Варя знала, что жену Георгию выбирали всей семьей или, точнее сказать, целым кланом и наконец привезли с родины предков, и тоже какую-то непростую – только она оказалась невзрачной, как курочка при павлине. Раньше бы Варя непременно подумала: "Не то что я", но сейчас безмятежность не покидала ее, она словно плыла среди липовых крылышек, сиреневых звездочек, разрисованных скамеек – и ей дела не было ни до каких невзрачных курочек. Они больше ничего не отнимали у нее в этом мире, мир и так полностью принадлежал ей.
А Гошка с юмором повествовал о своем Рафаэле, который в нарушение семейной традиции строчит стишки и прячет, читать не дает, а за инструментом заниматься не хочет, и вообще играть стал из рук вон плохо, как будто заколдовали. А один раз он, Гошка, просто заслушался под дверью – как у мальчишки пальцы бегают! какая легкость! расколдовали! – и в щелку заглянул. А подлец сидит за пианино, на подставку роман поставил и читает – а пальцы бегают сами по себе…
– А ты что, замуж выходишь? – осведомился Гошка. Наверное, решил из вежливости, что пора поговорить и о ней. – За нашего Зотова из мэрии, да?
Варя проглотила язык, и мысли ее разбежались в разные стороны: срочно позвонить Зотову, и – откуда Гошка знает? Неужели Зотов уже всем рассказал?! Как посмел?! Иначе откуда…
– Вы в "Золотом роге" обедали. – Гошка для убедительности изобразил пальцем рог. – А мои ребята там играют…
– Так ты там был? А что ж не подошел? – строго спросила Варя.
Нет, в этом Белогорске невозможно жить – куда ни пойди, везде тебя увидят!
– Ну, я пытался привлечь твое внимание, – пожал плечами Гошка, – чтобы ты сама подошла. Мы так наяривали! Сами чуть не оглохли. А ты и не посмотрела, все себя разглядывала в зеркалах, да старалась понравиться этому гладкому жэкэхашнику…
– Георгий, если я с кем-нибудь обедаю, – покраснев, еще строже проговорила Варя, – то я не обязательно потом выхожу за него замуж. Вот с тобой я тоже сейчас сижу за одним столом…
– Понял! – Гошка поднял кверху обе руки. – Понял! А что я такого сказал? Свободный мужик с домом… А за кого тогда? Кто-то тут два часа с тобой рассиживал, я только не разобрал со спины…
– Гошка, – очень приветливо заговорила Варя, – скажи, пожалуйста, а почему вы играете джаз? Ты разве раньше любил джаз? Вроде всегда играл что-то другое…
И Гошка принялся объяснять почему и увлекся, а Варя начала смотреть по сторонам, потому что он завелся и стал рассказывать о технологии извлечения звука, совсем уж непонятно, – и заметила у киоска Ларису Ивановну Мурашову. Та тоже увидела Варю и кивнула.
– …Тут не как в классике, играются не все ноты подряд, которые есть в партитуре. Некоторые надо пропускать – но так, чтобы они тоже были услышаны. В этом вся штука…
– Как-как? – вскинула голову Варя.
– Ну да, пропускать – для достижения полетности и динамики…
Конечно! Это опять они, опущенные звенья! Или пропущенные ноты! Конечно, их надо услышать! Конечно, именно в них – главное! Надо было тут же, несмотря на необходимость поддерживать беседу, срочно что-то понять, и оно еще было как-то связано с ее теперешним безмятежным блаженством, с объяснением его сущности и причин… Но Гошка перебил:
– Побегу. Пора. Мы тут с ребятами собирались посидеть все вместе – в "Трех пескарях", например. Кто сможет, пока выходные. Робин, что ли, идею подал или Павлик… Ты как? Давай я твой мобильный запишу, или тебе домой звякнуть?
Варя кивнула:
– Домой.
Лариса Ивановна была не одна, а с каким-то молодым человеком и что-то ему довольно громко втолковывала, педагогически помахивая пальцем. Наверное, кто-нибудь из учеников, настоящих или бывших. Сейчас подойдут, поняла Варя.
