- Никакая птица не садится на землю без Божьего ведома. Он знает момент и причину смерти Фебы Валериан. От Бога скрыть ничего нельзя. - Хадасса обхватила свою глиняную чашку, зная, что то, что она сейчас скажет, обидит Александра. - Вероятно, ты даже не осознаешь более глубоких причин, которые заставляют тебя желать, чтобы ее жизнь прекратилась.
- И что это за причины?
- Может быть, тебе так удобнее?
Александр снова покраснел.
- И ты это говоришь мне?
- Она теперь будет полностью зависеть от заботы других людей. Это требует огромного сострадания и любви, Александр. У Юлия эти качества есть. А у тебя на них нет времени.
Александр редко злился, но сейчас ее слова вывели его из себя.
- У меня, по-твоему, нет сострадания? Разве я не трачу все свои силы и средства на то, чтобы помогать людям?
- А скольким из них ты отказывал?
- Я отказывал в помощи только тем больным, которых, как я точно знал, не смогу вылечить.
- А разве они не нуждались в твоей любви?
Александр не мог найти в словах девушки никакого упрека или обличения, и в то же время он чувствовал, как больно они режут по его сердцу.
- Что же я должен делать, Рафа? Принимать всех без исключения, кто обращается ко мне за помощью? Что бы ты мне посоветовала?
Отставив свою чашку в сторону, Хадасса встала и прошла через комнату.
- Вот что, - просто сказала она, остановившись перед ним и обняв его руками. Больше она ничего не сказала, но от ее удивительного объятия Александр почувствовал, как заныло его сердце. Он почувствовал, как ее руки мягко поглаживают ему спину, от чего весь его гнев куда-то испарился. У него защипало глаза. Он закрыл их, тоже обнял Хадассу и прижался щекой к ее лбу. Потом он сделал медленный выдох.
- Иногда мне хочется тебя задушить - так ты меня расстраиваешь, - угрюмо сказал он ей.
Она тихо засмеялась.
- Я прекрасно знаю, что ты чувствуешь.
Усмехнувшись, он обхватил ее лицо своими ладонями и посмотрел ей в глаза.
- Что бы я без тебя делал, Рафа.
От ее веселья не осталось и следа. Она взяла его руки в свои и сжала их.
- Тебе нужно научиться доверять Господу.
Когда Хадасса освободилась от его объятий и направилась к двери, Александр почувствовал какое-то смятение. И вдруг каким-то необъяснимым образом он понял, насколько он одинок в этом мире. Он понял, что, в конечном счете, потеряет ее. Не знал, как именно и почему, - просто знал.
Сегодня вечером произошло нечто такое, чего он не мог объяснить. Может быть, Бог показал ей другой путь? Впервые в своей жизни Александр испытал острое желание, чтобы Хадасса всегда была с ним, чтобы он имел все законные основания считать ее своей, чтобы эти отношения стали нерушимыми.
Александр нахмурился, задумавшись, откуда в нем такое непростое чувство, и тут он вспомнил свои подозрения, которые возникли в нем, когда Рашид вошел и сообщил, что внизу ждет слуга Фебы Валериан. Хадасса тогда подняла голову так, будто ее ударила молния.
В следующую минуту Александра озарила некая догадка, и он в ужасе посмотрел на девушку.
- Так ты знала ее раньше, Хадасса? Ты не просто слышала о Фебе Валериан, а знала ее лично. - Его сердце бешено забилось. - Значит, твоими хозяевами были Валерианы, так? - Тут его охватил страх за нее и за себя, он уже больше не сомневался, что потеряет ее. - Что ты сделала в то время, когда осталась с ней наедине? Хадасса!
Она вышла из помещения, так ничего ему и не ответив.
Но Александр уже понял, что она сделала. Хадасса сняла свое покрывало. Она открылась члену той семьи, которая хотела ее убить.
- О боги!.. - произнес он, тяжело вздыхая и проводя руками по волосам.
