Габриэль вместе с Эмилем следовала за отцом, а за ними в столовую вошли и все остальные гости. Демонстративное пренебрежение отца по отношению к ней глубоко ранило сердце девушки, хотя у нее не было никаких причин ожидать, что его манера поведения изменится в этот знаменательный для нее день. Отец всегда относился к ней со сдержанной неприязнью, разражаясь гневом только тогда, когда Габриэль поступала против его воли, что случалось в прошедшие годы довольно часто. Но сломить своеволие дочери ему не удалось, характер Габриэль по своей силе не уступал характеру отца. Доминик Рош в отношениях со своими близкими, за исключением, пожалуй, Жюля, был настоящим тираном, и Габриэль благодарила судьбу хотя бы за то, что младший из ее братьев не подвергался тем гонениям и нападкам со стороны отца, которые пришлось испытать ей самой.
Габриэль часто спрашивала себя, не является ли ее увлечение ткацким производством подспудным желанием сломить враждебность отца, убедив его, что ее интересы совпадают с его собственными. Но если бессознательное детское стремление пробудить любовь в сердце отца и было изначальной причиной увлечения девочки, то теперь оно превратилось в подлинную любовь к шелку - самой прекрасной ткани на свете. Садясь рядом с Эмилем за длинный праздничный стол, Габриэль расправила складки своего серебристого свадебного наряда. Она сама выткала шелк для этого платья, прощаясь - может быть, навсегда - с ткацким станком, хотя ее супруг тоже был связан с шелкоткацким производством, поскольку являлся владельцем большого хозяйства по разведению шелкопрядов. Самой Габриэль предстояло теперь жить в сельской местности в старой очаровательной усадьбе Вальмонов, несколько поколений которых с успехом занимались производством шелковой пряжи. Эмиль, как всегда сдержанный, несмотря на непринужденную атмосферу праздничного застолья, поднял первый бокал за Габриэль. По его мнению, она держала себя превосходно, хотя выглядела немного бледной.
Праздничный обед с его бесконечными тостами и поздравительными речами длился несколько часов. Наступил уже вечер, когда Габриэль смогла, наконец, подняться вместе с Элен в комнаты верхнего этажа, где невестка помогла новобрачной переодеться в лиловое дорожное платье, легкое пальто с завышенной талией и маленькую шляпку, поля которой были украшены искусственными цветочками, выполненными из шелка.
Дом, который с этих пор должен был стать родным для Габриэль, находился неподалеку от Лиона, всего лишь в часе езды.
- Не забудь перчатки, - сказала Элен, подавая их своей подруге. Габриэль взяла перчатки и крепко сжала руки невестки.
- Мне так будет не хватать тебя. Ты была мне настоящим другом.
Элен постаралась ободрить ее на прощанье.
- Мы очень скоро снова увидимся, Жюль привезет меня к вам в гости на днях.
Однако Габриэль была чем-то очень расстроена.
- У меня не идет из головы мысль о том, что будет, когда Жюль снова уедет в свой полк. Прошу тебя, приезжай ко мне почаще. Я буду чувствовать себя так одиноко вдали от тебя.
- Ты забываешь о том, что рядом с тобой теперь всегда будет Эмиль, - мягко напомнила ей Элен.
Лицо Габриэль на мгновение омрачилось, как будто тень пробежала по нему. Она выпустила руки Элен и начала надевать перчатки.
- Да, я помню об этом.
- Он хороший человек.
- У меня на этот счет нет никаких сомнений, - произнесла Габриэль сдержанным тоном и резким движением поднесла к лицу карманное зеркальце для того, чтобы бросить на себя последний взгляд, - иначе я бы не вышла за него замуж.