И правда, Мурашова – стремительная, с короткой асимметричной стрижкой, из-за которой она выглядела еще энергичнее, – остановилась на полном ходу у Вариного столика, не прекращая разговора, и тут же вовлекла в него Варю – без всяких излишних церемоний и расшаркиваний.
– Вот, пожалуйста, – она указывала на Варю как на наглядное пособие, – абсолютно цельный, состоявшийся человек! С детства понявший, что ему надо, и идущий своей собственной дорогой! Варвара Воробьева – имя тебе должно быть знакомо, известный флорист – и наш брат, музейщица. И флористика, заметь, эту ее цельность не раскалывает, а является полноправной составной частью!
Два глаза смотрели на Варю: серый – внимательно, а зеленый – с прищуром и хитрецой. Она сразу узнала молодого человека с набережной, который пытался с ней познакомиться. Конечно, он – все такой же растрепанный. Надо же, как забавно – она тогда готова была знакомиться со всеми подряд, кто только обратит на нее внимание!
– …А этот юноша бледный со взором горящим, – Лариса Ивановна указывала уже на молодого человека, – талантливый дизайнер, реставратор от Бога, и даже, как оказалось, арт-менеджер, с неплохими задатками – расписные лавки это он нам организовал. И при всем при том – бродяга! Слоняется по жизни, просто бомж какой-то! Не успел из Германии приехать – собрался в Южную Америку. Ну зачем тебе, скажи на милость, Южная Америка! – Ответа она не ждала. – Ищу, говорит! Все нормальные люди, говорит, ищут! Так вот тебе нормальный человек, который уже нашел!
Отчеканив три последних слова, Мурашова еще раз указала на Варю, словно пригвоздила ее взмахом руки к отведенному месту в истории, и, круто повернувшись, продолжала путь. А молодой человек, так и оставшийся безымянным, обезоруживающе улыбнулся и слегка пожал плечами: приходится молчать и слушать. Варя быстро, воровски шепнула ему вдогонку:
– Езжайте! Обязательно езжайте в Южную Америку!
Он улыбнулся, кивнул и поспешил за Мурашовой, насвистывая: "А в солнечной Бразилии, Бразилии моей…"
Еще один фрагмент дополнил гармоничную картину мира. Варю щекотало давно забытое ощущение школьницы, сбежавшей с урока. Сегодня все эти кусочки поразительно точно встают на свои места! Грозной Ларисе Ивановне невдомек, что она сейчас говорила о Варе вчерашней. А Варя сегодняшняя – совсем не тот нормальный человек, с которого надо брать пример. Нет, она действительно чувствует себя цельной, только дорога, выбранная с детства, как раз откололась или отшелушилась прямо на глазах.
Эта часть жизни была необходима, но теперь она прошла.
Варя прекрасно может прожить без всяких музеев! Это только для Ларисы Ивановны они – главное и неизменное, но никак не для нее!
Стоило Варе сказать это самой себе, как ее затопила небывалая свобода, и оставалось только удивляться, что она ведь – свобода – и всегда была рядом. Почему не хватало смелости назвать навязанное главное неглавным? Возможно, нужна была индульгенция для мамы, чтобы не мешала колдовать над цветами, – а потом? Привычка, инерция? Пропустила тот момент, когда стала отдавать музею больше, чем он – давать ей? Или духу не хватало в этом себе признаться, потому что тогда надо же что-то с этим делать – сразу хлопоты, беспокойство, перемены?
А может, она просто-напросто всю свою жизнь не стремилась к собственным целям, а старалась оправдывать чужие ожидания? Мамы, Ларисы Ивановны, учителей, бывших или возможных мужей, Зотова? Все уже научились писать письменными буквами – а ты всё печатными… Все уже выучили таблицу умножения… Все уже вышли замуж… Все уже завели детей… Ее подгоняют, а она торопится соответствовать! Делать то, что говорят, вместо того чтобы делать то, что сама считает нужным! Должно быть, и Боголюбов рассчитывал, что она, с ее бьющей в глаза готовностью понравиться и быть хорошей, пойдет за ним и примет его взгляды, его веру, образ жизни… Совсем как Зотов сейчас!
