Любое сватовство – интрига. Чего же можно ожидать от подготовки династического брака, в котором тесно переплелись интересы не только отдельных людей или семейств, но целых государств, и государств немалых? Барон Ассебург являлся подданным прусского короля Фридриха II, который в силу политических интересов горячо желал этого брака – союза с принцессой Вильгельминой Дармштадтской, обладавшей "опрометчивым умом, склонным к раздору". Племянник Фридриха II и наследник прусской короны принц Фридрих Вильгельм был женат на принцессе Фредерике Дармштадтской, и брак наследника русского престола с любой из невесток его племянника был, безусловно, выгоден королю. В своих записках Фридрих Великий откровенно признается, что при помощи хитроумных дипломатических ходов и каверз он сумел остановить выбор Екатерины на желательной ему особе. Немаловажная роль в сложной игре короля отводилась барону Ассебургу. Фридрих имел долгую беседу с Ассебургом, после которой тот принялся лоббировать интересы дармштадской партии. Ассебург оказался отличным дипломатом, изловившим не двух, а трех зайцев: он в одно и то же время действовал как человек усердный и преданный Екатерине, демонстрировал приверженность интересам прусского короля и, казалось, принимал к сердцу интересы Гессен-Дармштадтской фамилии, во всяком случае, все были довольны.
Мать принцессы Вильгельмины ландграфиня Дармштадтская Генриетта Каролина, урожденная принцесса Цвейбрюккенская, в отличие от своего супруга ландграфа Людвига, заслужившего репутацию лучшего барабанщика всей Священной Римской империи, считалась одной из самых умных и образованных женщин тогдашней Германии, во дворце которой нередко бывали Гете, Гердер, Виланд. В ней соединялись глубокий ум, прекрасное образование и неимоверное честолюбие. Фридрих Великий, восхищаясь ее достоинствами, уважительно характеризовал ландграфиню как "мужчину по уму". А Екатерина II писала, что Генриетта Каролина – "человек души твердой".
Барон всячески старался убедить императрицу, что слухи о склочном характере Вильгельмины распространяются недоброжелателями, и ссылался на то обстоятельство, что из пяти дочерей ландграфа Гессен-Дармштадтского две старшие уже сделали выгодные партии: принцесса Каролина была замужем за ландграфом Гессен-Гомбургским, а принцесса Фредерика – за принцем Фридрихом Вильгельмом Прусским, племянником и наследником Фридриха II.
Екатерина сделала вид, что вполне доверяет своему "посланнику", но в то же время писала Никите Ивановичу Панину: "У ландграфини, слава Богу, есть еще три дочери на выданье; попросим ее приехать сюда с этим роем дочерей; мы будем очень несчастливы, если из трех не выберем ни одной, нам подходящей. Посмотрим на них, а потом решим. Дочери эти: Амалия Фредерика – 18-ти лет; Вильгельмина – 17-ти; Луиза – 15-ти лет… Не особенно останавливаюсь я на похвалах, расточаемых старшей из гессенских принцесс королем прусским, потому что я знаю, и как он выбирает, и какие ему нужны, и та, которая ему нравится, едва ли могла бы понравиться нам. По его мнению – которые глупее, те и лучше: я видала и знаю выбранных им…"
Через барона Ассебурга было передано предложение ландграфине Генриетте Каролине приехать в Петербург с тремя дочерьми: Амалией Фредерикой, Вильгельминой и Луизой. Ландграфиня без долгих колебаний приняла приглашение русской царицы.
Однако одним волевым решением в таком сложном предприятии обойтись было невозможно – требовались определенные гарантии и довольно значительные средства для осуществления поездки. Последнее обстоятельство было с легкостью решено русской императрицей, взявшей все издержки на себя. Екатерина предоставила для поездки 80 тысяч гульденов.
Второе препятствие было иного толка и заключалось в опасности возникновения неприятных разговоров в том случае, если брак по каким-либо причинам не состоится. Помощь в решении этой проблемы оказал Фридрих II. Он убедил ландграфиню приехать в Берлин якобы для того, чтобы навестить свою дочь (жену прусского престолонаследника). В Берлине же, по его мнению, всегда можно будет найти предлог для поездки в Россию. Одновременно король дал поручение своему посланнику в Петербурге, Сольмсу, распустить слух, что Павел уже сделал свой выбор и ждет не дождется приезда невесты.
