- О, конечно! Сумасбродный мальчик, к которому нельзя было подойти без того, чтобы он сейчас же не начал драться. Ты был единственным человеком, ладившим с ним; вы были неразлучны. Гоэнфельс собирался поступить на флот, и это действительно то, на что годится этот бесноватый, как ты его называл. Но ведь из тебя хотели сделать помещика, значит, твой отец, в концe-концов, уступил твоему желанию?
- Не совсем, потому что я настоял на своем. Я довольно часто грозил этим своему папаше, но он никогда не верил, чтобы я говорил серьезно. Бернгард прямо из Ротенбаха с согласия своего дяди поступил на морскую службу; ему все пути были открыты. Я же должен был ехать в Берлин отбывать свой год воинской повинности в качестве вольноопределяющегося. Но мы вдвоем уже составили свой план военных действий. Папа снабдил меня всеми нужными бумагами, и я просто отправился с ними к Бернгарду и вместе с ним определился на Морскую службу. Потом я написал домой и почтительнейше заявил отцу, что поступил не в драгуны, а в моряки. Вот-то поднялся шум в Оттендорфе! Папа хотел, было сию же минуту ехать, чтобы взять меня обратно, но потом одумался, а я тем временем написал и дяде Гоэнфельсу. Тот, правда, отчитал меня письменно страшнейшим образом за мое непослушание, но в душе, я думаю, был на моей стороне. Во всяком случае, он уговорил папу, объяснив, что сделанного уже не вернешь.
- Ты говоришь о министре? - спросил Филипп. - Разве ты с ним в родстве?
- Собственно говоря, нет, но он друг юности моего отца и наш ближайший сосед по имению, отсюда и пошло это прозвище "дядя". Однако вернемся к тебе, Филипп. Какой именно важный государственный пост ты имеешь честь занимать? Ты собирался изучать право.
- Да, я изучал право, но служить в каком бы то ни было ведомстве, отказался, меня не устраивают условия службы. Так долго приходится ждать, пока станешь кем-нибудь!
- И потому ты предпочел остаться никем? Что ж, твое состояние, конечно, позволяет тебе это, но мне наскучило бы бесцельно шататься по свету. Это не удовольствие.
- Удовольствие! - повторил Редер с глубоким вздохом. - Разве жизнь вообще - удовольствие? Мне она принесла лишь разочарование и горе.
- В твои-то двадцать пять лет? - насмешливо проговорил Курт. - Впрочем, ты всегда считал себя пасынком судьбы, хотя на самом деле тебе всегда удивительно везло. Полагаю, ты счастливый жених, а может, уже и муж? Я где-то читал объявление о твоей помолвке.
- Не говори об этом, с этим покончено, - мрачно перебил его Редер. - Да, я был помолвлен, но моя невеста изменила мне; она вышла за другого.
- На твоем месте я сразу же женился бы на другой, - заметил молодой моряк с полнейшим душевным спокойствием.
- Ты по-прежнему бессердечен и способен насмехаться решительно над всеми без исключения!
- Напротив, я глубоко сочувствую тебе, - заметил Курт совершенно спокойно. - Итак, твоя невеста бросила тебя? Как же это могло случиться?
- Ее уговорили родители; они силой настояли на нашей помолвке; она же любила другого, человека, не стремящегося ни к какой карьере, бедняка без гроша за душой. Но, в конце концов, она объявила, что не в силах забыть его, и я был принесен в жертву этому человеку.
- Обыкновенная история людей, у которых много денег, - заметил Фернштейн. - Отец с матерью ловят хорошую партию, а дочка бунтует. Не принимай этого так близко к сердцу, подыщи себе другую.
- Никогда! Я потерял веру в женщин, и они для меня больше не существуют.
- Жаль! А для меня они еще как существуют! Однако нам скоро придется расстаться, потому что я выхожу на следующей пристани.
- Неужели? Разве ты едешь не в Дронтгейм?
- Нет, в Рансдаль. Ты, вероятно, даже не слышал о таком городе? Охотно верю, потому что он находится совершенно в стороне от обычного маршрута туристов. Хочу навестить Бернгарда Гоэнфельса.