Но думать об этом было не противно, как прошлой ночью, а легко, с продолжающимся чувством освобождения. Кажется, она все-таки поняла какую-то часть главного – хоть и не ту, что собиралась, пока Гошка мысль не сбил. Но это тоже очень важно! Она в самом деле не обязана киснуть в Переславле или даже возвращаться в музей-усадьбу, если переедет сюда! Мало ли перспектив, и не только в качестве мужней жены небедного чиновника! Что там Лена говорила о своей фирме? Ей же помощница нужна по букетам… Прекрасно как складывается! Как все легко! И как это перемены в жизни могут пугать? Да жизнь благодаря им только начинается!
Скорее – звонить на работу и договариваться, что догуляет отпуск, а потом…
Черт, а ведь сначала надо позвонить Зотову. Только по-прежнему не хочется! Но ведь чем раньше, тем лучше! Варя уже набралась было духу, как вдруг заметила за соседним столиком…
Да, это он, ее попутчик из поезда. Человек, который поступил по отношению к ней порядочно – и сам этого не заметил. Сидит – одинокий, нахохленный, глядит куда-то в одну точку. Нет, невозможно, чтобы в такой день кто-то ощущал тоску, безысходность, даже просто был в плохом настроении!
И Варя первый раз в жизни подсела к мужчине не для того, чтобы ему понравиться. Точнее, она просто повернулась вместе со стулом, поздоровалась и стала болтать. Бывший попутчик кивал, отвечал на вопросы – с вежливостью очень выдержанного человека, не привыкшего демонстрировать, что он не в духе, – а сам смотрел все так же в одну точку. И Варя, повернувшись на стуле к своему столику, немного поникла. Ни развеселить, ни отвлечь этого человека ей не удалось.
Знакомый голос, громкий, звучный, со множеством ноток – от веселой до развязной – раздался над самым ухом. Только этого не хватало. Андреев, со скрежетом двинув стулом по асфальту, усаживался прямо перед ней.
– Наконец-то и я могу воткнуться! Привет! Я тут в парке с утра – и ребятенка выгулял, и жену, а к тебе как ни соберусь подойти – ты все с кем-то кокетничаешь! Пора и мне внимание уделить, все ж не чужие люди! А лучше бы в гости пригласила, к себе домой! Так и помню твой уютный диванчик! Не надумала?
Варя начала подниматься. Досиделась.
– Чужие мужья меня не интересуют, – процедила она, словно надеялась, что если сама понизит голос, то и Андреев перестанет орать.
– Ничего подобного! – Он тоже встал, и опять со скрежетом. – Так уж и не интересуют! А с Витькой Бояриновым кто тут два часа болтал?
Варя автоматически села. С готовностью уселся и Андреев, решив, что она все-таки не против пообщаться.
– А у него и детей в два раза больше, чем у меня, – двое! – продолжал он, обводя ее взглядом. – Ты похудела, что ли, чуток? Это зря! Было лучше! Так я говорю, двое детей-то!
Сама знаю, подумала Варя. Конечно, это выяснилось еще в первом разговоре. Теща, дети. Ежики. Семейник. Хорошо, что не поторопилась со звонком на работу. Может, и не стоит никакой отпуск продлять. И вообще ничего не стоит. И Ленкины букеты – это всё восторженные глупости под влиянием момента. Настроение у Вари упало, как столбик термометра, засунутого в холодильник, но показывать это Андрееву было нельзя – надо изо всех сил постараться…
Пусть связывает ее плохое настроение только с собственной персоной.
– Андреев, мы уже поговорили, – холодно сказала она, снова поднимаясь. – Можешь уже проваливать.
– Всем можно, и только я – проваливай! – оскорбился Андреев и тоже полез из-за стола. Его развязный голос становился скандальным и звучал уже на все кафе. – И Витьке добро пожаловать, и Зотову, и даже нашему директору – за соседним столиком сидел, видел, ты у нас и с ним знакома, оказывается! Ночуешь каждый раз на новом месте, а как я – так проваливай!
