Недовольство Анной Леопольдовной вызвало сильное брожение во дворянстве и гвардейских полках. Правительство попыталось отослать гвардейские войска к границам Финляндии. Близкие к цесаревне люди – Михаил Илларионович Воронцов, Алексей Григорьевич Разумовский (фаворит Елизаветы), братья Александр и Петр Шуваловы, Иоганн Герман Лесток (лейб-медик Елизаветы) – поняли этот маневр Остермана и начали настаивать, чтобы Елизавета немедленно с помощью гвардии произвела переворот. Елизавете Петровне трудно было решиться на это.
Но все-таки, поборов страх, она уступила настойчивым требованиям гвардии.
Между 11 и 12 часами ночи 24 ноября 1741 года явились гренадеры, которые поклялись на верность Елизавете. Она плакала, обещала, что отменит все смертные приговоры. После молитвы она взяла крест, вышла к гренадерам и привела их к присяге, сказав: "Когда Бог явит милость свою нам и всей России, то не забуду верности вашей, а теперь ступайте, соберите роту во всякой готовности и тихости, а я сама тотчас за вами приеду". Был уже второй час ночи 25 ноября, когда Елизавета, надев кирасу на свое платье, села в сани и отправилась в казармы Преображенского полка в сопровождении Михаила Воронцова, Иоганна Лестока и Шварца, своего старого учителя музыки. Прибыв в казармы, Елизавета еще раз поклялась в верности гвардии, гвардейцы, в свою очередь, – ей, и все отправились в Зимний дворец. По пути арестовали генерал-фельдмаршала Миниха, графа Головкина, барона Менгдена. Под домашний арест были посажены Левенвольде и его друг, генерал-лейтенант Степан Лопухин. 30 гренадеров ушли арестовывать Остермана. В конце Невского проспекта, когда уже стали приближаться к Зимнему дворцу, гренадеры посоветовали Елизавете, во избежание шума, выйти из саней и идти пешком. Но быстро она идти не могла. Тогда гренадеры понесли ее на руках. Пришли прямо в караульное помещение. Охрана присягнула Елизавете. Однако четыре офицера отказались это сделать, тогда их арестовали. Во дворце никакого сопротивления никто не оказал. Войдя в комнату Анны Леопольдовны, в которой обычно спала также ее фрейлина и подруга Юлиана Менгден, Елизавета сказала Анне: "Сестрица, пора вставать". Увидев за Елизаветой гренадеров, Анна Леопольдовна догадалась, в чем дело, и стала умолять цесаревну не делать зла ее детям и подруге Менгден. Елизавета отправила ее в свой дворец. За нею в двух других санях отвезли туда же маленького Ивана Антоновича с новорожденной сестрой Екатериной. Рассказывали, что Елизавета, взявши на руки спеленутого императора, целовала его и говорила: "Бедное дитя, ты вовсе невинно, твои родители виноваты".
Дворец цесаревны наполнился "гостями". Привезли принца Антона Ульриха вместе с фрейлиной Юлианой
Менгден. Прибыли также Миних и Остерман. Им обоим досталось от солдат: Миниху за то, что его не любили солдаты, Остерману – за попытку к сопротивлению. Избили также президента Коммерц-коллегии Карла Людвига Менгдена и его жену. В домах под арестом остались граф М. Г. Головкин с женой и ее сестрой, графиней А. Г. Ягужинской, жена Остермана с детьми и другие.
Елизавета приказала призвать принца Гессен-Гамбургского и поручила ему ведать военными силами Санкт-Петербурга. Во дворец к Елизавете сразу же прибыли с готовностью служить генерал-фельдмаршал П. П. Леси, генерал-фельдмаршал князь И. Ю. Трубецкой, генерал-адмирал Н. Ф. Головин. Явились и статские чины: канцлер князь А. М. Черкасский, сенатор князь А. Б. Куракин, генерал-прокурор Сената князь Н. Ю. Трубецкой, член Коллегии иностранных дел, тайный советник Карл Бреверн – самый доверенный человек Остермана, но теперь не желавший разделять его участь, а также Алексей Петрович Бестужев-Рюмин. Сочинили манифест.