Почему он не догадался спросить ее, знает ли она семью Валериана, еще до того, как брать ее туда с собой? Он с самого начала понимал, что это в какой-то степени рискованно. И вот теперь из-за него ей грозит опасность. И ради чего? Чтобы засвидетельствовать еще одно чудо исцеления? Нет! Он взял ее с собой, потому что гордился ее способностями, гордился тем, что она его помощница. И чего он добился этой своей несчастной гордостью?
Его охватило отчаяние. Боже, защити ее! Я просто дурак! Я подверг ее смертельной опасности! Я привел ее в семью, которая уже пыталась ее убить.
А что будет, если у этой женщины восстановится речь? Что тогда? "Боже, - продолжал молиться Александр, сцепив перед собой руки, - не дай этой женщине заговорить. Пусть она молчит!".
Усевшись, он продолжал проклинать себя.
Хадасса полностью доверилась Богу, но он не может быть таким доверчивым. Потерять Хадассу означало для него потерять все. Он только сейчас начинал это понимать, только сейчас начинал видеть, что она значит для него. Наверное, ему необходимо отбросить все сомнения и взять дело в свои руки. К тому же, было бы лучше, если бы эта женщина была мертва. Александр вздрогнул, вспомнив о том, что говорила ему Хадасса, Но он должен руководствоваться здравым смыслом.
Только один визит к Фебе Валериан - и Александр может быть спокоен за дальнейшую судьбу Хадассы. Если Феба Валериан умрет, то он уж позаботится о том, чтобы Хадасса больше не имела никаких дел ни с кем другим из этой семьи.
И тут в его сознании эхом отдались слова Хадассы. Может быть, тебе так удобнее? Но разве удобство может быть оправданием убийства? Нет. А если он стремится защитить жизнь другого человека? Если это возмездие? Семья Валериана пыталась убить Хадассу, отправив ее на арену, навстречу львам. Разве он не имеет права на отмщение?
Александр содрогнулся, осознав ход своих мыслей. Он вспомнил, как Хадасса склонилась над Фебой Валериан. В том, как она держала себя с ней, как разговаривала с ней, была видна ее искренняя любовь к этой женщине. Но как такое возможно?
Он стиснул зубы. Защитить Рафу от семьи Валерианов можно было по-разному.
Но не в этом была настоящая проблема.
Как ему защитить Хадассу от самой себя?
17
Ездра Барьяхин воздел руки в знак разочарования. Ну почему его жена так ополчилась на него именно сейчас, когда он больше всего нуждается в ее поддержке?
- Да, я знаю, что он римлянин! Можешь мне об этом не говорить!
- А если знаешь, зачем ты притащил его в наш дом? Зачем тебе надо было накликать на нас такую беду? - Запричитала Иосавеф. - Все теперь об этом знают! Все видели, как ты вез его через городские ворота. Все видели, как ты вез его по улицам в наш дом. Я просто чувствую, как они прожигают своими глазами стены нашего дома. Теперь тебя даже на порог синагоги не пустят!
- А что я, по-твоему, должен был делать, Иосавеф? Оставить его там умирать?
- Да! Римлянин другого и не заслуживает! Ты что, забыл Иосифа? Забыл всех тех, кто погиб в Иерусалиме? Забыл тех несчастных, которых тысячами угоняли в рабство к таким же языческим псам, как он?
- Я ничего не забыл! - Ездра отвернулся, чувствуя, что с ней разговаривать бесполезно. - Твоя дочь не дала мне бросить его там.
- Моя дочь? Значит, это я во всем виновата. Она, между прочим, и твоя дочь, и вечно в облаках витает. А тебе нужно было бы ее с небес на землю спустить, да и про себя не забыть! Ты берешь нашу дочь, чтобы сосватать ее, и что? Возвращаешься, заявляешь мне, что твой братец выгнал тебя вон и сказал, что не хочет больше тебя видеть! Мало того, находишь в пути какого-то римлянина и тащишь его сюда!
- Я пробовал оставить его в гостинице, но Меггидо не хотел принимать его к себе. Я даже деньги ему предлагал.