Элен все это время внимательно наблюдала за ней. Ей казалось, что Габриэль мучают какие-то сомнения, и это было очень странно, если вспомнить ее безмятежное настроение сегодня утром, когда она собиралась на церемонию бракосочетания. Габриэль была тогда совершенно уверена в правильности своего выбора. Ее нельзя было назвать наивной, поскольку, работая бок о бок с ткачами, она из их рассказов многое знала о жизни, - в частности о жизни в браке и о супружеских обязанностях. Сама Элен была столь невежественна в этих вопросах, что от испуга и разочарования в первую брачную ночь ее спасла только сильная любовь к Жюлю. Она всем сердцем надеялась, что брак Эмиля и Габриэль окажется счастливым. Правда, никто не знал, как далеко зашло дело у Габриэль и ее первой юношеской любви, Филиппа, сына ткача, которого так безжалостно разлучили с возлюбленной. Самым опасным в будущих супружеских отношениях новобрачных могло явиться то, что Эмиль питал к Габриэль подлинную страсть, в то время как сама она оставалась к нему равнодушной, что сразу же бросалось в глаза. Возможно, Эмиль в первое время вообще не осмелится дотронуться до нее, будучи тонко чувствующим человеком, относящимся к Габриэль с подлинной нежностью и любовью. Элен чувствовала в нем родственную душу и поэтому, как никто другой, понимала его. Теперь же ей казалась, что в жизни ее золовки произошло что-то важное за то короткое время, которое миновало с момента отъезда невесты из дома до ее возвращения. Но припомнив хорошенько церемонию бракосочетания, Элен пришла к выводу, что в Габриэль уже тогда ощущалась разительная перемена: она выглядела бледной, взволнованной и растерянной уже в тот момент, когда вошла, опираясь на руку Анри, в сводчатом сумрачном помещении бывшего храма. Может быть, Габриэль так потряс несчастный случай, происшедший со свадебной каретой по дороге? О столкновении с каким-то катафалком Анри начал рассказывать, однако Ивон неожиданно заставила его замолчать.
- Ты готова? - поторопила Элен новобрачную.
- Тебе пора уже отправляться в путь.
Габриэль убрала карманное зеркальце, а затем, не говоря ни слова, крепко обняла Элен. Заставив себя улыбнуться, она стремительно вышла из комнаты и быстро сбежала вниз по ступеням в просторную прихожую, где ее уже ждал Эмиль. Здесь же столпились все гости, желавшие проводить новобрачных в дорогу. Даже Доминик вышел сюда, опираясь на свою трость. Отец позволил Габриэль поцеловать себя на прощание в щеку - и ей подумалось, что он проявил к ней подобную снисходительность первый раз в жизни по одной простой причине: дочь к его полному удовлетворению покидала, наконец, родной дом навсегда. Шумные и оживленные гости проводили новобрачных до экипажа, а затем - когда коляска исчезла из вида, растаяв в первых вечерних сумерках, - вернулись в дом. Последней на крыльцо особняка поднялась Элен.
* * *
Тем временем в другой части города Николя Дево разыскивал дом, который не видел много лет - с тех пор, как он и его отец бежали из Лиона. Дом был расположен в квартале Лакруа Рус - там, где несколькими часами раньше произошло столкновение катафалка и свадебной кареты Рошей и было нанесено оскорбление памяти отца Дево.
Николя поднялся по крутой каменной лестнице и, выйдя на узкую петляющую улочку, взбирающуюся по склону холма, пошел по ней. Из окон высоких каменных домов, выстроившихся в сплошную линию по другую сторону улочки, распространялся смешанный запах острого соуса, супа и вина - люди садились за ужин. Когда сумерки сгустились, в окнах появились огоньки зажженных светильников.
На Николя нахлынули воспоминания… Он провел детство на этих улицах, в одном из крошечных, огороженных каменными стенами внутренних двориков он в первый раз познал физическую близость с местной девушкой; он учился здесь нечуткому ремеслу ткача, будучи сыном торговца шелком, который усаживал его за ткацкий станок в любую свободную от школьных занятий и приготовления уроков минуту. В отличие от семьи Рошей, которая еще несколько поколений назад, разбогатев, переселилась из густонаселенного рабочего квартала, расположенного на холмах, в более престижный район, семья Дево осталась в самом сердце ткацкого производства.