К 8 часам утра манифест, форма присяги и титулов – все было готово. Елизавета надела Андреевскую ленту, объявила себя полковником трех гвардейских полков, конной гвардии, кирасирского полка и приняла поздравления. Она вышла на балкон и была встречена громким ликованием народа.
Так 25 ноября 1741 года произошел переворот, результатом которого стало воцарение Елизаветы. Малолетний император Иоанн Антонович и его родители были арестованы и в 1744 году сосланы в Холмогоры. За время ссылки Анна Леопольдовна родила еще троих детей помимо рожденных еще до ареста Ивана и Екатерины: Елизавету, Петра и Алексея. Она умерла родами, пытаясь произвести на свет последнего, пятого ребенка. Похоронили Анну Леопольдовну в Александро-Невской лавре без какого-либо памятника или надписи на могиле. Ее супруг прожил долго. Все их дети (кроме Ивана Антоновича) уже в зрелые годы были высланы в Данию, где впоследствии и умерли.
"Патриотический" переворот Елизаветы Петровны
Итак, находившаяся до тех пор в тени дочь Петра I принцесса Елизавета, поддержанная гвардией, совершила очередной (и не последний в XVIII столетии) дворцовый переворот и была провозглашена императрицей. Она царствовала 20 лет – с 1741-го по 1761 год.
Об этом перевороте написано очень много и практически вся историческая (а тем более художественная) литература традиционно трактует это событие как "торжество русского духа", как окончание иноземного засилья, как единственно возможный и даже вполне законный акт. Утверждается, что он носил "патриотический", "антинемецкий" характер и был кульминацией борьбы русского дворянства против "засилья чужестранцев" в стране. На деле участвовавших в заговоре гвардейцев вдохновляла идея восстановления в России сильной самодержавной власти, пошатнувшейся при императоре-младенце.
В. О. Ключевский говорит о Елизавете следующее: "Наиболее законная из всех преемников и преемниц Петра I". Ночь переворота вошла не только в учебники истории, но и в легенды. Известна фраза, с которой цесаревна повела гвардейцев на штурм: "Знаете ли вы, чья я дочь?" Этого было вполне достаточно – авторитет Петра был слишком велик во всех слоях общества.
Что интересно, имя цесаревны Елизаветы называлось при каждой смене правителей с 1725 года, но всякий раз корона доставалась кому-нибудь другому. Елизавета всегда достаточно спокойно относилась к советам и призывам действовать ради восшествия на престол. Надо сказать, что и в 1741 году "дщерь Петрова" поддалась на уговоры своего окружения только под влиянием страха перед неизвестным будущим.
В общественном мнении Елизавета волею политических обстоятельств заслужила репутацию главы некоей "русской" партии, противостоящей засилью иностранцев при дворах Анны Иоанновны и Анны Леопольдовны. В этом отношении Елизавета 1741 года была полной противоположностью Елизавете 1725 года.
После кончины Петра именно его дочери считались наряду с Екатериной главными покровителями иноземцев. Елизавета вместе с Анной Петровной была символом голштинского влияния на русский двор. Тем более в тот момент Елизавета считалась невестой Любекского князя-епископа Карла Августа, который впоследствии умер от скоротечной болезни.
Следует отметить, что Елизавета не была какой-то особенной русской патриоткой, просто она становилась центром притяжения той придворной группировки, которая в этот момент оказалась отстраненной от власти. Патриотические чувства сторонников Елизаветы были вызваны не столько неприятием иностранцев, сколько собственными интересами. Победа Елизаветы привела к власти новое поколение царедворцев и видных политиков – семейство Шуваловых, М. И. Воронцова, братьев Разумовских, возвысила и А. П. Бестужева-Рюмина.