Женщина разрыдалась.
- Что теперь скажут соседи?
Тафата слушала этот разговор на ступенях, ведущих на крышу, где они с отцом поместили римлянина. Девушка оставалась с ним до тех пор, пока он не уснул. Долгая и трудная дорога в Иерихон оказалась для него очень болезненной. Тафата была рада, что этот путь остался позади. Она была благодарна Богу, что они довезли раненого живым.
И еще она была рада тому, что этот человек не слышал, что говорит ее мать.
Теперь в доме был слышен только плач матери. Тафата спустилась вниз. Отец печально и беспомощно посмотрел на нее и разочарованно покачал головой.
Тафата подошла к матери и опустилась перед ней на колени.
- Мама, соседи скажут, что отец помнит Писание. Бог ждет от нас милости, а не жертвы.
Иосавеф медленно подняла голову, на ее щеках блестели слезы. Повернувшись к дочери, она пристально посмотрела на нее. Откуда у Тафаты такая красота и доброта духа?
К сожалению, не от меня, - печально подумала Иосавеф, потому что знала, что все время была непослушной и во всем сомневающейся. Но и не от Ездры, который вечно попадал в самые нелепые ситуации. Иосавеф сжала губы - в ситуации, на которые он сам и напрашивался.
Она обняла ладонями лицо Тафаты и слегка потрепала ее по щеке.
- Они не вспомнят об этом. Они вспомнят Иерусалим. Они вспомнят Иосифа. Они вспомнят Масаду. И поэтому они отвернутся от нас, потому что мы дали кров римлянину, язычнику, и тем самым осквернили свой дом.
- Тогда мы напомним им о том, что сказал Бог, мама. Будь милосердна. Не нужно беспокоиться о том, что там говорят другие. Бойся только Бога. Мы должны угождать только Господу.
Иосавеф грустно улыбнулась.
- Мы напомним им, - сказала она, сомневаясь в том, что от этого будет толк. Но все равно, выбора у них теперь не было. Изменить уже ничего было нельзя.
Тафата поцеловала мать в щеку.
- Пойду, принесу воды.
Ездра смотрел, как дочь поднимает огромный сосуд и выходит из дома, освещаемая солнечным светом. Она сунула ноги в сандалии и, придерживая сосуд на голове, пошла по улице. Подойдя к открытой двери, Ездра прислонился к дверному косяку, глядя вслед удаляющейся дочери.
- Иногда мне кажется, что Бог специально призвал нашу дочь свидетельствовать людям о Нем.
- Если вспомнить судьбу всех пророков, то меня это совершенно не радует.
Слова жены опять больно резанули Ездру, и он закрыл глаза, прислонив голову к дверному косяку, возле мезузы. Он знал наизусть слова, которые были начертаны на прямоугольных каменных табличках. Он мог процитировать любую из десяти заповедей Священного Писания, которые были тщательно выписаны на пергаменте, чтобы их можно было хранить в мезузе, прикрепленной к дверному косяку. Он всем сердцем верил в Писание и во все изложенные там обетования… Но всего нескольких слов, сказанных этой женщиной, могли посеять в нем не дающие покоя сомнения. Неужели он подверг свою дочь опасности, оказав помощь римлянину? Неужели он подверг опасности всю свою семью?
"Помоги мне, Господи Боже…" - помолился он, затем повернулся к жене. Взяв ее руку, он поцеловал ее и положил ее на мезузу, после чего снова вошел в дом.
- Я не мог оставить его умирать там, Иосавеф. Бог простит меня. Я думал об этом.
Ее лицо стало мягче.
- Ты хороший человек, Ездра. - Она вздохнула. - Слишком хороший. - Она встала и вернулась к своей работе.
- Как только римлянин поправится настолько, что сможет самостоятельно ходить, он уйдет.
- Куда теперь-то торопиться? Об этом все равно теперь все знают! - Иосавеф посмотрела на лестницу, ведущую на крышу. - Ты положил его на постель в скинии?
- Да.
