– Мы должны поблагодарить этого ювелира, – сказала Сэйди Костелло, с облегчением качая головой. – Слава Богу, мир не без добрых людей.
– Да, это верно, но этот джентльмен не захотел, чтобы его имя упоминалось в связи с данным делом. Он здесь появился недавно и счел своим долгом поступить так, чтобы ни у кого не возникло мысли, будто бы он падок до краденого. Сохраняя свое инкогнито, он сможет помогать нам и в будущем, если воровское сообщество снова на него выйдет.
– Как же я счастлива, дочь моя, что этот груз свалился с наших плеч! Сразу два радостных события за последние два дня, но, говорят, Бог любит троицу, – позже с улыбкой сказала Сэйди, развешивая простыни на заднем дворе. – Пожалуй, дела идут на лад.
С тех пор как умер мистер Абрамс, Грета снова работала на рынке, помогая зеленщику позади его палатки. Как же она скучала по тем вечерам, когда, сидя за рабочим столом, разбирала ожидающие ремонта вещицы, вертела в руках крошечные весы мистера Абрамса, слушала его наставления. Обдирать гнилые листья с молодой капусты было делом неблагодарным. Именно тогда ей пришла в голову удачная мысль пойти к мистеру Блейку в его контору, что находилась недалеко от реки, и спросить, доволен ли он отремонтированными часами. Кроме того, она могла бы у него спросить, не знает ли он о подходящем для нее месте, пусть даже это будет работа уборщицей.
Утром она оделась с особой тщательностью, достав свой выходной костюм, сшитый из шерстяного платья Ады. Кроме того, она надела соломенный капор, отделанный яркой лентой, а на шею – свое новое ожерелье, на счастье. Хоть она и была из Уэлмгейта, бедного района, но как показать себя с лучшей стороны, Грета знала.
– Меня зовут мисс Костелло, я хотела бы увидеть мистера Блейка, – заявила она секретарю, войдя в представительный офис юриста.
Узнав причину ее визита, пусть и без предварительной договоренности, служащий повел ее через холл, уставленный вдоль боковых стен стульями, а затем открыл дверь в обшитый деревянными панелями кабинет с камином, в котором жарко горел огонь.
– Ну что ж, юная помощница мистера Абрамса, я рад, что мы встретились при лучших обстоятельствах. Чем могу быть полезен?
Мистер Блейк, сидевший за столом, улыбнулся. Жестом он пригласил ее присесть на обтянутый кожей стул.
– Я хотела узнать, в удовлетворительном ли состоянии к вам вернулись часы. Я очень рада, что они наконец нашлись. Мне не давала покоя мысль, что они могли быть повреждены.
– С ними все в порядке, они в хорошем состоянии, но это, не будем забывать, всего лишь часы. А вы как поживаете?
– В трудах, сэр, но я скучаю по работе у моего усопшего учителя.
Она помолчала, глядя в пол. Решимость вдруг ее оставила.
– Я подумала, если… но, пожалуй, лучше не надо…
Поднявшись на ноги, она собралась уйти.
– Вот, собственно, это я и хотела узнать. Прошу прощения за то, что отняла у вас время.
Он встал со стула, чтобы ее остановить.
– Вряд ли вы отправились в такую даль только для того, чтобы спросить о часах. Вы все еще испытываете затруднения?
– Не совсем так, но я нуждаюсь в постоянной работе. Мать делает все, что в ее силах, но мои брат и сестра еще слишком юны, чтобы работать по-настоящему. Мне нужно подыскать место.
– Вы хотите, чтобы я нашел вам работу?
– Нет-нет, просто… Может, вы знаете кого-нибудь, кому нужна пара умелых рук. У монашек я выучилась шитью. Я умею гладить и гофрировать ткань, штопать, умею читать и писать. Ну а теперь еще и набирать жемчуг на нить, – прибавила она. – Ну, почти. Мистер Абрамс не успел закончить мое обучение.
– Мне нравится ваша честность, Маргарет. Моя жена как раз нуждается в помощи по хозяйству. Я поговорю с ней, и, возможно, она предложит вам работу… Вам это подойдет?