Услышав о Зотове, Варя села. Опять та же песня. От людей на деревне не спрятаться. Плюхнулся и Андреев, сверля ее не на шутку обиженным взглядом.
– Опять набрался, – удостоверилась она, поведя носом. – Это ж сколько надо пива выпить?
– Одного не пойму, – Андреев не обратил на ее реплику никакого внимания, – за которого ты замуж-то собралась? Слишком уж их много! Однокласснички эти еще! Никогда они мне не нравились! Правильно делал, что ни на какие посиделки тебя не отпускал! Так за кого? За свободного? Или того надеешься переженить? Сама не знаешь, ха! А они-то хороши! Опять сцепились! Из-за бабы теперь! Ну, комедия! – И, заметив, что Варя не понимает, охотно разъяснил: – Они же депутатское кресло делили в прошлом году!
– Чего-чего? – не выдержала Варя.
– Ну, избирались по одному участку в городской совет. Народные депутаты, блин! Конкуренты. Зачем им это надо? Ну, Зотову – для престижа, социальный имидж наращивать. Может, в мэры метит, я не удивлюсь. А Боярину всегда все надо, натура такая, везде лезет, – повествовал Андреев, довольный, что все-таки привлек Варино внимание. – Эх, и борьба была – жаль, ты пропустила! Как в Госдуму! Это только кажется, что в деревне тишь да гладь… Чиновник твой, слышь, думал, что все под его знамена валом повалят – у него и административный ресурс, и галстук красивый! А Боярин переплюнул – все бабульки за него проголосовали, им же – ха! – скоро к нему отправляться! Микрорайон-то ваш, Сосновый Бор бывший, – одни бабульки! Теперь эти двое – как бобик с мурзиком! А ты чего, не знала? А может, Бояринов нарочно тебя кадрит, чтобы Зотыча совсем свалить, еще разок самоутвердиться? – Варя невольно вспомнила: "сделать" соперника и настроение поднять… – Ну, пошли провожу – еще расскажу чего-нибудь! Давай шляпку понесу!
Он схватил шляпу, лежащую на столе, Варя стала ее вырывать – и победила. Для этого пришлось-таки вскочить и даже отпрыгнуть от столиков с шляпой в руках. Андреев окончательно обиделся и решил наконец уйти.
– Вредная ты, Варька, – сказал он вместо прощания. – Это характер от возраста портится. Вовремя я от тебя избавился! Ты бы меня в гроб свела, как Боголюбова! Чего глазищами сверкаешь? И этого не знала? Совсем одичала там в своей Чухломе! Или знать не хочешь? Главное – побольше мужиков нацеплять…
Варя молчала, не понимая, пьяный ли это бред, или она в самом деле чего-то не знает?
– Не знаешь! – восторжествовал бывший муж. – Зимой еще коньки отбросил! Операции какой-то не перенес! У меня жена – медсестра хирургическая! Ему переливание крови надо было делать! А он же у тебя этот… свидетель Иеговы! Им Иегова эти штуки запрещает! Отказался! И все! – Андреев, пробираясь между столиками, надул щеки и громко чпокнул. Оглянулся последний раз, с превосходством: – А на самом деле не Иегова виноват! Это ты у него всю кровь выпила! Всем только несчастья приносишь!
Варя не замечала любопытных взглядов и продолжала стоять с горящими щеками – среди липовых крылышек и сиреневых звездочек, шариков и флажков, улыбок и музыки.
Она вспоминала о Боголюбове попутно, походя и по большей части с досадой – а его уже не было! Надеялась, что он ей не встретится – и он больше не встретится, как по щучьему веленью… по ее хотенью. Словно Андреев прав и ее мысли материализовались!
Можно было сколько угодно повторять себе, что выпивший дурак наболтал ерунды и обращать на это внимание глупо, – но поздно. Весь волшебный сегодняшний день уже лопнул, как шарик, и она физически чувствовала, как его пустая шкурка повисла и готова упасть и превратиться в мусор.
– Ой, Варь, извини!
Журналистка Катя чуть не сбила ее с ног, длинные каштановые волосы хлестнули Варю по плечам и зацепились за незабудки на шляпке, которую она еще все держала в руках.
