Он мог слышать шепоток тех, кто вытягивал шеи, чтобы послушать разговор: "Я и не думал об этом" быстро доберется до другого конца бального зала.
– Герцоги Марчмонты никогда не женились на заклинательницах змей, – сказала она. – Никогда не считала тебя революционером. Мы когда-то были французами, но это было очень давно, и остались бы наши головы при нас, вот это вопрос. Совершенно необязательно. Только подумай об американцах. Они стреляли в нас, протыкали штыком и вешали, как и подобает джентльменам. Ты встречался с американским послом? Приятный человек, но сбитый с толку.
Это случалось со многими людьми, пытавшимися разговаривать с леди Софронией.
– Она не американка, не так ли? – продолжила его тётя. – Они достаточно приятные девушки. – Она огляделась по сторонам. – Я видела одну из них минуту назад. Довольно хорошенькая. Но я не могу не думать, что они не англичанки. А потом я задумываюсь, кто их надоумил не быть англичанками. Так кто же она, юный Люсьен? Если не заклинательница змей, то это должна быть какая-то другая.
– Ваша логика, как всегда, неопровержима, – сказал он. – Но это не просто какая-то другая, а совершенно другая.
Он не знал, с чего и как начался слух о его женитьбе на Зое, но это его не удивляло. Представители высшего света получали большинство сплетен через слуг. Версия, достигшая аристократических ушей, имела мало сходства с оригиналом.
Кто-то из прислуги Лексхэмов должно быть услышал о предложении брака от Зои или о том, что предложение брака прозвучало. Они поспешили передать эту захватывающую новость, не теряя времени.
Герцог не видел вреда в том, чтобы позволить слуху циркулировать некоторое время в высшем свете. Обществу придётся рассматривать Зою в качестве возможной будущей герцогини Марчмонт, а не Девы Гарема. Как только они воспримут её подобным образом, им будет трудно вернуться к представлению о Зое, как о Деве Гарема. Им придётся, думать о ней, как о нормальной.
Зоя не была таковой, но это уже не его дело.
– Помните ли Вы маленькую Зою Октавию Лексхэм? – спросил он.
Его тётя обратила свой бледно-голубой взор в сторону большого канделябра, как будто в нём она хранила свои воспоминания.
– Зоя Октавия, – сказала она.
Он слышал, как снова начались перешёптывания: Зоя Октавия.
Отсутствующий взгляд голубых глаз тёти прояснился, возвратившись к нему.
– Беглянка?
– Да.
– Что за чепуха? Лексхэм потерял её – в Святой Земле или в Константинополе, или в другом подобном месте.
– Она недавно вернулась.
– Она всегда возвращалась, со временем, – сказала леди Софрония. – Но на сей раз время слишком затянулось, по моим подсчётам. Так она заклинательница змей или нет?
– Говоря чистую правду, я практически уверен, что она не заклинательница змей.
– Я полагаю, что "практически уверен" это самое лучшее, чего можно ожидать в этом сомнительном мире. Она американка?
– Определённо нет.
– Как благоразумно с её стороны. Ну, что ж. Я умываю руки. Оставляю это королеве. – Она взмахнула рукой. – Больше ни слова. Это зависит от тебя. Я слишком много держу в уме. Ты не можешь ожидать, что я стану всё тебе объяснять.
Люсьен мог бы задержаться в Олмаке подольше, но счёл, что:
Во-первых, он выполнил свою работу.
Во-вторых, получил от общения с тётей больше развлечений, чем любой здравомыслящий человек мог надеяться.
Он уехал, в тот момент, когда имя Зои Октавии было на пути к комнате с закусками.
Глава 4
Марчмонт Хаус
Утром, в четверг, 2 апреля.
Герцог Марчмонт даже не поднял глаз, когда лорд Аддервуд ворвался в комнату для завтрака. Его светлость ожидал вторжения. На самом деле, прошлым вечером он известил дворецкого об ожидаемом визите и приказал проводить лорда Аддервуда к нему, немедленно по приезду.
