ней и Серафиной была нелегкой, хотя насколько то была вина девушки, а насколько ее собственная, Зуана не вполне понимает.
Внешне это был просто еще один час работы в аптеке, где они заканчивали леденцы для епископа. Однако, учитывая, что это было на следующий день после драмы у сестры Магдалены и в церкви и мадонна Чиара уже наверняка обсудила с сестрой-наставницей и сестрой Бенедиктой будущее послушницы, обе хорошо понимали, что это их последняя встреча, по крайней мере, на ближайшее время.
Все утро община пребывала в возбуждении от голоса послушницы. На обеих утренних службах девушка пела восхитительно, ее глаза сверкали, рот широко открывался, преображение было столь полным, что казалось чудесным. Но когда Зуана, обернувшись, увидела ее в дверях аптеки, девушка приветствовала ее сдержанно, почти застенчиво, не зная, как себя вести, она вошла, опустив глаза долу, тихо приблизилась к рабочей скамье и заняла свое место.
На столе все было готово для финальной стадии изготовления леденцов, и обе женщины, ни словом не упоминая о происшедшем, стали нарезать холодную патоку и руками придавать ей форму небольших конфеток, которые затем обваливали в сахарной пудре с мукой, чтобы те стали приятнее на вкус и не слипались в простой деревянной коробке, куда их предстояло уложить.
Обе работали быстро и ловко, но молчание, которое в другое время подействовало бы на них успокаивающе, теперь словно кишело невысказанными словами. Зуана не была уверена в том, кому они принадлежат, поскольку, хотя девушка явно нервничала - она казалась раздраженной и пугливой, как будто ее сердце билось слишком быстро, - она сама тоже испытывала напряжение. По мере того как кусочки патоки превращались в горку гладких сахарных шариков, их взгляды раз или другой встретились, и это помогло растопить лед. Первой заговорила Зуана.
- Итак, твой голос наконец вернулся к тебе.
Девушка коротко и торопливо улыбнулась в ответ.
- Ммм. Я… Да, - выдавила она.
- Наш ночной соловей, наверное, будет мучиться ревностью сегодня.
- О, ночной соловей! - нервно хихикнула девушка. - Тот, что поет, приближая зарю, да? - Она снова нагнулась над патокой. - Ты права. Я хочу сказать… Я благодарна тебе за то, что ты… велела мне петь. Мне сразу стало легче… Я как будто нашла здесь успокоение.
Хотя в том, как она это сказала, смятения было больше, чем покоя.
- Ко мне это отношения не имеет. Это Господь проявился в тебе. Мы должны благодарить Его любовь и Его милосердие.
- Да… да, конечно, - прошептала Серафина, беспокойно вертя в пальцах шарики из патоки.
Впервые Зуана почувствовала себя в присутствии девушки неловко. И это ощущение встревожило ее куда больше, чем она была готова признать. Почему ее бешеную ярость и протест, боль и слезы переносить было проще, чем эту новообретенную гармонию? Если, конечно, то, что она чувствует, можно так назвать.
Зуана как раз выдумывала вопрос, который был бы достаточно глубоким и в то же время не бестактным, когда девушка заговорила сама.
- Я… Мне надо кое-что у тебя спросить.
Меньше двадцати четырех часов прошло с тех пор, как она впервые произнесла эти слова, перенесшие их в царство мифических животных и поэзии непослушания. Теперь казалось, что это случилось целую жизнь тому назад.
- Та старая женщина в келье. Кто она?
Но к этому Зуана была готова.
- Просто смиренная монахиня, настойчиво стремящаяся к Господу.
- Так почему же ее прячут, словно в тюрьме? И почему аббатиса запретила нам говорить о ней?
- Я… я думаю, что аббатисе виднее.
- Но то, что случилось с ней вчера… экстаз? Это ведь был экстаз. Ты сама так сказала…
Но теперь, памятуя указание мадонны Чиары, Зуана замешкалась.
- Да, это было что-то вроде вознесения.
- А разве другим людям не надо об этом знать?
- Те, кого это касается, уже знают. Как сказала мадонна Чиара, это дело ее и Господа Бога.
- Но ее слова… которые она мне сказала… Я… я имею в виду, что если она была в экстазе, то…
Конечно. Кто бы не взволновался и даже не встревожился, услышав такое пророчество?
- Серафина, бояться тут нечего. Ее слова, адресованные тебе, были полны любви. Ее и Господа. Я нисколько в этом не сомневаюсь. Не сомневайся и ты.