- Здесь, в Норвегии? Я думал, что он служит на флоте, как и ты.
- Служил. - По лицу Курта пробежала тень. - Он ведь всегда тосковал по Норвегии и хотел вернуться сюда, во что бы то ни стало. Пока дядя был его опекуном, он поневоле должен был жить у нас, но когда достиг совершеннолетия, для него стало лишь вопросом чести прослужить несколько лет. В нашем предпоследнем плавании на "Винете" он еще был с нами, но по его окончании вышел в отставку и вот уже год опять живет в Рансдале.
Он проговорил это несколько отрывистым, торопливым тоном и быстро оборвал разговор.
- Посмотри, Филипп, те вершины уже ближе к нам, там скоро должен открыться фиорд, а при входе в него - пристань. Ландшафт как будто меняется к лучшему.
Они перешли на среднюю палубу, где собралась большая часть пассажиров. Курт обратил все внимание на горы, очертания которых теперь ясно и отчетливо выступали из дымки. Редер сначала тоже направил на них свой бинокль, но потом принялся рассматривать общество путешественников; по-видимому, он кого-то искал и нашел, потому что его глаза все время направлялись в одну точку на палубе.
Немного в стороне от остальных сидела пара, очевидно, специально выбравшая это место, чтобы уединиться. Даме с хорошенькой фигуркой в светлом дорожном костюме было, видимо, лет двадцать, не больше; черты ее лица с розовыми щеками и светло-карими глазами были довольно неправильны, но чрезвычайно пикантны и привлекательны; ее светло-каштановые волосы были завиты в мелкие локончики. Мужчина, находившийся рядом с ней, тоже был еще довольно молодым, но не особенно симпатичным. Очень высокого роста, белокурый и очень чопорный и степенный, он сидел как сторож возле своей спутницы, которая, казалось, была не в духе; на его замечания он получал лишь короткие и недовольные ответы, а чашка бульона, которую он велел подать, была отвергнута нетерпеливым движением руки; наконец, когда он вздумал придвинуть свой стул ближе к ней, потому что ему мешало солнце, она внезапно раскрыла свой зонтик с таким треском и так энергично, что бедняга отшатнулся в сторону и потер нос, задетый кончиком спицы. После этого он старался держаться на почтительном расстоянии и утешился тем, что сам выпил не принятый ею бульон.
Школьные товарищи наблюдали эту маленькую сценку. Курт с трудом подавил улыбку.
- Ты заметил эту пару? - спросил Филипп вполголоса. - Они сели в Бергене. Я пробовал, было заговорить с дамой, но супруг сразу вмешался и объяснил мне знаками, что они не понимают по-немецки. Он буквально не подпустил меня к жене и поскорее увел ее подальше. Неприятный человек!
Курт окинул супругов критическим взглядом.
- Ты думаешь, это муж и жена?
- Разумеется! Кто же иначе? Однако она обращается с ним почти грубо, а он явно стережет ее. Он все время ходит за ней по пятам и выходит из себя, если ей кланяются. Просто тиран!
- Успокойся! - Моряк улыбнулся. - Ты же говорил, что женщины для тебя больше не существуют.
Редер на минуту смутился, однако быстро овладел собой и с чувством ответил:
- Для меня существуют все, кто страдает, потому что я сам страдал. Эта молодая женщина, без сомнения, - жертва обстоятельств; одному Богу известно, что свело их с мужем.
- Может быть, то же, что свело тебя со сбежавшей невестой. Впрочем, вся эта вымышленная тобой драма - не более как пустая фантазия. Прежде всего, это не муж с женой; если бы этот чопорный субъект имел права супруга, он не позволил бы так с собой обращаться. Во-вторых, эта молодая особа совершенно не похожа на жертвенного агнца: она защищается, по крайней мере, хоть зонтиком, ведь он хлопнул перед физиономией бедняги, как ракета. Тише, они идут!