– Куда летишь? – машинально спросила Варя, осторожно освобождая густые пряди, в то время как сама Катя нетерпеливо и резко их дергала.
– Как куда! В Тучкове бомба! Колодец кто-то рыл, представляешь, или огород копал! Саперы из МЧС уже едут! Надо к ним успеть прицепиться! А я тут с тобой застряла…
– Бомба? Где-где? В Тучкове?
Еловый тоннель
Варя первый раз ехала в открытом кузове грузовика, но не ощущала ни тряски, ни жесткого сиденья. Не видела угрюмых елей, двумя стенами зажимающих узкую дорогу, Катю и веселых эмчеэсовцев не слышала. Перед ней были папины глаза, растерянные и немного удивленные, такие же, как у нее, только увеличенные толстыми очками, с преувеличенной удивленностью.
Они смотрели и смотрели на нее, переливаясь, расплываясь, снова возникая. Мир, который еще недавно был чудесным гамаком, волшебной колыбелью, снова жестко поменялся и даже не был больше сдутым шариком, на который глядишь со стороны, – он перешел в другое измерение, где можно только застыть в немом ужасе, не ощущая ничего внешнего.
– Варь, да ведь известно только, что нашли снаряд… или бомбу, – успокаивала Катя Варю. – Она ведь не взорвалась! Ну что ты! Я уверена, что все обойдется! Вон какие бойцы с нами едут! Вернее, мы с ними… Да эти бомбы у нас до сих пор находят, каждый год! И ничего! Правда?
Саперы дружно подтвердили, что правда, что земля здесь просто нашпигована железом, которое со временем само лезет наружу, и их то и дело вызывают что-нибудь обезвреживать. Редкие земляные работы не преподносят сюрприза – дом ли кто возьмется строить или перестраивать, огород ли копать. Даже просто в лесу находят заодно с грибами мины, снаряды, патроны от крупнокалиберных пулеметов. Иногда они находятся в отличном состоянии, а иногда не представляют никакой опасности.
Но от всех этих подробностей, которые должны были Варю успокоить, она только вздрагивала. Удовольствие получали сами саперы да Катя, хватавшаяся то за блокнот, то за диктофон. Бойцы перед ней, само собой, красовались.
– А помнишь бабку, которая лет шестьдесят дверь погреба "небельверфером" подпирала? Ха-ха-ха! Это, девушки, немецкий снаряд системы минометного залпового огня… А помнишь, мужик огород под картошку пахал? Двенадцать противотанковых снарядов, калибр пятьдесят миллиметров, как новенькие! Мы их сутки выковыривали один за другим, а мужик страдал: когда же пахать, когда же сажать, когда ж вы уйдете, выходной пропадает…
Но байки Варю не забавляли, она на них просто не реагировала. Катя попыталась переключить ее мысли:
– А помнишь бабу Нюру, Веретенникову? Которая на новоселье пришла с иконой? Представляешь, до сих пор никого не нашли! Была одна версия – провалилась. Насчет любителей артефактов. Эти шустрые ребята как раз в соседнем районе запалились, так что, выходит, не они. Из милиционеров наших ничего не вытянешь, заладили – тайна следствия, а самим, по-моему, просто нечего сказать. – Но, перехватив безумный Варин взгляд, махнула рукой: – Ладно, извини, я просто хотела тебя отвлечь. Помнишь, ты сама просила: держи меня в курсе…
У Вари мелькнуло в голове, что кто-то вроде говорил все наоборот, что злодеев поймали, – но кто, когда, чья информация свежее… Папины глаза опять смотрели на нее доверчиво и часто-часто моргали, словно за что-то извинялись. А она даже насчет починки баяна ничего не узнала! До сих пор в коридоре стоит! Хотя могла бы у Гошки спросить! И вообще, приехав домой, меньше всего думала о папе, который копошится там где-то в своей пенсионерской жизни, схлопнувшейся до размеров огорода, – и пусть себе копошится… За столом вместе всего один раз посидели – прошлой ночью, чаю попили десять минут!