– Спасибо, я была бы вам чрезвычайно благодарна…
– Вам придется жить в нашем доме. У моей жены есть особые требования. Ей нравится, чтобы все было, как в старину, но посмотрим, что она скажет.
Проводив ее до двери, он немного помолчал.
– И, пока вы не ушли, дам вам небольшой совет. Когда вы пойдете к ней, не надевайте украшений вроде того, что сейчас на вас, – сказал он, скользнув взглядом по ее подвеске. – Красивого, впрочем.
– Мистер Абрамс оставил мне его в наследство, – с гордостью сообщила Грета.
– Я рад за вас, но моя жена, Серенити, сторонница традиционного уклада. Квакеры, члены Религиозного общества Друзей, стремятся к простоте в быту, одежде и высказываниях. От своей прислуги Серенити ждет такого же поведения. Форму вам выдадут.
– Благодарю вас, я приму к сведению ваше предостережение… то есть, я хотела сказать, ваш совет, сэр.
– Рад был вас повидать, Маргарет Костелло. Желаю вам удачи.
Эразм Блейк улыбнулся, когда она сделала книксен.
– Теперь ступайте домой.
Грета чуть ли не вприпрыжку миновала Парламент-стрит и Фоссгейт, довольная тем, что решилась попытать счастья. У нее появился шанс начать все сначала. "Удача являет себя трижды", – подумала она и, прикоснувшись к подвеске, ощутила холод жемчужины. Ах, если бы узнать имя того ювелира, что спас ее репутацию, сдав полиции грабителей! Ей бы хотелось, чтобы когда-нибудь она смогла поблагодарить его лично.
9
Грета тщательно вычистила и выгладила каждый предмет своего туалета. Ее шерстяное пальто и серое платье с накрахмаленным воротничком были безупречны. Благодаря стараниям Тома ботинки блестели как зеркало, а вязаные перчатки были как следует заштопаны. В ее сшитый из старого ковра саквояж были уложены чулки, сорочки и щетка, но свою жемчужину, как и советовал мистер Блейк, она оставила дома. Довольная своим благопристойным видом, она прошла знакомыми улицами Йорка, пешком пересекла реку по мосту и направилась к высоким зданиям нагорного квартала Маунт, богатые дома с отполированными до блеска ступенями крылец которого уступами поднимались над городом.
Процветающее семейство Блейков проживало в усадьбе Маунт-Вернон, чей парадный вход был предназначен для посетителей, но не для прислуги, так что Грета прошла к заднему входу и позвонила в дверь. Ей открыла служанка в сарафане.
– Вы новенькая? – спросила она, оглядев Грету с головы до ног. – Проходите.
Вслед за девушкой Грета поднялась по черной лестнице в холл.
– Подождите здесь. И вот что, тут принято обращаться друг к другу по именам, не по фамилиям. Насколько мне известно, вас зовут Маргарет.
– Грета…
– Нет, Маргарет. А я, кстати, Пейшенс.
Она подвела Грету к двери утренней гостиной. Грета немного помедлила, желая поправить волосы, но здесь не было зеркал. Дрожащей рукой она постучала и была призвана предстать перед хозяйкой дома.
Высокая и державшаяся очень прямо, Серенити Блейк стояла у окна. На ней было светло-серое платье с широким крахмальным воротником, ее голова была покрыта простым чепцом, завязанным под подбородком. Стянутые назад и туго скрученные на затылке волосы придавали ее красивому лицу суровое выражение.
– Маргарет Кастелло, мой муж отзывался о тебе как о честной работнице, преданной усопшему работодателю, и единственной опоре твоей овдовевшей матери. Это так?
– Да, мэм, – ответила Грета, делая реверанс.
– В этом доме мы не кланяемся никому, кроме Творца. Говорим мы по-простому. Наше "да" значит "да", наше "нет" значит "нет". Ты увидишь, что живем мы скромно. Мы не тратим деньги на безделушки, поскольку их можно употребить на помощь тем, кто в ней нуждается. Мы едим простую пищу, носим простую одежду и почитаем воскресенье. Мы не признаем Друзьями тех, кто стал мирским, обретя богатство. Я ценю практические навыки, а за твой труд мы предоставим тебе жилье и питание, выделим полдня для посещения твоей матери, а еще ты будешь получать небольшую плату.