Аддервуд помахал газетой перед его носом.
– Ты это видел?
Марчмонт взглянул на неё.
– Похоже на газету.
– Это "Дельфиан". Читал?
– Нет, конечно. Я не читаю газет до сна, как ты знаешь.
– Готов побиться об заклад, что эту ты бы прочёл.
– Надеюсь, ты не станешь ничего ставить. Мне больно видеть, как ты проигрываешь деньги – кроме тех случаев, когда они переходят ко мне.
– Но здесь о Деве Гарема!
– В самом деле?
– Невыносимый ты человек, – сказал Аддервуд. – Ты должен всё об этом знать. Ты был вчера в Лексхэм-Хаус. Я слышал, ты стоял на балконе с молодой женщиной. Кажется, это, – он хлопнул по газете, – та самая молодая женщина.
– Разумеется, нет, – сказал Марчмонт. – Это газета. Что было установлено минуту назад. Не припоминаешь?
Аддервуд бросил на него сердитый взгляд, уселся и раскрыл газету.
– Я приехал прямо сюда, как только получил её. У меня было время только взглянуть… – Он оборвал себя, его глаза расширились. – Боже, это шокирует! Ты знал, Марчмонт?
– О, Аддервуд, твоя память достойна жалости. Как я могу знать, что там, если ещё не читал?
Аддервуд посмотрел на него через газету, опустил взгляд снова и начал читать вслух:
"Восточные приключения мисс Лексхэм. Джон Бирдсли. Следующее драматическое повествование содержит полное и правдивое изложение событий, произошедших с дамой высокого происхождения, как было рассказано ею нашему корреспонденту".
Аддервуд оторвал глаза от газеты.
– Драматическое повествование? Странный способ выражаться.
– Все знают, что Бирдсли воображает себя писателем, – сказал Марчмонт. – Как я помню, однажды он написал отчёт о пожаре в форме греческой поэмы, дактилическим гекзаметром.
Аддервуд вернулся к газете и продолжил читать в подходящем драматическом тоне:
Каир, Египет.
Рождество 1817 года.
Она не могла решить, будет ли обезглавливание самым худшим из того, что может случиться с ней.
Хотя, определённо, существовала и такая возможность.
Солнце уже село, и почти полная луна всходила на небе. С наступлением ночи ворота квартала Эль-Эзбекия, где проживали европейцы, закрывались, так же, как и ворота в других частях города.
В Каире только полицейские, преступники, демоны и призраки блуждали по улицам в темноте.
Уважаемые люди не выходили из дома, а респектабельные дома не открывали дверей.
Она это знала. И в то же время продолжала свою безумную гонку к воротам. Вопрос о возвращении назад не стоял.
Она подошла к ограде и стала смотреть на запертые ворота. Её мозг торопливо перебирал возможные варианты. Их не было.
В любую минуту полиция или стража квартала могут появиться и схватить её. Что бы не произошло потом, хорошего будет мало. Возвращение в дом, из которого она сбежала, вело лишь к неминуемой гибели. Её отдадут на потеху солдатам, или высекут, или забьют камнями, или возможно, всё вместе. Либо, если они будут заняты более важными делами, ей попросту отрубят голову.
Девушка постучалась в ворота.
Лицо появилось в окошке.
– Уходи прочь, – сказал ей сторож.
– Во имя милосердия, – проговорила она. – У меня важное сообщение для английского эфенди. – Она приподняла руку, чтобы он мог увидеть рубиновое ожерелье, свисавшее с её пальцев. – Господь вознаградит Вас за помощь мне.
На случай, если Господа не окажется поблизости прямо сейчас, у неё были приготовлены ценные ювелирные украшения.
Её сердце билось так сильно, что она думала, оно выскочит из груди. Ей понадобилась вся сила воли, чтобы рука не дрожала, пока она покачивала перед сторожем рубинами. Они мерцали в лунном свете, легко различимые. В этой части света облака не препятствовали луне и звёздам, чьё сияние было похоже на призрачную форму дневного света.