Легкость, с которой Миних устранил Бирона, повлияла и на решимость сторонников Елизаветы. К тому же гвардейцы ощущали себя особой силой, так сказать, "гегемоном". Сам Миних в свое время им так и заявил: "Кого хотите государем, тот и быть может". Захотели – и смогли.
К тому же существуют неумолимые факты, подтверждающие, что именно иностранные дворы сыграли не последнюю роль в антиправительственной (по существу) авантюре цесаревны, что Елизавета сотрудничала с французскими и шведскими агентами влияния – Ж. Шетарди и Нолькеном, активную роль в подготовке переворота сыграл также "иноземец" Иоганн Лесток.
Важно и то, что при Елизавете в составе правящей верхушки государственного аппарата не произошло кардинальных перемен – были удалены лишь наиболее одиозные фигуры. Внешне же казалось, что наступили "новые" времена. Был упразднен Кабинет министров, и учреждалась личная канцелярия императрицы, сходная по характеру функций с Кабинетом Петра I. Были восстановлены отмененные в предшествующий период институт прокуроров, Главный магистрат, Берг– и Мануфактур-коллегии и пр. Было заявлено о возвращении к петровским порядкам в церковном управлении.
Императрица Елизавета основала первый настоящий университет – Московский. В первый же день после переворота был создан временный орган – "собрание гг. министров и генералитета" из 11 человек, называемый "советом одиннадцати". В дальнейшем роль императорского совета играют специально созываемые Елизаветой "совещания", а в 1756 году учреждается Конференция при высочайшем дворе – прямой наследник Верховного тайного совета и Кабинета министров. Можно, таким образом, говорить о стабильности высших советов при особе монарха как института русского абсолютизма, его необходимого элемента. Сохранилась Тайная розыскных дел канцелярия – преемник мрачной памяти Преображенского приказа.
Верховная власть на время приобрела устойчивость. А легкомысленная красавица на престоле предавалась развлечениям. Ее окружали способные государственные деятели (Шуваловы, Воронцов и др.). Но были среди них и совсем случайные люди. Высший военный чин генерал-фельдмаршала получил бывший простой украинский казак А. К. Разумовский, никогда не служивший в армии. Он стал морганатическим мужем императрицы Елизаветы, с которым она тайно обвенчалась.
Существуют различные оценки деятельности Елизаветы Петровны. Одни историки утверждают, что ее время отличалось гуманностью и веротерпимостью, усилением роли дворянства в государстве, расцветом мануфактурного производства и торговли, дальнейшим развитием образования; другие полагают, что каких-то коренных и значительных изменений в государстве и обществе не произошло. Поэтому, говоря о деятельности этой правительницы, нужно учитывать и брать во внимание обе точки зрения.
Например, по словам Ключевского, это была умная и добрая, но беспорядочная и своенравная русская барыня XVIII века, которую по русскому обычаю многие бранили при жизни и, тоже по русскому обычаю, все оплакали по смерти.
Взойдя на престол путем переворота, Елизавета Петровна не чувствовала себя на нем достаточно прочно. Поэтому, чтобы упрочить свои позиции, она озаботилась устройством дел престолонаследия. Разумеется, что после низвержения Миниха, Остермана, Левенвольде, а также Брауншвейгской фамилии немецкое влияние при русском дворе практически сошло на нет. Однако, утвердившись на престоле, Елизавета объявила своим наследником племянника – принца Карла Петера Ульриха Голштейн-Готторпского, сына своей сестры Анны. 5 февраля 1762 года, практически сразу после смерти Елизаветы, он был официально объявлен наследником русского престола.
Но Брауншвейгский дом – как и все запретное на Руси – манил и соблазнял мечтателей. Причем, Анна Леопольдовна, Антон и, конечно, малолетний и опальный Иван VI Антонович никаких интриг сами не затевали, но являлись возбуждающей приманкой для любителей стратегических игр, тем более что методика уже была отработана. Нужно было срочно женить герцога Карла Петера Ульриха, чтобы он поскорей произвел потомство и обозначил династическую ветвь.