В самом деле, дама поднялась и направилась как раз в ту сторону, где стояли два товарища; мужчина последовал за ней как тень. Она облокотилась на борт и стала смотреть вдаль, на горы, потом что-то потребовала у своего спутника, чего у него, очевидно, не было, потому что он с сожалением пожал плечами.
Тогда Курт без церемоний взял из рук товарища бинокль и с вежливым поклоном преподнес его даме, бегло проговорив по-норвежски:
- Вот, позвольте предложить вам, фрейлейн, отличный бинокль.
Дама, казалось, очень удивилась, услышав родную ей речь из уст немецкого моряка, но взяла бинокль и сразу направила его на какой-то определенный пункт.
- Что, собственно, вы ищете, фрейлейн Инга? - спросил ее спутник.
- Хочу рассмотреть, стоит ли у пристани пароход, который курсирует по фиорду.
- Разумеется, стоит. Ведь это остановка для тех, кто едет в Рансдаль. Но нас это не касается, так как мы едем в Дронтгейм.
Инга взглянула на него, и в ее глазах сверкнуло что-то вроде злорадства.
- Надеюсь, вам будет весело в Дронтгейме, господин Ганзен! - ответила она, а затем обернулась к моряку и возвратила ему бинокль. - Благодарю вас! Вы говорите по-норвежски; вероятно, вы уже не раз бывали в наших краях?
- Нет! Я еду к товарищу, но в Норвегии я впервые, и надеюсь скоро увидеть что-нибудь поинтереснее, чем этот бесконечный однообразный берег, которым мы любуемся все утро.
Барышне, очевидно, не понравилось это замечание, потому что она заявила с вызовом:
- Напрасно. Наши берега очень красивы!
- О вкусах не спорят, я нахожу их скучными. Я много перевидал и потому отношусь ко всему критически.
Инга, очевидно считавшая, что в ее отечестве надо восхищаться всем без исключения, бросила на него возмущенный взгляд и обратилась к Редеру с вопросом:
- Вы тоже так критически настроены?
Филипп, у которого так бесцеремонно забрали бинокль, напряженно вслушивался в разговор, хотя не понимал ни слова. Это прямое обращение к нему смутило его, и он беспомощно взглянул на Курта. Тот поспешил объяснить, что его спутник не знает норвежского языка.
- Так спросите его; я хочу знать его мнение, - сказала Инга тоном диктатора.
Моряк повиновался приказанию и обратился к своему школьному товарищу по-немецки:
- Эту барышню зовут Ингой, она не замужем, потому что этот белокурый ангел-хранитель, следующий за ней, некий Ганзен, называет ее фрейлейн. Так вот Инга желает знать, как тебе нравится ее родина. Скажи, что это рай; она будет довольна.
- Чудная, великолепная страна! - начал Филипп с восхищением к великому удовольствию Инги, угадавшей значение его слов по его тону и выражению лица.
- Он находит Норвегию чудной, великолепной страной, - перевел Курт, - хотя еще совсем не видел ее, так как все время лежал в каюте, страдая морской болезнью.
- Очень сожалею! - благосклонно ответила молодая особа - и очень жаль, что он не говорит по-норвежски. Переведите ему это.
- Барышня сожалеет, что ты не говоришь по-норвежски, - снова перевел Курт. - Ей хотелось бы поговорить с тобой, потому что она находит тебя в высшей степени интересным; особенно же ей нравится грустное выражение твоего лица. По-видимому, ты произвел на нее глубокое впечатление.
Филипп вспыхнул от удовольствия. Ему и в голову не приходило, до какой степени неточно был сделан перевод, и он поклонился с просиявшим лицом, приложив руку к сердцу. Между тем долговязый Ганзен с нескрываемым неодобрением слушал разговор, из которого понимал только то, что было сказано по-норвежски, однако не осмеливался помешать ему - он все еще ощущал укол зонтика, но был явно очень рад, когда молодой моряк, наконец, простился.
- Честь имею кланяться! Я должен пойти позаботиться о своем багаже, потому что высаживаюсь на этой пристани; я еду в Рансдаль.