Наконец, Николя увидел свой старый дом с почерневшим фасадом. Двустворчатая деревянная дверь с железной колотушкой в форме руки была освещена уличным фонарем, висевшим на цепях напротив пес; к двери с мостовой вели всего лишь две ступеньки. Николя нащупал в кармане сюртука ключ - ключ, который должен был вернуть его в прошлое. Прежде чем отважиться войти в дом, он отошел на середину улочки и бросил взгляд на окна четырехэтажного здания, которые были закрыты плотными ставнями, а на первом этаже к тому же еще и снабжены витыми решетками. Что увидит он там, в хорошо знакомых комнатах, после стольких лет разлуки? Николя знал, что после того как он и его отец бежали, в доме был устроен обыск. Возможно, их семейный очаг разграблен, а оставшиеся вещи и сами стены покрылись многолетней пылью и плесенью. Приготовившись к худшему, Николя сунул ключ в замочную скважину и с большим трудом повернул его в заржавевшем замке, которым давно уже никто не пользовался; дверь широко распахнулась.
Свет уличного фонаря высветил выложенный мраморными плитками пол прихожей и темнеющую в глубине лестницу, ведущую наверх. Молодой человек переступил порог и закрыл за собой дверь. В нос ему ударил запах пыли и запустения - так пахнут брошенные, нежилые дома, оставленные своими хозяевами много лет назад. На столике у стены стояла лампа, и Николя, стряхнув с нее паутину, зажег ее. Подняв лампу над головой, он огляделся вокруг. На стенах так же, как и прежде, висели картины, ни один стул в прихожей не был перевернут. Ничто не свидетельствовало о прошедшем здесь обыске и вторжении посторонних людей. Николя взялся за ручку одной из двустворчатых дверей первого этажа - она вела в главную гостиную дома.
Переступив порог, он застыл, увидев полный разгром некогда прекрасного помещения. Ущерб, нанесенный убранству гостиной, трудно было себе вообразить. Шелковые панели, которыми были обиты ее стены, висели пыльными клочьями, изрезанные чьей-то безжалостной рукой. От кресел, покрытых позолотой, остались одни щепки, мягкие сиденья были изрезаны, парча с них содрана, так что наружу выступал конский волос, служивший набивкой; одним из кресел, по всей видимости, разбили зеркало, висевшее над мраморным камином, и оно валялось теперь внизу у каминной решетки вместе с осколками. Сердце в груди Николя сжалось от гнева и отвращения - до того омерзительна была эта картина варварского разгрома. Образцы самых изысканных тканей, когда-либо изготовленных на ткацких станках семьи Дево, пошли на украшение этой гостиной, где отец Николя принимал своих деловых партнеров и лучших клиентов.
Осторожно переступив через обломки и осколки, Николя подошел к другой двери, ведущей в смежную длинную узкую комнату, служившую галереей, по стенам которой висели тканые портреты и гобелены. Войдя туда, Николя увидел, что все эти произведения декоративно-прикладного искусства не пострадали, однако часть шпалер была сорвана и валялась на полу, а часть висела вкривь и вкось на стенах галереи. У Николя создалось такое впечатление, как будто по этой комнате вихрем промчался некто обезумевший, охваченный слепой яростью, которую он выместил на портретах и гобеленах, срывая их на бегу со стен.