И тут Зуана увидела, как выражение боли на секунду мелькнуло на лице девушки, но та тут же стиснула зубы - движение, которое напомнило Зуане ее былое непокорство, - и сосредоточилась на работе.
Обе продолжали работать, их руки порхали над поверхностью стола, резали, скатывали, завершали.
- Я в самом деле чувствую себя… более любимой, - наконец произнесла девушка, и ее голос был тих, но тверд, когда она подкатила следующий сладкий шарик к коробке. - Как будто за мной… присматривают.
- Тогда мы должны молиться за то, чтобы так было и дальше. Благодарить Бог а за Его бесконечное милосердие.
- Я хочу поблагодарить и тебя тоже. - Слова вырвались стремительно, хотя Серафина не отрывала глаз от рабочего стола, а ее правая ладонь лежала на его деревянной крышке. - За все, что ты сделала. Ты… ну, одним словом, ты была добра ко мне.
- Я лишь выполняла мой долг через любовь Господа.
- Ты так говоришь, но, по-моему, ты сделала больше.
Зуана ничего не сказала, поскольку говорить было нечего. Они молча стояли, их ладони лежали друг подле друга на крышке стола. Завтра она будет работать здесь одна, комната снова станет ее единоличным владением. Все, к чему она так привыкла за последние недели: любознательность девушки и ее быстрый ум, нечаянное, непредсказуемое чувство товарищества, возникшее между ними, - уйдет, и ей придется опять привыкать обходиться без всего этого. Так должно быть. Она это знает.
Девушка прижала ладонь к столу так, что ее пальцы расползлись по дереву в стороны, как лучи. Их кончики в тех местах, где приставшая патока сыграла роль клея, были испачканы мукой. Несмотря на работу, они были по-прежнему красивы, длинные, утончающиеся к кончикам, с гладкими розовыми ногтями, с идеальными полумесяцами, выступающими над кутикулой. Рядом с ними пальцы самой Зуаны походили на свежевыкопанные корешки, грубые и шершавые. Глядя на две лежащие рядом ладони, Зуана поневоле вспомнила о юношеской влажности девичьих щек, которую заметила, распустив ее головную повязку в то утро, и упругую пухлость ее тела, которую она чувствовала, помогая ей лечь в постель в ту первую ночь. Хотя теперь плоти на ней поубавилось - избыток переживаний и однообразие монастырской пищи придали больше изящества ее фигуре, - она была по-прежнему прелестна. Да, не только косых и хромоногих, но и прелестнейших из женщин берет к себе Господь, дабы защитить их от соблазнов мира… Духовное сокровище девственности. Зуане вспомнились слова святого Иеронима: "Когда идешь, нагруженный золотом, берегись разбойников. Мы страдаем здесь, на земле, чтобы быть увенчанными в другом месте". Тех послушниц, которые начинали свой духовный путь, жаждая приблизиться к Господу, всегда вдохновлял этот текст. Хотя с какой стати она вспомнила его теперь, Зуана не могла понять.
Рядом с ней, словно трепетание ветерка, раздался вздох Серафины. Зуана снова взглянула на нее и тут же заметила, как рука девушки шевельнулась, слегка приподнялась и тут же упала, легко коснувшись тремя пальцами ее ладони.
Зуана немедленно отдернула руку, точно прикосновение девушки обожгло ее.
- О, прости меня! - Голос девушки зазвенел, словно она удивилась ее удивлению. - Я… просто хотела показать… то есть…
- Что показать?
- То, что ты для меня сделала. Моя рука. Там, где я вчера обожглась патокой. Видишь?
И Зуана увидела. Точнее, не увидела. Потому что видеть было нечего. Тыльная сторона ладони девушки была чистой, кожа гладкой, без малейших признаков волдыря или ожога.
- Все зажило. Ни волдыря, никакой отметины там, где сестра Магдалена воткнула в меня свои ногти. Твоя мазь творит чудеса.
- Она не предназначена для ожогов. Я дала ее тебе, чтобы ты смазывала синяки после наказания.
- Так их тоже нет. - И лицо девушки осветилось, точно исцеление проникло значительно глубже кожи. - Правда, я совсем вылечилась.
Но Зуана больше не думала о мази. Вместо этого она снова видела лицо старой монахини, слышала ее странный, жемчужный голос: "Он велел мне передать тебе, что бы ни случилось, Он здесь и позаботится о тебе".
Слышала ли это сама девушка? Господи Иисусе, защити это дитя. Не возлагай на нее больше, чем она в состоянии вынести. Зуана, не привыкшая, чтобы молитвенное настроение находило на нее неожиданно, внезапно испугалась.