Советники императрицы придерживались такого же мнения и стали предлагать невест. Бестужев продвигал саксонскую принцессу Марию Амалию. Польская королевна, дочь Августа III, была выгодной парой, – она содействовала бы объединению России и Польши. Это испугало тайных почитателей франко-прусского союза, и они поспешили найти другой вариант. На прусской службе пребывал принц Ангальт-Цербстский, его жена, Елизавета Голштинская – родственница молодого Петра – была одновременно сестрой наследника шведского престола. И у этой пары имелась дочь София Августа Фредерика (принцесса Фике). В ее пользу Лесток и воспитатель Петра Брюммер пытались подогнать правило Вассиана Топоркова: "Надобно избрать такую, для которой брак был бы подлинным счастьем". Только на этот раз опытные интриганы перехитрили самих себя! Давно известно, что фигурант, поднятый из грязи, рвется в князи во столько раз сильнее благополучного и благородного, во сколько раз его детские игрушки – если они вообще были – дешевле позолоченных погремушек и фарфоровых заводных кукол богатого наследника. Был также еще один очень существенный момент: протестантка София Августа Фредерика куда проще перековывалась в православие, чем ярая католичка Мария Амалия. Где-то на горизонте самым впечатлительным мерещился бледный призрак Марины Мнишек.
Приглашение императрицы Елизаветы прозвучало в середине декабря 1743 года, а 3 февраля 1744 года София Августа Фредерика прибыла в Санкт-Петербург. Через 6 дней невеста была доставлена в Москву – фантастическая по тем временам скорость поездки. Жених при этом ничего не знал, его за хлопотами забыли известить.
К 14-летней невесте приставили трех учителей – греческой веры, русского языка и танцев. Девочка так серьезно взялась за изучение премудростей, что чуть было не погибла. Она выскакивала ночами из постели и перечитывала "конспекты по русскому", а сквозняки во дворце гуляли соответственно климату. Закончилось все тяжелейшим воспалением легких. Месяц горячки был пережит только благодаря Лестоку. Елизавета Голштинская пыталась привести к принцессе своего лютеранского пастора, но Фике отрезала: "Это зачем?" – и позвала Стефана Теодорского – учителя православия. Елизавета умилилась и обняла больную как родную дочь.
Болезнь с Божьей помощью отступила, но интрига продолжалась. Французская партия Лестока торжествовала рано. Опальный вице-канцлер Бестужев сумел перехватить письма посла Шетарди, активного франко-прусского сторонника, и более того – расшифровать их с помощью академика Гольдбаха. Поэтому, когда ему пришлось оправдываться по лестоковским доносам, он предъявил императрице расшифровку, где между прочим карикатурно описывалась сама Елизавета: и думать-то она не любит – держит для этого дураков-министров, и деньги экономит на войне, чтобы просаживать их на кутежи, и туалеты любит переменять по пять раз на дню, и любви предается налево и направо, и главное удовольствие для нее – блистать во дворце среди лакейства. Голова Шетарди оказалась в опасной близости к плахе. Но обошлось высылкой.
Материалы следствия вполне изобличали шпионскую или, по крайней мере, подрывную деятельность невесты, принцессы Фике. Лесток попытался с досады выслать и ее, но Елизавета на будущую невестку не рассердилась. 28 июня 1744 года состоялось миропомазанье Екатерины Алексеевны – так окрестили Софию Августу Фредерику. Об этом написали "Петербургские ведомости", – век-то был уже почти просвещенный! На другой день праздновались именины великого князя, и в качестве подарка состоялось обручение его с новокрещеной великой княжной.