Николя нагнулся, чтобы поднять несколько упавших шпалер с разбитыми в щепки рамами. На одной из них было выткано белым шелком по нежно-зеленому фону изображение трех граций, ожидавших суда Париса; этот чудесный образец ткачества был безнадежно испорчен, тонкие нити в нескольких местах оборваны, петли спущены. Эта шпалера, как и некоторые другие в их семейном собрании, датировалась началом прошлого века, тем временем, когда ткацкие станки Дево начали специализироваться на изготовлении тканых шелком картин. Несколько позже отец Николя получил заказ от Людовика ХVI на изготовление из шелка портрета короля, и, таким образом, его монаршая голова, которой было суждено в эпоху Революции скатиться с плеч, запечатлелась с поразительным сходством на одной из тканых картин в обрамлении голубых незабудок, выбор которых для орнамента выглядел в некотором смысле пророческим. Портрет висел в Версале, где вызывал всеобщее восхищение, а потому семья Дево получила множество заказов на портреты из шелка от придворных и французской знати, их поток не иссякал вплоть до самого начала Революции. Один из таких портретов так и остался незаконченным, поскольку ткацкие станки Дево остановились сразу же, как только начались бурные события.
Галерея вела в кабинет отца, который не пострадал. Уцелела и следующая смежная с кабинетом комната, где располагалась художественная мастерская - на полочках и столах рядами стояли краски, цветные чернила, кисточки, лежали листы с набросками новых узоров и орнаментов; на мольбертах Николя увидел неоконченные разработки эскизов для гобеленов; все свидетельствовала о том, что здесь шла напряженная работа вплоть до рокового дня 1793 года, когда жизнь в доме замерла.
Комнаты верхних этажей тоже не пострадали, в них все было так, как прежде.
Снова спустившись вниз, Николя вышел во внутренний дворик и открыл ключом дверь, ведущую в помещение ткацкой мастерской. Подняв лампу высоко над головой, он внимательно оглядел шестьдесят ткацких станков, темные застывшие скелеты которых стояли в четыре ряда. Он сразу же заметил, что вандалы изрядно поработали здесь, по-видимому, прежде чем войти в дом. На почерневшем от времени дереве станков виднелись, словно раны, зарубки, сделанные топорами; натянутые нити основы и уже вытканные куски ткани были исполосованы ножами. Изделия, сошедшие именно с этих ткацких станков, а также выполненные в домашних мастерских независимых ткачей, прославили марку Дома Дево во всех уголках мира.
Николя двинулся медленным шагом по одному из проходов между станками, вспоминая, как отец давал ему в детстве задания и усаживал за станок, поскольку хотел, чтобы его мальчик знал все тонкости ткацкого дела. Самым трудным и тягостным для него было задание, которое выполняли дети в каждой семье ткачей, в каждой ткацкой мастерской - Николя сажали на корточки под станок, где он вынужден был проводить целый день, связывая оборвавшиеся нити. От напряженной однообразной работы болели пальцы и затекали ноги, дети обычно плакали от усталости и боли, но не покидали своего рабочего места. В мастерской семьи Дево разрешалось делать перерывы и отдыхать, дети работали посменно. Однако в других мастерских - поскольку такая практика требовала дополнительных затрат - работали по старинке, и детям приходилось особенно тяжело. Мастер, назначавшийся владельцем мастерской и подотчетный только ему, урезал ткачам заработанную плату каждый раз, когда станок останавливался, - никаких простоев в ткацком производстве не должно было быть, такое суровое требование предъявлялось ко всем рабочим владельцами мастерских. Поэтому ткачи не щадили даже своих собственных детей, работавших здесь же - дома их ждали те, кого следовало накормить, обуть и одеть, и кто сам еще не мог работать.
Николя закончил обход ткацкой мастерской, на полу которой валялись сотни бобин шелковых нитей, а также челноки. Все мотальные машины - похожие на самопрялки с большим колесом, - кроме одной, были разбиты. Николя дотронулся до изумрудной нити, поблескивающей в тусклом свете лампы среди паутины и пыли. Мотальщицами работали и основном юные девушки, которые казались Николя в детстве прекрасными маленькими феями, одетыми в накрахмаленные фартучки и белые чепцы, отделанные кружевами; особенно хороши они были летом, когда солнечные лучи, проникавшие сквозь окна в потолке, ярко освещали их хлопчатобумажные платья с пестрым цветочным узором.