Она подошла ближе, чтобы осмотреть Грету своими черными как уголь глазами.
– От тебя также требуется скромное поведение, следует работать молча, почитать воскресенье, как это делаем мы, починять и стирать белье и участвовать во всех благотворительных мероприятиях. Тебе все понятно?
Сглотнув ком в горле, Грета кивнула.
– Сейчас мы проживаем здесь вдвоем с мужем, но когда вернутся мои сыновья из колледжа и школы-интерната, несомненно, значительно прибавится стирки, ведь свои вещи энергичные мальчики умудряются быстро перепачкать. Это также будет твоей обязанностью. Какими умениями ты обладаешь?
– Я умею штопать и менять воротнички и манжеты, перешивать одежду, вышивать, гофрировать кружева… Этому меня научили монахини. И еще я умею нанизывать жемчуг на нить.
– Довольно. Покажи свои руки.
Сняв перчатки, Грета протянула руки для осмотра.
– Хорошо, у тебя руки человека, привычного к труду, и пальцы швеи. В этом доме нет нужды в вычурных вышивках, но простыни истираются и требуют починки, воротники тоже. Мы преуспеваем потому, что приветствуем бережливость во всем.
Как такое замечательное лицо с красиво изогнутыми бровями, густыми ресницами и пухлыми губами может быть столь строгим и даже суровым? Грета ощущала власть этих глаз, что, вперившись в нее, как будто читали ее мысли. Она не выдержала взгляда этой женщины.
– Ты будешь работать вместе с поварихой и Пейшенс и выполнять все задания, которые они тебе будут давать. Без дела здесь никто не сидит. Всегда найдется то, над чем нужно поработать. Это все. Твоя комната на верхнем этаже, общая со второй работницей. И еще, Маргарет, не забывай, ты пришла без рекомендательного письма. Ты здесь только потому, что за тебя поручился мой муж, не подведи его.
– Я не подведу. Спасибо, мэм.
Вместе с Пейшенс она взобралась по лестнице, не вполне осознавая, какое впечатление на нее произвело это собеседование. Разговор длился считаные минуты, и она даже не успела набраться смелости, чтобы задать вопрос. Теперь ей нужно было найти свое место в этом тихом доме с белыми стенами и пустыми комнатами. Тут не было привычного множества украшений, с которых нужно стирать пыль, только ряды фотографий на стенах. Ее неискушенному глазу все здесь казалось отменного качества, но пустота обескураживала.
В комнате под крышей, куда ее определили, были умывальник, железная кровать с жестким матрасом, занавески на окне и ряд деревянных крючков на стене над маленьким комодом. Здесь не было ни картин, ни даже вышитых вдохновляющих цитат из Библии. Усевшись на кровать, она окинула взглядом ту часть комнаты, где расположилась Пейшенс.
Мистер Блейк производил впечатление дружелюбного и открытого человека, в то время как его жена была холодна и замкнута. Грету вдруг охватила тоска по дому с его шумом и гамом, что было присуще всему Уэлмгейту. А здесь она ощущала себя иностранкой в стране, где ей предстояло выучить совершенно незнакомый язык.
На следующей неделе состоялось собрание Друзей Йорка, посвященное шитью. Гостей принимала хозяйка дома: чай, печенье и изысканные пирожные подавали разместившимся в гостиной леди с дочерьми, занятыми созданием "предметов благотворительности".
– Что это такое? – спросила Грета у поварихи Этель, которую не решалась называть по имени.
– Полезные вещи, которые они шьют для бедных. Ну, одежда для сирот и брошенных детей, погребальные уборы для умерших младенцев. Все делается очень аккуратно, не пропадает ни один лоскут черной, серой или белой ткани. Старую одежду распарывают и перешивают.
– А почему в этом доме нет разноцветных вещей?