Женщина несколькими тяжелыми ударами размяла тесто. Этим своим поступком Ездра осквернил лучшую в доме постель. Ладно, как только римлянин покинет этот дом, пусть возьмет и эту постель с собой.
18
Марк проснулся от крика городского глашатая. Он отчетливо слышал голос, что-то кричавший по-арамейски с близлежащей крыши. Марк попытался привстать, но тут же снова лег, ощутив боль во всем теле.
- Через несколько дней тебе будет лучше, - сказала ему какая-то женщина.
Сначала он услышал плеск воды, потом вздрогнул, почувствовав, как ему положили на лоб и на глаза смоченную в холодной воде ткань. Приходя в себя, Марк понемногу стал вспоминать, что с ним было.
- Ограбили… конь… пояс с деньгами… - У него невольно вырвался горький смех. Его растрескавшиеся губы горели. Челюсти болели. Болели даже зубы. - Даже тунику…
- Мы дадим тебе другую тунику, - сказала Тафата.
Марк прислушался к голосу девушки и к ее акценту.
- Ты иудейка?
- Да, мой господин.
Ее слова пронзили его сердце, напомнив ему о Хадассе.
- Мне помог какой-то мужчина…
- Мой отец. Мы нашли тебя в высохшем ручье и привезли сюда.
- А я думал, что все иудеи ненавидят римлян. Почему ты и твой отец решили помочь мне?
- Потому что тебе нужна была помощь.
Марк вспомнил, что он слышал, как по дороге проходит римский патруль. Он слышал, как кто-то проезжал мимо, слышал греческую речь. Возможно, они слышали его крики, но не стали утруждать себя тем, чтобы разыскать его, оказать ему помощь.
- Как он там, дочь? - раздался мужской голос.
- Лучше, отец. Жар уже проходит.
- Хорошо.
Марк почувствовал, как этот мужчина подходит к нему.
- Меня предупреждали, чтобы я не путешествовал один, - сухо сказал он.
- Хороший совет, римлянин. В следующий раз прислушайся к нему.
Несмотря на то что губы болели, Марк криво усмехнулся.
- Иногда человек не может найти того, что он хочет, если рядом с ним находится еще кто-нибудь.
Тафата, заинтересовавшись, наклонила голову.
- А что ты ищешь?
- Бога Авраама.
- Разве вам, римлянам, мало своих богов? - иронично спросил Ездра. Его дочь умоляюще посмотрела на него.
- А вы своим поделиться не хотите? - спросил Марк.
- Это зависит от того, зачем именно Он тебе нужен, - сказал Ездра, давая Тафате жестом понять, чтобы она ушла, после чего сел на корточки, чтобы снять со лба римлянина лоскут ткани и снова окунуть его в воду. Ему не хотелось, чтобы его дочь проводила слишком много времени в общении с язычником. Ополоснув ткань в холодной воде, Ездра снова положил его на лоб римлянину.
Марк опять вздрогнул и вздохнул сквозь сжатые зубы.
- Пока не вставай. У тебя несколько ребер сломано.
- Меня зовут Марк Люциан Валериан. - Его имя не произвело никакой реакции. - Это имя вам ничего не говорит?
- А что, оно такое важное?
Марк грустно засмеялся.
- Видимо, не такое уж важное.
Ездра повернулся к дочери.
- Тафата, иди, помоги матери.
Она потупила глаза.
- Да, отец, - смиренно сказала она.
Марк слушал звук ее шагов, когда она спускалась по лестнице.
- Тафата, - сказал он, - красивое имя.
Ездра сжал губы.
- Тебе очень повезло, Марк Люциан. Тебя лишили твоего имущества и жестоко избили, но ты остался жив.
- Да. Я остался жив.
Ездра уловил мрачный тон, каким римлянин произнес эти слова, и ему стало интересно, что за причина кроется за этим.
- Мы с женой приложили к твоим ранам соль и терпентин. И обработали глубокую рану в боку. Через несколько дней тебе должно стать лучше.
- И я смогу идти дальше своей дорогой, - сказал Марк, слегка скривив губы. - Где я?