На самом деле великий князь практически не участвовал в столь ответственном и напрямую касающемся его деле – выборе собственной подруги жизни. Конечно, он знал о подготовке его бракосочетания, но все нити этой сложной игры находились в руках императрицы Екатерины. Настаивая на приезде принцесс Дармштадтских в Россию, царица категорически исключала даже мысль об отправке самого Павла в Европу для выбора невесты. Историк барон Ф. А. Бюлер писал: "Самолюбию ее льстило, что Европа и Россия примут за новое проявление ее величия и могущества то обстоятельство, что иностранная владетельная особа везет троих своих дочерей на показ и на выбор наследнику всероссийского престола. До сих пор на Западе существовал обычай, в силу которого одни короли не ездили за своими невестами, а их привозили к ним, но заочно помолвленными или даже обрученными.
А тут невесты еще не было, и вообще тому, чего великая государыня добилась от ландграфини Дармштадтской, не бывало примера в истории".
Выбирая невесту для сына между тремя дармштадтскими принцессами, царица все более склонялась в пользу принцессы Вильгельмины. Но окончательный выбор невесты Екатерина решила сделать лишь после личного знакомства с принцессами. В 1773 году в Любек была выслана специальная российская эскадра, которая должна была доставить ландграфиню с дочерьми в Ревель. Одним из трех кораблей эскадры командовал капитан-лейтенант граф Андрей Разумовский, воспитывавшийся с детства вместе с великим князем Павлом Петровичем. Весь путь до Ревеля неотразимый красавец граф не отходил от принцессы Вильгельмины, всячески ухаживая за ней и осыпая комплиментами, и она не осталась равнодушной. Эта первая встреча оказалась роковой. 6 июня 1773 года эскадра бросила якоря на ревельском рейде. Отдохнув пять дней после морского путешествия, ландграфиня с дочерьми покинула Ревель и направилась в Петербург. 15 июня состоялась первая встреча путешественниц с императрицей Екатериной II и Павлом в Гатчине.
А что же Павел, неужели он был действительно так равнодушен к выбору своей будущей жены, как казалось Екатерине? Безусловно, нет. Он не мог влиять на действия своей матери, но испытывать эмоции ему нельзя было запретить. Павел находился в напряженном ожидании приезда принцесс Дармштадтских, одна из которых должна была стать его супругой. Не ощутивший в полной мере материнской ласки, Павел инстинктивно желал любви и испытывал потребность быть любимым, ведь с детства его отличала эмоциональность и восторженная влюбчивость.
Павел быстро определился с выбором невесты. После первой же встречи с юными принцессами Павел пишет в дневнике: "Несмотря на усталость, я все ходил по моей комнате… вспоминая виденное и слышанное. В этот момент мой выбор почти уже остановился на принцессе Вильгельмине, которая мне больше всех нравилась, и всю ночь я ее видел во сне". 18 июня Екатерина обратилась к ландграфине, прося от имени сына руки ее дочери, принцессы Вильгельмины. Ответ не заставил себя ждать. "Хотя этого должны были ожидать, но кажется, как будто уверенность в этом произвела заметное довольство; по крайней мере, таково впечатление, произведенное на Великого князя, который вне себя от радости и видит величайшее счастье в браке своем с этой принцессой; он очень в нее влюблен и считает ее вполне достойной его любви и уважения…" – из донесения прусского посла, графа Сольмса, от 3 августа 1773 года.
Спустя несколько дней ландграфиня написала главному свату – Фридриху Великому: "Никогда не забуду, что я обязана вашему величеству устройством моей дочери Вильгельмины… Великий князь, сколько можно заметить, полюбил мою дочь, и даже больше, чем я ожидала".
15 августа 1773 года состоялось миропомазание принцессы Вильгельмины, получившей при переходе в православие имя и титул великой княжны Натальи Алексеевны. На следующий день состоялось ее обручение с великим князем, и к новому имени добавился новый титул – великая княгиня. 29 сентября 1773 года состоялась свадьба, отпразднованная с большой пышностью. Помимо непосредственной церемонии бракосочетания прошли праздники для всех сословий: для дворян, купцов, простых людей. Завершились двухнедельные празднества фейерверком.
В чем же была причина такой поспешности, почти неприличной для царственных особ?
Любовь? Да, разумеется, но не только… 20 сентября – день рождения великого князя Павла. Хотя он уже год как являлся совершеннолетним, Екатерина официально этого не признавала, поскольку он вполне мог предъявить права на престол, причем, куда более основательные, чем она сама, ведь Екатерина все-таки совершила государственный переворот и свергла своего мужа – законного императора. Именно поэтому восемнадцатый день рождения Павла прошел тихо и незаметно. А девятнадцатый императрица, являясь умным и расчетливым политиком, заменила брачной церемонией. Пусть подданные радуются свадьбе и поменьше думают о том, кому же на самом деле принадлежит трон.