Она не помнила, когда в последний раз находилась на открытом воздухе, под луной и звёздами.
Взгляд из-за решётки переместился с рубинов на её закутанную фигуру. Качество её плаща говорило о том, что она не была обычной проституткой или нищенкой. Ни о чём другом оно рассказать не могло. Рубины должны говорить за неё. Если они окажутся недостаточно убедительными, у неё были и другие драгоценности. Она пришла из богатой семьи, где даже рабы были щедро украшены. Она унесла все сокровища, которые смогла. Она их заслужила.
– Кого ты хочешь видеть, дочка? – голос сторожа подобрел, его настроение смягчилось, без сомнения, благодаря сверкающим камушкам в её руке.
Бакшиш служил смазкой всех сделок в Оттоманской империи. Будь оно иначе, девушка бы не дошла сюда.
– Англичанина, – ответила она.
– Какого именно?
Она бы с радостью назвала имя мистера Солта, поскольку он был генеральным консулом Британии. К несчастью, она знала, как и все в Египте, что он путешествует по Нилу с компанией аристократов.
Сколько раз она слышала о компаниях англичан за время своего заключения? Она не знала наверняка, кем они были. У местных женщин, поставлявших сплетни в гарем, были трудности с европейскими именами. Все иностранцы считались франками, непроизносимые имена значения не имели. Требовалось тщательно расспрашивать, чтобы установить, кто именно из прибывших являются англичанами.
Ей хотелось закричать "Помогите мне! Это мой единственный шанс!". Но она научилась себя сдерживать, сохранять спокойствие в то время как вихри эмоций кружили вокруг неё. Данное умение служило важным инструментом выживания в этом мире.
Она спокойно сказала:
– Имена франков невозможно выговорить. Это человек из большого дома, не из дома британского консула, а из того, другого. Умоляю, разрешите мне войти. Моё сообщение очень важное. К утру будет слишком поздно, и другие пострадают от последствий.
Я точно пострадаю. Я буду мертва или буду мечтать о смерти.
Ворота открылись, совсем немного: едва достаточно, чтобы ей протиснуться. Они быстро захлопнулись за ней, прищемив край плаща. Она потянула, и ткань разорвалась.
Её сердце так билось, что она едва дышала. Она боялась, что все её предосторожности окажутся напрасными. Её снова поймают, и на этот раз наказанием будет утопление, удушение, отравление или обезглавливание.
И всё же надежда тоже теплилась в ней. Она поддерживала её все эти годы и завела её так далеко.
Девушка протянула сторожу рубины. Он поднял лампу и вгляделся в её лицо под покрывалом.
Хотя покрывало закрывало всё, кроме глаз, он, должно быть, видел в них отчаяние. Оставалось только надеяться, что он истолкует его как страх слабого существа подвести своего господина. Выполнявшие повеление господина – а у женщин всегда есть хозяева – имели причины быть напуганными.
Самая последняя из рабынь гарема быстро становится адептом в чтении выражений на лицах, выживание зависело от этого навыка. Но его лицо не говорило ни о чём. Чудо, что она ещё могла видеть перед собой, так она взвинчена была. Она понятия не имела, колеблется он из жалости или от подозрения. Возможно, это просто был случай борьбы жадности со страхом вызвать недовольство хозяев.
– Возьми их, – сказала она. – Только покажи мне, куда идти.
Сторож пожал плечами и взял ожерелье. Он показал пальцем направление.
Она поспешила в указанном направлении. Дом было нетрудно найти. Она забарабанила в дверь.
На этот раз в маленьком окошке показалось лицо не египтянина, а английского слуги.
– Прошу Вас, – сказала она. Её английский одеревенел без практики. Она боролась за то, чтобы не забыть его, но язык был смутным пятном в её голове, наряду с воспоминаниями о семье и доме. Сейчас стучащая тяжесть в груди, казалось, давила ей и на мозг, и слова, драгоценные слова ускользали от неё.