- В Иерихоне. У меня, на крыше.
Марк снова прислушался к крику глашатая, раздававшегося по всему кварталу.
- Спасибо вам, что вы не оставили меня умирать в том ручье.
Ездра нахмурился, услышав, с каким смирением были произнесены эти слова, и слегка смягчился.
- Я Ездра Барьяхин.
- Я в долгу перед тобой, Ездра Барьяхин.
- Ты в долгу перед Богом. - Раздосадованный при мысли о том, какую беду этот римлянин накликал на его семью, Ездра встал и ушел с крыши.
Марк снова заснул, временами просыпаясь от звуков, доносившихся с улицы. Пришла Тафата, которая принесла ему большую чашку с чечевичной кашей. Марк был настолько голоден, что с огромным наслаждением все съел. После еды его боли усилились, поэтому разговаривать ему было трудно. Когда девушка поправляла ему одеяла, Марк чувствовал нежность ее рук. Он успел почувствовать аромат ее кожи - смесь солнца, тмина и свежеиспеченного хлеба, - прежде чем она снова оставила его одного.
Наступила ночь, которая принесла с собой благословенную прохладу. Марку снилось, что он плывет по морю. Вокруг не видно было никаких признаков суши - только бесконечная водная голубизна до самого горизонта.
Он проснулся, когда взошло солнце. До него доносились крики играющих на улице детей. Проехала телега. Глашатай снова закричал что-то, сперва по-арамейски, потом по-гречески. Глаза Марка уже не были такими распухшими, поэтому он мог их открывать. Он видел все как в дымке. Когда же он попытался привстать, то снова опустился, почувствовав сильное головокружение.
К нему поднялся Ездра.
- Я принес тебе поесть.
Марк снова попытался приподняться и застонал.
- Не нужно истязать себя, римлянин.
Марк подчинился и позволил себя покормить.
- Какие трудности вы испытываете от того, что я у вас?
Ездра не ответил. Марк посмотрел на серьезное бородатое лицо, обрамленное двумя длинными прядями волос. Он догадывался, что этот человек уже страдает от последствий своих поступков и глубоко сожалеет о своей доброте.
- А чем ты зарабатываешь, Ездра Барьяхин?
- Я соферим, - торжественно ответил тот. - Книжник, - пояснил он, когда Марк нахмурился, не поняв смысла этого слова. - Переписываю Священное Писание для филактериев и мезуз.
- Для чего?
Ездра объяснил, что филактериями называются хранилища полосок пергамента, на которых написаны четыре избранных стиха - два из Исхода и два из Второзакония. Эти куски пергамента хранятся в небольшом квадратном черном футляре из телячьей кожи, который пристегивают к внутренней стороне левого рукава - ближе к сердцу - между локтем и плечом с помощью длинных кожаных ремешков. Другой филактерий повязывают на голову во время молитв.
- Мезуза, продолжал Ездра свои объяснения, - это небольшое хранилище на дверном косяке иудейского дома. Внутри нее хранится кусочек пергамента, на котором написаны два отрывка из Второзакония, которые называются "Шаддай", - так переводится с иудейского языка слово "Всемогущий". Время от времени пергамент в этом хранилище менялся, и тогда приходил священник, который благословлял мезузу и весь дом.
Поев, Марк откинулся на своей постели.
- Что в Писании такого важного, что вы носите его на своих руках и храните на двери?
Ездра помедлил, не зная, стоит ли ему делиться Писанием с каким-то языческим псом из Рима. Однако что-то подтолкнуло его именно к этому.
- "Слушай, Израиль: Господь, Бог наш, Господь един есть. И люби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всеми силами твоими. И да будут слова сии, которые Я заповедую тебе сегодня, в сердце твоем. И внушай их детям твоим и говори об них, сидя в доме твоем и идя дорогою, и ложась и вставая. И навяжи их в знак на руку твою, и да будут они повязкою над глазами твоими, и напиши их на косяках дома твоего и на воротах твоих".