Но осенью наследник заболел, у него обнаружилась оспа, и все думали, что этот Петр последует за предыдущим. Но царевич выздоровел, 10 февраля 1745 года ему исполнилось 16 лет, и его стали готовить к свадьбе. Готовили полгода. Свадьба состоялась 21 августа и праздновалась с необыкновенной пышностью 10 дней.
Конец года прошел в дипломатической работе. Елизавета умело маневрировала и уклонялась от участия в европейских войнах, куда ее норовили втянуть англичане, немцы, шведы.
В марте 1746 года двор получил известие о смерти Анны Леопольдовны, которая была заточена с семейством на берегу Белого моря. Похоронили ее в Санкт-Петербурге, в Александре-Невской лавре. А ее сыну Ивану была уготована участь пожизненного узника, русской "железной маски". Страх Елизаветы перед возможным новым переворотом заставлял ее все тщательней скрывать низложенного императора. Сначала Елизавета намеревалась выдворить Брауншвейгскую семью из России (так было официально указано в манифесте, обосновывающем ее права на престол), но передумала, испугавшись, что за границей она будет опасна, и приказала посадить в тюрьму бывшую регентшу и ее мужа. В 1742 году тайно для всех вся семья была переведена в предместье Риги – Динамюнде, затем, в 1744-м, в Ораниенбург, а после подальше от границы, на север страны – в Холмогоры, где маленький Иван был полностью изолирован от родителей. В 1756 году его перевезли из Холмогор в одиночную камеру в Шлиссельбургской крепости. В крепости Иван (официально именовавшийся "известный арестант") находился в полной изоляции, ему не разрешалось никого видеть, даже крепостных служителей. За все время заключения он так и не увидел ни одного человеческого лица. Однако факты говорят о том, что, разлученный с родителями в четырехлетием возрасте, Иван был нормальным мальчиком. Нет сомнения, что он знал, кто он такой и кто его родители. Об этом свидетельствует официальная переписка еще времен Динамюнде. Полковник Чертов, отправленный готовить камеру для Ивана, получил распоряжение: комната должна быть без окон, чтобы мальчик "по своей резвости в окно не выскочил". Позже, уже в 1759 году, один из охранников рапортовал,
что секретный узник называет себя императором. Как вспоминал один из присутствовавших на беседе императора Петра III с Иваном в 1762 году в Шлиссельбурге, Иван отвечал, что императором его называли родители и солдаты. Помнил он и доброго офицера по фамилии Корф, который о нем заботился и даже водил на прогулку. Все это говорит только об одном – мальчик не был идиотом, больным физически и психически, как порой его изображали. Есть свидетельства, что в 1759-м у Ивана стали наблюдать признаки неадекватного поведения. Видевшая его в 1762 году императрица Екатерина II говорила об этом с полной уверенностью, но некоторые полагали, что это была лишь жалкая симуляция.
Представить Ивана безумцем было выгодно власти. С одной стороны, это оправдывало суровость содержания узника – ведь в те времена психически больные люди содержались, как животные, на цепях, в тесных каморках, без ухода и человеческого сочувствия. С другой стороны, представление об Иване как о сумасшедшем позволило оправдать убийство несчастного, который, как психический больной, себя не контролировал и поэтому легко мог стать игрушкой в руках авантюристов.
В доказательство безумия заключенного тюремщики пишут о его неадекватной, по их мнению, реакции на действия охраны: "В июне [1759 года] припадки приняли буйный характер: больной кричал на караульных, бранился с ними, покушался драться, кривлял рот, замахивался на офицеров". Из других источников нам известно, что офицеры охраны обращались с ним грубо, наказывали его – лишали чая, теплых вещей, возможно, били за строптивость и уже наверняка – дразнили, как сидящую на привязи собаку. Об этом есть сообщение офицера Овцына, писавшего в апреле 1760 года, что арестант здоров и временами беспокоен, но "до того его доводят офицеры, всегда его дразнят". Их, своих мучителей, Иван, конечно, ненавидел, бранил, и это было естественной реакцией психически нормального человека на бесчеловечное обращение.