– Пожалуйста… Я… Есть… Зоя… Ле… Хэм… Зоя Ле… Хэм… Зоя Лексхэм. Прошу Вас. Помогите мне.
Силы покинули её, так же как и храбрость, которую она проявила – не только сбежав из огромного дворца на Ниле, но и выдержав испытание жизнью в этой тюрьме на протяжении двенадцати лет, в то время как она пыталась сохранить дух девочки, которой была. Ей понадобилась вся её отвага, чтобы выжить и проделать путь сюда.
Теперь храбрость закончилась, и она сползла на землю.
Аддервуд тяжело сглотнул и яростно смахнул слезу, прежде чем оторвал взгляд от газеты.
Марчмонт, слышавший отчёт о побеге Зои из первых рук, держал свои чувства под контролем.
Аддервуд откашлялся.
– Знаешь, я всегда считал Бирдсли писакой низкого пошиба, – сказал он, – кажется, мисс Лексхэм вдохновила его на нечто, похожее на способности.
Марчмонт с удовлетворением отметил использование наименования "мисс Лексхэм", в отличие от "Девы Гарема", и уважительный тон, с которым оно произнесено.
– Она из тех девушек, кто вдохновляет мужчину, – заявил он.
– Тогда это она.
– Без сомнений. Ты узнаешь её в ту же секунду, как только увидишь.
– Вовсе не уверен в этом, – сказал Аддервуд. – Ты знал её гораздо лучше. Для меня она всегда была смутным пятном, расплывающимся на расстоянии.
– Сейчас она не смутное пятно, – сказал Марчмонт. – Ты получишь свою тысячу фунтов до конца дня.
На самом деле, деньги уже должны были быть доставлены в дом Аддервуда. Вчера, перед тем, как подняться наверх переодеться к вечеру, Марчмонт уведомил своего секретаря. Осгуд утром должен был подписать поручительство в банк. Как и все, секретарь знал, что герцог Марчмонт может забывать и проявлять равнодушие к чему угодно, но он никогда не нарушает слова и не пренебрегает долгами чести.
Все знали о том, как он потерял всякое уважение к Браммелу, когда тот ускользнул под покровом ночи, оставив своих друзей отвечать за тысячи фунтов долгов и невыплаченных рент.
Аддервуд просмотрел оставшиеся колонки газетного листка. Половина газеты посвящалась Зое Лексхэм. История её заточения и побега должна появиться в форме памфлета в течение нескольких часов, без сомнения. С иллюстрациями.
– С трудом могу поверить, – сказал Аддервуд.– Это всё правда? Ты там был, когда Бирдсли разговаривал с ней.
– Он записал почти дословно, – сказал Марчмонт. – Ему даже удалось уловить её… э-э… отличительную манеру выражаться.
Слушая напевный голос, с полумраком и мягкими окончаниями, герцог Марчмонт был взволнован гораздо глубже, чем он мог бы признать.
До этого времени он не слышал полную историю её исчезновения. Только тогда он узнал, что она не убегала от слуг, за неё отвечавших.
Находясь в заточении долгое время, когда Зоя уже бегло говорила по-арабски, она узнала, что кое-кто из слуг родителей продал её за огромную сумму, и что похищение было спланировано и подготовлено задолго до рокового дня на каирском базаре.
Читатели узнают, так же как и Марчмонт, что горничная, продавшая её, долго не прожила. В течение недели со дня исчезновения Зои, служанка умерла от несварения желудка.
– Разумеется, её отравили, – заявила Зоя совершенно обыденно двум своим слушателям. – Она была всего лишь женщиной и уже сыграла свою роль. Они бы не стали рисковать тем, что она может раскаяться и рассказать правду.
Таким же удивительным образом Зоя рассказала о своём похищении. Она не поняла тогда, что происходит, говорила она. Её заставили что-то выпить, должно быть, содержавшее опиаты, чтобы успокоить её. Наверное, наркотики притупили её чувства.