Заперев на ключ мастерскую, Николя вернулся в дом. Но как только он присел за письменный стол отца, чтобы разобраться с бумагами, в парадную дверь громко постучали: этот резкий звук эхом отозвался в тишине огромного дома. Николя нахмурился, не желая видеть незваных гостей, однако отодвинул в сторону кресло и вышел в прихожую, где горели зажженные светильники. Открыв парадную дверь, он увидел на пороге невысокого пожилого человека с седой шевелюрой, одетого так, как обычно одевались ткачи - в брюки и подпоясанную ремнем просторную рубаху, на голове его была кепка. С выражением радости на осунувшемся лице гость схватил руку Николя и сжал ее в своих мозолистых ладонях.
- Так, значит, это вы, гражданин Дево. Как хорошо, что вы вернулись, хотя вас привело сюда печальное событие. Я и моя жена скорбим по поводу смерти вашего отца. Когда сосед сказал мне, что в дом Дево вошел какой-то незнакомец, я сразу же понял, что вы вернулись, наконец, в родное гнездо, где прошли ваши юные годы.
Николя узнал гостя, и его губы расплылись в широкой улыбке.
- Жан-Батист Рубан! Это вы, сколько лет, сколько зим?! Входите, входите. Если бы в то страшное время вы не предупредили нас заранее о грозящей опасности, меня бы давно уже не было в живых, - с этими словами молодой человек крепко обнял, старика за плечи, ввел его в дом и закрыл входную дверь. - Нам непременно надо распить по этому поводу бутылочку вина, если в нашем подвале ничего не осталось, мы раздобудем ее где-нибудь в другом месте.
- А вы еще не заглядывали в свой подвал? - настороженно спросил Жан-Батист, и по его изможденному лицу пробежала тень.
- У меня не было времени, и потом мои мысли заняты сейчас совсем другим, - произнес Николя с горечью в голосе, махнув рукой в сторону гостиной, двери в которую были открыты. - Посмотрите, что они сделали с нашим домом, якобы во имя закона и правопорядка. Ткацкая мастерская пострадала не меньше.
Жилистый и подвижный, несмотря на свои преклонные лета, Жан-Батист быстрым шагом подошел к двери, ведущей в гостиную, и замер на пороге, разглядывая следы разгрома.
- Да, плохи дела, однако все это поправимо. Ткацкие станки тоже можно отремонтировать, смею вас заверить. И уж во всяком случае закон и правопорядок тут ни при чем, - заметил старик флегматично засунув пальцы под ремень, которым была подпоясана его рубаха.
- Так кто же, по-вашему, это сделал?
Жан-Батист быстро повернулся к Николя и с готовностью ответил на его вопрос - по-видимому, он испытывал особое удовольствие от того, что мог дать молодому человеку полезную информацию.
- Это сделал Доминик Рош. Сразу же, как только стало известно, что вы с отцом бежали из города, они ворвались сюда, готовые все уничтожить. И они нанесли бы вашему имуществу еще больший урон, если бы ваши ткачи не прогнали их дубинками и палками из этого дома.
Губы Николя побелели, скулы заострились - так потрясло его это сообщение. Второй раз сегодня всплыло имя Рошей, и второй раз за этот короткий день он приходил в безудержную ярость при звуке этого имени.
- Мне следовало бы самому догадаться об этом. Им показалось недостаточно то, что они чуть не погубили нас. Им понадобилось еще и разрушить наш дом и нашу мастерскую.
- Вашей матушке наверняка тяжело дался этот побег…
- К сожалению, как ни печально, но вы совершенно правы. Он самым пагубным образом сказался на ее физическом состоянии. Как вы, наверное, помните, накануне роковых событий она сильно хворала. Побег и сопряженные с ним опасности вне всякого сомнения ускорили ее смерть, - говоря это, Николя беспокойно прохаживался взад и вперед по просторной прихожей. - Вы понимаете теперь, какой ужасный счет я должен предъявить семейству Рошей, и ваше сегодняшнее сообщение только увеличило его.