Первое время все шло замечательно: влюбленный Павел забыл о престоле, он не мог надышаться на жену, которую называл "тихий ангел". Свекровь также была очарована невесткой, по крайней мере поначалу. "Ваша дочь здорова, она по-прежнему кротка и любезна, какою Вы ее знаете. Муж обожает ее, то и дело хвалит и рекомендует ее, я слушаю и иногда покатываюсь со смеху, потому что ей не нужно рекомендаций, ее рекомендация в моем сердце, я ее люблю, она того заслужила, и я совершенно ею довольна. Вообще наша семейная жизнь идет очень хорошо…" – пишет Екатерина ландграфине Гессенской 10 ноября 1773 года.
В действительности же "тихий ангел" – был тихим омутом, в котором скрывалось достаточное количество чертей. Наталья Алексеевна – принцесса Вильгельмина – по иронии судьбы была очень похожа на другую честолюбивую немецкую принцессу Софию Фредерику Августу Ангальт-Цербстскую и чуть было не повторила ее путь. Великая княгиня Наталья Алексеевна не любила своего мужа, была умна, честолюбива и желала реальной власти. Не испытывая любви к супругу, она имела большое влияние на него – Павел незаметно для себя стал играть вторую скрипку в собственном семействе. Наталья Алексеевна настойчиво пыталась изолировать его от влияния матери и ближайшего окружения, полностью подчинив волю супруга своей.
"Наталья Алексеевна была хитрая, тонкого, проницательного ума, вспыльчивого, настойчивого нрава женщина. Великая княгиня умела обманывать супруга и царедворцев, которые в хитростях и кознях бесу не уступят; но Екатерина скоро проникла в ее хитрость и не ошиблась в догадках своих!" Великая княгиня "без труда обнаружила секрет воздействия на мужа, причем делает это так, что он отстраняет от себя тех немногих близких ему людей, которых он сам выбрал…", "…сердце у нее гордое, нервное, холодное, быть может, несколько легкомысленное в своих решениях…" – так Александр Михайлович Тургенев, успевший за свою долгую жизнь послужить пяти царям (Екатерине II, Павлу I, Александру I, Николаю I, Александру II), охарактеризовал первую жену царевича Павла.
Английский посланник Гаррис писал о великой княгине: "Эта молодая принцесса была горда и решительна, и в течение ее жизни наверное возникла бы борьба между свекровью и невесткой". Гаррис оказался пророком – борьба действительно началась. В конце 1774 года отношения свекрови и невестки совершили поворот: от любви до ненависти один шаг, к тому же подозрительно быстро пройденный.
Великая княгиня Наталья Алексеевна была особой ветреной и легкомысленной. Судя по ее письмам к родным и записям церемониальных журналов, ее дни проходили во всевозможных увеселениях и развлечениях – балах, маскарадах, играх, охоте, "стрелянии тетеревей на чучелы", катании "в шлюпках по Неве-реке", прогулках на санях. При этом Наталья Алексеевна отличалась непомерным честолюбием, амбициозностью и тщеславием. Гостью из Гессена не устраивало положение ее мужа, и она всячески поощряла амбиции Павла. В раскладе политических сил при екатерининском дворе отныне появилась "партия наследника", в которой первую скрипку играла невестка императрицы.
Екатерина не скрывала своего недовольства поведением невестки. Не нравились императрице и нежелание гессенской принцессы учиться русскому языку и ее безмерное мотовство. Особенно беспокоило государыню отсутствие у великокняжеской четы детей. На протяжении 1774-го и первой половины 1775 года у супруги наследника не наблюдалось ни малейших признаков беременности. "О моем состоянии нельзя сказать ни "да", ни "нет", – сообщала Наталья Алексеевна в письме к матери от 1 февраля 1774 года. – Здесь думают, что "да", потому что хотят этого. Я же боюсь, что "нет", но веду себя как будто "да".
Императрицу весьма тревожило состояние здоровья невестки. Так, в письме барону Гримму в феврале 1775 года Екатерина сообщает, что опасается чахотки у великой княгини Натальи Алексеевны. И все же основная причина недовольства Екатерины крылась совсем в другом. В это время при дворе завязался новый узел интриг: сближение Австрии и Пруссии с Россией на почве первого раздела Польши (1772) было негативно воспринято Францией и Испанией.
При чем же здесь великая княгиня? Вопрос вполне закономерный, а вот ответ несколько неожиданный. Весьма достоверно известно, что Павел Петрович, увы, не блистал красотой; напротив, его лучший друг – граф Андрей Кириллович Разумовский (сын бывшего гетмана Украины и племянник фаворита Елизаветы Петровны), был не только красив, но обладал блестящими способностями (окончил Страсбургский университет) и вдобавок успел отличиться в одном из знаменитых сражений Русско-турецкой войны – Чесменском. А Наталья Алексеевна с приснопамятной встречи на корабле, доставившем ее в Ревель, находилась под большим влиянием Андрея Разумовского. Отношения великой княгини и Разумовского стали предметом сплетен и пересудов великосветского петербургского общества.