В то же самое время, Марчмонт мог себе представить, каково было, когда действие наркотика испарилось: в двенадцать лет, среди чужих, говоривших на языке, которого она не понимала… Двенадцатилетняя девочка, оторванная от своей семьи.
Его воображение снова заработало, но он твёрдо затолкнул образы в особый воображаемый шкаф.
– Просто чудо, откуда у английской девушки благородного рода нашлось столько силы духа, чтобы перенести такой долгий плен? – сказал Аддервуд, качая головой.
– Не знаю, – ответил Марчмонт. – Она не углублялась в детали жизни в гареме. То немногое, что она рассказала, развеивает иллюзии о турецком гареме как о некоей разновидности рая на земле. Разве что для мужчины, который в нём царит.
– Откуда у неё взялась смелость бежать?
– Зоя никогда не испытывала недостатка в храбрости. Ей требовалась только возможность. Увидишь, когда прочитаешь дальше.
Единственная возможность за двенадцать лет. Она появилась без предупреждения: глава семейства и его любимый сын умерли с разницей в несколько часов… суматоха в доме… У неё было, возможно, не более часа, чтобы ухватиться за удачу и действовать. Она воспользовалась случаем. Будь она поймана тогда, её бы убили и, скорее всего, не скоро. Смерти мужчин, так совпавшие по времени, выглядели подозрительно. "Они заявили бы, что я отравила их обоих", как сказала Зоя. Марчмонту было достаточно известно о "правосудии" в той части света, чтобы понять, что это могло означать: её бы пытали, пока она не "сознается".
Мармонт отогнал эти видения тоже.
Он сфокусировался на образах, которые хотел, чтобы Бирдсли насаждал в общественное сознание, с упором на её бесстрашие и мужество перед лицом немыслимых препятствий, на её "английском стиле".
В ходе интервью герцог к случаю упомянул изображение принцессы Шарлотты – разве прошло только два года, тогда ещё бедняжка была жива и здорова? – озаглавленное "Разве она не отважна?". На нём принцесса поднималась на корабль, одетая по-матросски, убегая от навязанного отцом жениха принца Оранского. Этот образ, как Марчмонт и планировал, застрял в сознании у Бирдсли и повлиял на тон его статьи.
Хотя Марчмонт и не был уверен в том, что исключительно благодаря его манипуляциям история вышла такой сочувственной. Он заметил, как Зоя двигалась, как смотрела на Бирдсли или в сторону от него в критические моменты своего рассказа.
Она оказалась умнее, чем можно было предположить. Не прибегая ко лжи, она ухитрилась создать впечатление, будто её отдали в рабыни первой жене Карима. Это значительно уменьшило фактор непристойности.
Я знаю все возможные искусства доставления наслаждения мужчине, вот что она поведала Марчмонту. Зоя, безусловно, лишила чёрствого журналиста его природного цинизма.
– Должно быть, в Алмаке вчера были волнения, – сказал Аддервуд. – Все знали, что ты был в Лексхэм-Хаусе.
– Они не только знали об этом, но и полагали, что я спешу за специальным разрешением в Гильдию адвокатов.
Гильдия адвокатов, располагавшаяся по соседству с собором святого Павла, была логовом церковных юристов. Там находилась приёмная архиепископа Кентерберийского, к которому джентльмен мог обратиться за специальным разрешением. Такое разрешение позволяло освободиться от оглашений и жениться когда и где угодно.
Последовала короткая глубокая тишина.
Затем Аддервуд сказал:
– Ты бы не стал… Я знаю, что ты беспечный парень. Знаю, что ты считаешь себя обязанным Лексхэму. И в то же время… – Он не стал продолжать, явно не уверенный в том, не вступил ли на зыбкую почву.
– Я связан наибольшим из возможных обязательств, – сказал Марчмонт. Он не мог представить себе большего.