– Так угодно нашей хозяйке. Ей нравятся яркие цвета в саду, там, где им предназначено быть самой природой, но себя она ничем не украшает. Да это и не нужно с такой белой кожей и такими каштановыми волосами, как у нее. Хозяин без ума от ее красоты. Сыновья пошли в нее, такие же миловидные. Я никогда не видела, чтобы женщина была так привязана к своим детям. Полагаю, только с ними она потворствует своим прихотям. Но это я уже сплетничаю, пожалуй.
Повариха поспешно ушла, чтобы заняться своими делами.
– Когда они приедут домой? – поинтересовалась Грета у Пейшенс.
– Со дня на день. Мастер Эдмунд учится в колледже в Манчестере. Младший, Хэймер, – в школе-интернате в Экворте. Ты сразу поймешь, что они вернулись, – в доме будет шумно.
Постепенно Грета привыкала к строгому укладу, обязательному для обитателей этого дома. Она взглянула на Серенити, которая, будто в оправдание своего имени, тенью неторопливо проплывала через холл, кивком приветствуя гостей. Одетые в дневную форму, состоящую из платьев в серую и белую полосу с жесткими воротничками и манжетами и царапающих кожу накрахмаленных чепцов, Грета и Пейшенс принимали у них пальто и перчатки.
Никто здесь не носил волосы распущенными. Темные косы хозяйки неизменно были покрыты, и Грета представляла себе, как они струятся ниже талии, высвобожденные из тугого пучка на затылке. Не допускалась завивка с помощью щипцов. Волосы должны быть такими, какими их создала природа, а локоны Греты имели обыкновение закручиваться в сырую погоду в тугие спирали, что изрядно ее раздражало.
Дом Блейков был, казалось, бесконечно далек от Уэлмгейта, от зловонных выгребных ям на задних дворах, но Грета тосковала по суматохе субботнего рынка и пятничных вечеров, а что до воскресений… Она вздохнула. Сможет ли она привыкнуть к ним здесь?
Во время утренних молитв, совершаемых под руководством Эразма Блейка, все сидели молча. Говорить можно было, только если душа велела, и никто из них не смел открыть рот. Грета старалась не расплыться в улыбке, представляя себе, как велят души людям в Уэлмгейте орать и драться с субботнего вечера до утра воскресенья. И они слушали библейские изречения, стараясь не ерзать от нетерпения, до тех пор, пока хозяин не решит, что пора приступать к повседневным делам.
Все изменилось несколькими днями позже, когда тишина была взорвана возвращением домой Хэймера Блейка. По лестницам грохотали ботинки, из кухни, где он хватал кусок бисквита, доносился смех. Повариха теперь все готовила в удвоенных количествах, а корзина Греты с вещами для починки была доверху набита спортивными рубашками, рваными бриджами и горой другой одежды, нуждающейся в штопке.
Впервые она услышала игру на пианино в утренней гостиной. В дом как будто ворвался свежий ветер. Улыбаясь, Серенити увлекла сына в свою спальню, чтобы он рассказал ей все свои новости.
С появлением Эдмунда жизнь в доме забурлила еще сильнее, и теперь, в преддверии лета, все домочадцы были в сборе. В саду проходили встречи молодых Друзей, устраивали теннисные партии, поездки мальчиков с друзьями на морское побережье, и стало еще больше стирки и штопки.
Эдмунда представили Пейшенс и Грете. Он был высок и темноволос, как его мать, с таким же пронзающим взглядом, но в нем был живой огонек. Он вежливо расспросил девушек об их семьях, а затем удалился готовиться к экзаменам. В Эдмунде сочетались красота матери и теплота отца, сделала вывод Грета. Серенити не отходила от его двери, требуя от всех проходить мимо его комнаты на цыпочках.
– Ты, Маргарет, разжигая рано утром огонь в каминах, не должна шуметь, чтобы его не отвлекать. Он должен иметь возможность заниматься, – велела Грете Серенити.