Услышав это название, Инга бросила на говорившего странный вопросительный взгляд, но только слегка наклонила голову, прощаясь, и направилась обратно к своему стулу, куда за ней поспешно последовал и Ганзен.
- Ты прекрасно говоришь по-норвежски! - завистливо заметил Редер. - Сколько же языков ты знаешь?
- Пока только три; английский у нас необходим, когда мы бываем в океанских колониях, а норвежскому я научился, разумеется, у Бернгарда; он сразу принялся учить меня, чтобы иметь удовольствие с кем-нибудь разговаривать на своем любимом языке. Мы часто упражнялись в нем, и теперь мне это пригодилось. Однако вот и мои вещи выносят наверх; сейчас мы остановимся.
Пароход, заходивший лишь в крупные города, дал сигнал на берег и замедлил ход в ожидании лодки, которую должны были оттуда выслать.
Курт с сожалением посмотрел на противоположную сторону палубы.
- Собственно говоря, очень жаль, что я именно теперь должен уехать: путешествие только начинает становиться интересным благодаря этому знакомству. Эта Инга какой-то боевой петушок! Как она взъерошила перышки, когда я осмелился назвать берега скучными, а потом без церемонии произвела меня в переводчики! У этой малютки есть темперамент!
- Ее зовут Ингой? Какое красивое имя! - воскликнул Филипп, мечтательно закатив глаза.
- И она не замужем! - договорил Курт. - Значит, тебе и карты в руки, у тебя впереди еще такой длинный путь до Дронтгейма, за это время ты успеешь упрочить произведенное тобой впечатление, потому что твой отказ от всей женской половины рода человеческого, по-видимому, допускает исключения.
Редер покачал головой с выражением мрачной покорности.
- Мне всегда не везет! Я ведь не могу разговаривать с этой Ингой, а тебя не будет, чтобы помочь мне.
- Видно, тебе очень понравился мой перевод? Попробуй объясниться при помощи мимики, в исключительном случае и это годится. Вот и лодка, я уезжаю. Прощай, Филипп! Может быть, мы еще раз встретимся; мы с Бернгардом намерены прокатиться на север, а ты ведь тоже едешь туда. Счастливого пути! - и Курт, пожав руку товарища, пошел к трапу, который был уже спущен.
Пароход остановился, и лодка причалила, чтобы принять пассажиров, высаживавшихся здесь. Около самого трапа стояла Инга с маленьким саквояжиком и пледом, перекинутым через руку, а рядом - навязчивый Ганзен. Он спокойно наблюдал, как спускали в лодку багаж, но вдруг подскочил на месте и закричал матросу, собиравшемуся отправить вниз довольно большой чемодан:
- Подождите! Вы ошиблись! Этот чемодан остается на пароходе, мы едем в Дронтгейм.
Ганзен рванулся вперед, но в ту же минуту маленькая рука Инги схватила его за полу сюртука и энергично удержала на месте.
- Оставьте, пожалуйста! Все в порядке; я так распорядилась еще при отъезде.
- Но… но ведь это ваш чемодан!
- Конечно. Я выхожу здесь; я еду в Рансдаль.
- В Рансдаль? - повторил Ганзен, явно не понимая.
- Да, к дяде, пастору Эриксену. Мои родители уже знают об этом; я им написала из Бергена. Мне очень жаль, но вам придется одному продолжать путь в Дронтгейм.
Тем временем чемодан был благополучно спущен вниз. Курт же стоял на ступенях, но с удивлением остановился и скорее, чем Ганзен понял, в чем дело; он быстро сбежал вниз, давая дорогу, и протянул руку поспешно следовавшей за ним девушке, чтобы помочь ей войти в лодку. Она впрыгнула в нее и уселась с чрезвычайно довольным видом. Ганзен все еще стоял у борта, точно окаменев на месте. Только когда он увидел, что отвязывают канат, к нему вернулся дар речи и способность двигаться; он бросился к трапу и с отчаянием закричал:
- Но, фрейлейн Инга!.. Ради Бога!..
Она кивнула ему с убийственно-ласковым видом.