Встречаться любовникам было просто: граф Разумовский был не только ближайшим другом Павла, но и камергером "малого двора", т. е. особой, наиболее приближенной к супругам по придворной должности. Разумовский, пользуясь расположением цесаревича, не только ежедневно бывал у Натальи Алексеевны в апартаментах, но даже по просьбе самого Павла Петровича поселился в его дворце. Иностранные послы в сообщениях своим правительствам открыто пишут о связи жены наследника престола с его близким другом. Именно Разумовский, не устоявший перед франко-испанским золотом, вовлек в политику Наталью Алексеевну, а далее совсем просто – где Наталья, там и Павел. Более того, поговаривали даже, что Наталья намерена взять пример со свекрови и совершить новый государственный переворот, благо есть с кого брать пример.
В отличие от сына, Екатерина излишней доверчивостью не страдала и, получив столь компрометирующие сведения, вызвала сына и попыталась открыть ему глаза на непозволительно тесные отношения между его лучшим другом Разумовским и женой. Ожидаемых результатов это не принесло.
Павел вышел от матери в угнетенном настроении, которое он пытался поначалу скрыть от супруги. Но Наталья Алексеевна вынудила его объяснить причину неожиданной перемены настроения. Далее была разыграна классическая сцена, известная во все времена и не только театральным актрисам: великая княгиня довольно талантливо и с большим чувством изобразила оболганную невинность. Слезы, уверения в любви и преданности, доводы, что сказанное императрицей преследовало цель поссорить мужа с женой, убедили Павла в полной невиновности супруги. Павел легко поверил жене, тем более что его отношения с матерью никогда не отличались теплотой; взаимная неприязнь Екатерины и молодых супругов только усилилась. Противостояние молодой великой княгини и императрицы принимало все более острые формы, но развязка наступила неожиданно.
27 августа 1775 года после совместного посещения Екатериной и Натальей Троице-Сергиевой лавры императрица пишет барону Мельхиору Гримму: "Моления наши услышаны: великая княгиня беременна и здоровье ее, кажется, укрепилось". Узнав о беременности невестки, Екатерина II активно готовилась к рождению долгожданного внука. Императрица собиралась пригласить в качестве крестных своих соратников по первому разделу Польши – прусского короля Фридриха II и австрийскую императрицу Марию Терезию. Официальные прошения к монархам предполагалось отправить сразу же после родов.
В конце 1775 года находившийся в Москве царский двор перебрался в северную столицу. С марта великая княгиня не покидала внутренних покоев дворца и не появлялась на публике. При ней безотлучно находился Павел. В воскресное утро 10 апреля 1776 года, когда вся императорская фамилия находилась в загородной резиденции, Наталья Алексеевна почувствовала приближение родов. Испуганный Павел поспешил в комнату к матери с просьбой скорее прийти к жене, чтобы помочь ей. Екатерина II оставила подробное описание этого дня: "Богу так угодно было. Что делать! Но то сказать могу, что ничего не было проронено, что только человеческий ум и искусство придумать могли к спасению ее. Но тут было стечение различных несчастных обстоятельств, кои казус сей сделали почти единственным в свете".
Императрица в течение пяти дней почти безотлучно находилась при постели великой княгини. К вечеру воскресенья родовые схватки были так сильны, что ожидали разрешения от бремени. Однако этого не произошло. У Натальи Алексеевны были боли, "переменные со сном", затем она "заснула так крепко, что храпела". В тот же день, в воскресенье, как отмечает в своем дневнике Корберон, один из врачей заявил, что "в положении великой княгини он усматривает нечто угрожающее". Однако к этому мнению не прислушались, а медик был осмеян коллегами, хотя сама Наталья Алексеевна, как впоследствии писала императрица, "очень тревожилась" сложившимся положением.
У врачей не было единого мнения о способе лечения и спасения великой княгини. Ситуация не изменилась и на следующий день. Для участия в спасении великой княгини были привлечены медики Крузе и Тоди, чьими советами безуспешно пользовалась повивальная бабка. Тоди предложил использовать акушерские щипцы, но этот способ лечения был отвергнут другими врачами, и 12 апреля повивальная бабка заявила о невозможности что-либо сделать для роженицы. После этого врачи Тоди и Роджерсон настаивали на необходимости хирургического вмешательства и предлагали немедленно приступить к операции по извлечению ребенка для спасения жизни великой княгини, ибо младенец, по предположению врачей, был уже мертв. Однако по неизвестным причинам операция так и не была проведена.