Впрочем, девушка заметила, что Эдмунд в своей комнате редко бывает, а когда она постучала в дверь, чтобы там прибрать, а потом вошла, то обнаружила окно настежь распахнутым. Каким-то образом он спустился по водосточным трубам и сбежал из дому одному Богу известно куда. Все это ее совершенно не касалось до тех пор, пока Блейки не получили письмо, вызвавшее в семействе переполох. Повариха поведала, что Эдмунд с позором провалил экзамен по правоведению.
Спокойное течение жизни в доме сменила буря скандалов с хлопаньем дверей. Пейшенс с Гретой невольно слышали ссорящихся с верхней площадки лестницы, где натирали перила.
– Юриспруденция не для меня, мама. У меня нет способностей этим заниматься как следует.
– Но ведь твой отец так хочет, чтобы ты продолжил его дело!
– Я знаю. Мне очень жаль, но ничего не получится. Я хочу что-то делать руками, как мой дед Блейк. Тебе нужно взглянуть на вещи, которые выпускает фирма Уильяма Морриса: прочные столы и стулья из дуба и другой древесины. Я беру уроки столярного дела. Я хочу заниматься именно этим, а не сидеть целый день за столом, выслушивая людские жалобы.
– Ни в коем случае не говори отцу что-либо подобное! – Впервые хозяйка потеряла самообладание. – В нашей семье никто не опускался до физического труда, а всегда предпочитали профессии, способствующие процветанию. Ты должен идти тем же путем.
– Нет ничего постыдного в том, чтобы что-то делать своими руками, мама. Я ведь не дешевую мебель собираюсь сколачивать. Я хочу быть причастным к возрождению тех древних умений, которые мы можем совсем утратить. Это также изготовление витражей, изящных украшений, прекрасных гобеленов. Такая работа вдохновляет.
– Тебя воспитывали не так, Эдмунд, ты не должен дорожить мирским. Это не для нас, – возражала мать, снова в отчаянии повышая голос.
– Может, это и не для тебя, мама, но я вижу присутствие Бога в творениях, созданных кистью, пером или резцом художника.
– Твоими устами говорит дьявол, сын. Кто сбил тебя с пути истинного, побудив говорить о суетном? Кто ввел твой ум в соблазн? Откуда у тебя такие мысли?
– Никто. Я ходил в художественную галерею и влюбился в увиденное. Это пробудило то, что было во мне всегда. Меня нередко тянуто распилить дерево, помочь садовнику или понаблюдать за работой отца моего отца за верстаком. Я приобретал трудовые навыки и бывал в мастерских плотников. Это то, к чему лежит моя душа…
– Ты прекрасно знаешь, что мы не упоминаем тех членов нашего семейства. Твой отец узрел свет истины, примкнув к братству Друзей. Он оставил все те мирские устремления, когда на мне женился.
– Ты заставила его выбирать между его семьей и тобой. Сколько раз мне запрещали навестить деда, прежде чем он умер?
– Как ты смеешь так со мной разговаривать?! Я этого не потерплю. Иди в свою комнату и моли о прощении за такое неуважение к матери. Я не позволю тебе дурно влиять на Хэймера. Отец поговорит с тобой позже.
– Ты забыла про плотника из Назарета, мама? Его ты тоже выставила бы за дверь?
Эдмунд вихрем выскочил из утренней гостиной с потемневшим лицом и покинул дом, хлопнув дверью так, что задрожали стены.
Пейшенс ошеломленно уставилась на Грету:
– Что же нам теперь делать?
– Ничего. Нас это не касается, так ведь?
Обе они слышали всхлипы, доносящиеся из-за двери гостиной. Хозяйка не должна знать, что они что-то слышали, иначе неприятностей не оберешься. Грета предчувствовала, что это не последняя буря. Мир в этом добропорядочном доме был порушен. Бедный мистер Блейк, ему придется принимать чью-то сторону. Впрочем, Грета знала, кого он поддержит.
Как-то утром, через несколько дней после семейного скандала, Грета несла выстиранные вещи, чтобы сложить их в бельевой шкаф. Она увидела стоявшего на лестничной площадке Эдмунда, он глядел в сад, где по дорожке шла его мать.
– Полагаю, вы все знаете, что я в опале. В этом холле эхо разносит голоса до самого верха, – со вздохом произнес он.