- До свиданья! Желаю вам развлекаться в Дронтгейме, у нас там очень мило. Я приеду не раньше чем через месяц, а то, может быть, и позднее, до тех пор вы, конечно, уже уедете. Кланяйтесь моим! Счастливого пути!
Филипп Редер, который, разумеется, не понял ни слова и не мог объяснить себе эту сцену, тоже перегнулся через борт и крикнул вниз:
- Скажи на милость, Курт, что это значит?
Фернштейн взглянул на него тоже с чрезвычайно довольной физиономией и ответил:
- Фрейлейн Инга тоже едет в Рансдаль; мы едем вместе. До свиданья, Филипп! Счастливого пути!
Трап был уже поднят, пароход начал набирать ход и волны, которые он поднял, заколыхали маленькое суденышко. Инга завершила свое издевательство тем, что вытащила из кармана платок и принялась махать им, как будто это было самое нежное прощание, а Курт последовал ее примеру и тоже замахал платком. Они поплыли к берегу, тогда как пароход пошел своим курсом.
Двое покинутых стояли на палубе и смотрели вслед лодке, пока ее было видно; потом Ганзен вдруг запустил обе руки в свои желтые как солома волосы и, буквально шатаясь, направился к стулу, а Филипп Редер погрузился в мрачное уныние.
Опять невезение! Фернштейн, этот счастливчик, уехал с молодой особой, которую звали Ингой и которая была еще не замужем, а он… он сидел здесь, одинокий, покинутый, и ехал в Дронтгейм, потерявший теперь для него всякий интерес. С немой яростью Редер раскрыл путеводитель и принялся искать в нем Рансдаль. В самом деле, это место лежало в стороне, глубоко в горах, но должна же была существовать какая-нибудь возможность проехать туда из Дронтгейма!..
Лодке надо было проплыть порядочное расстояние до берега, но Инге не хотелось разговаривать. Когда пароход удалился, и она насладилась триумфом, который доставил ей благополучно удавшийся "государственный переворот", она опять раскрыла зонтик, очевидно, служивший ей и наступательным и оборонительным орудием, и совершенно исчезла под ним. Однако Курт не дал себя запугать, он занял место напротив и начал разговор:
- Итак, нам с вами по пути!
- Оттого, что вам вздумалось ехать в Рансдаль, - почти негодующе прозвучало из-под зонтика.
- Извините, это вам "вздумалось"! Я с самого начала собирался в Рансдаль, вы же, насколько мне известно, как будто ехали в Дронтгейм.
- Мой план путешествия, в конце концов - мое дело.
- Совершенно справедливо, но позвольте мне считать счастливым случаем то, что он совпадает с моим.
Инга была, по-видимому, иного мнения. Она помолчала несколько секунд, потом вдруг спросила инквизиторским тоном:
- Как зовут товарища, к которому вы едете в Рансдаль?
- Бернгард Гоэнфельс.
- Да?! - изумленно воскликнула девушка, выглядывая из-под зонтика.
- Вы с ним знакомы? - спросил Курт.
- Лично - нет; его еще не было в Рансдале, когда я приезжала в последний раз. Вы, конечно, знаете, что он собирается жениться?
- Да, он помолвлен уже три месяца, - медленно ответил Курт, и по его лицу опять скользнула тень, как тогда, когда он упомянул в разговоре со школьным товарищем, что Бернгард вышел в отставку.
- Его невеста - Гильдур Эриксен, моя двоюродная сестра.
- В самом деле? Я слышал еще на пароходе, как вы упомянули фамилию. Значит, между нами оказываются совершенно неожиданные отношения!
- Между нами? - Инга сморщила носик и смерила Курта взглядом с ног до головы. - Разве вы родственник господина Гоэнфельса?
- Нет, но я его близкий друг.
- Это не отношения. Благодаря этому браку он действительно станет моим кузеном, вы же, господин…
- Курт Фернштейн, позвольте представиться.
- Вы, господин Фернштейн, как были, так и останетесь мне чужим.
- Слушаю-с! Всеми силами постараюсь оставаться для вас чужим!