Услышав свое имя, я замерла, но Рената тотчас перебила Игоря:
– Для меня ты – не инвалид, а любимый человек, мой маленький Винни-Пух. Я буду счастлива связать свою жизнь с твоей.
Матовое стекло двери было передо мной экраном, на котором разыгрывался театр теней. Лучи солнца, падающие из окна на фигуры Игоря и Ренаты, по всем законам оптики огибали их и проецировали картинку на дверь. Моя же тень в темноте предбанника была не видна им. Мне бы следовало повернуться и уйти или тотчас постучать, но поступить так оказалось выше моих сил.
Игорь сидел в инвалидном кресле, прямо перед окном, а Рената котенком свернулась у колеса, так что ее кудлатая голова покоилась, по-видимому, на подлокотнике кресла.
– Подожди, Рената, не перебивай. Я уже не такой Винни-Пух, каким был в первые дни после операции. Я теперь скорее грустный ослик Иа. Я говорю о том, что Елена лучше понимает мое состояние. У нее самой в жизни были тяжелые испытания, она и сейчас не окончательно выздоровела. Мы с ней подошли бы друг другу.
– Ага! Ты сам говоришь, что Елена не вполне здорова, а рядом с тобой в твоем нынешнем положении должна быть крепкая молодая женщина, которая могла бы не только вести с тобой задушевные разговоры, но и везде возить, сопровождать тебя.
– Слава богу, Рената, у меня есть деньги, а значит, возможность нанять человека для ухода. Это не аргумент.
– А то, что я люблю тебя больше жизни, это не аргумент? Или… Или я для тебя ничего не значу?
– Не надо начинать сначала, моя девочка. Каковы бы ни были мои чувства, я не позволю испортить тебе жизнь. Я понимаю твою пылкую, художественную натуру, твою экзальтированность, но сама посуди: тебе только тридцать три года, а мне пятьдесят один, и ты видишь, в каком я состоянии. Возможно, если бы у меня не было другого выхода, я позволил бы находиться рядом со мной Ольге, но никак не тебе.
Послышались какие-то звуки, похожие на всхлипы. Вероятно, Рената заплакала. Я не стала больше тянуть и постучала. Рената тотчас вскинулась, оторвалась от колеса и уселась на стул. Я медленно приоткрыла дверь:
– Не помешала, друзья?
– Заходи, Елка. – Игорь обрадовался и руками завертел колеса кресла, направляясь мне навстречу.
Рената встала, достала из сумочки пачку сигарет и, боком пройдя мимо меня, скрывая мокрые от слез глаза, на ходу бросила:
– Ладно, шепчитесь тут, я пойду покурю.
Я начала выкладывать на тумбочку свежую клубнику, сезон ее сбора в области был в самом разгаре, но Игорь остановил меня:
– Елка, зачем ты это притащила? Ты же знаешь, Ольга обеспечивает меня выше головы, нужным и ненужным!
Я подошла к холодильнику, стоящему в углу палаты, и открыла его: Игорь прав – все полки забиты. Я расстроенно закрыла дверцу.
– Ну, съешь хоть несколько ягодок, Игорь!
– Не могу, Елка. В меня уже Рената баловства всякого натолкала, Ольга скоро придет, не отвяжешься, хоть ты помилуй!
– Что же делать? Куда все это?
– Я уже решил куда. Послезавтра выписываюсь, все оставлю сестричкам и нянечкам. Да поставь ты, наконец, куда-нибудь эту чертову корзинку. Сядь, поговорим по-человечески.
Я притулилась на стуле, где еще недавно сидела Рената.
– Елка, я так и не услышал от тебя ответа на свой вопрос.
– Какой вопрос? – Я сделала вид, будто не понимаю, но внутренне сжалась, готовясь к непростому разговору.
– Ты так и не ответила, согласна ли переехать в мой дом.
– Ответила еще в прошлый раз – нет! Я выхожу замуж за Матвея.
– Все еще носишься с этой зряшной затеей? И насколько я знаю, вы должны были расписаться в июне, однако этого не случилось. Значит, ты не уверена? Я знаю, ты ведь всегда любила только меня. И любишь. Теперь я понял это окончательно.
– Нет, Игорь. Я люблю Матвея. Наша с тобой любовь осталась в прошлом. А что касается отложенной свадьбы, то какая могла быть свадьба, если ты в реанимации?
– Что ж, прикажешь мне снова в реанимацию кувыркнуться, чтобы тебя от Матвея оторвать? Или… Понимаю, тебе не нужен инвалид!
– Никакой ты не инвалид, Игорь. Руки действуют, голова варит, ты сможешь работать. И полагаю, женщины тебя тоже без внимания не оставят.
– Вот уж не ожидал, Елка, что бросишь меня на произвол судьбы, когда я в беде окажусь…
– Хуже нет, когда человек, особенно мужчина, спекулирует своей увечностью. Я готова помогать тебе, Игорь, быть твоим другом, но, извини, у меня своя жизнь. В свое время ты сам вытолкнул меня в свободный полет, – не удержалась я от напоминания.
За твоим возмущением кроется просто нежелание брать на себя обузу, – упрямо возразил Игорь. – А между прочим, Ольга, а с ней я действительно обошелся плохо, простила меня. Она готова снова жить со мной и ухаживать за инвалидом. Получается, она одна и любила меня по-настоящему. Беда лишь в том, что я не люблю ее. И мне легче будет рядом видеть безликую сиделку, чем Ольгу с любовью и укором в глазах. Да что Ольга… Ренатка, молодая и красивая, тоже не пренебрегает мною! А ты…
– Прекрасно! У тебя такой широкий выбор. Свет клином на мне не сошелся.
Меня понесло. Я сама понимала, что нельзя так разговаривать с больным человеком. Но страдания, годы безответной любви к Игорю, потом его измены или, может быть, легкомыслие тяжким грузом лежали на моем сердце и сейчас вылились в эту грубость. Я не хотела возвращаться в прежнюю реку, я хотела нового, чистого ручья в своей жизни, и таким светлым ручейком был для меня Матвей.
Игорь опустил голову и сквозь зубы произнес, потирая бесчувственное колено:
– Лена, я ведь не просто потерял возможность ходить, я умер и заново родился. После такой встряски человек не может оставаться прежним, но ты ведешь счет от студенческих лет. За пеленой своих обид ты не видишь во мне нынешнего, честное слово, совсем другого человека.
Я подошла к коляске Игоря сзади, взялась за ручки и толкнула ее вперед:
– Пойдем, Игорь, по коридору прокатимся, ты тут в четырех стенах совсем извелся.
Я везла Игоря по гладкому больничному линолеуму – песчано-желтой дорожкой он выстилался под колесами инвалидной коляски. Я будто примеряла, смогу ли я, захочу ли и впредь так шагать за спиной Игоря, одновременно прячась от жизненных невзгод и толкая его вперед вместе с коляской. Финансовое положение Игоря избавляло женщину, пожелавшую быть с ним рядом, от непосильных трудностей, которые возникают порой в такой ситуации в небогатых семьях. Игорь всегда будет вымыт, накормлен и обихожен даже без моего участия. Что же до любовных терзаний, то ему, как и мне, они становятся все менее необходимы. Следовательно, вопрос только о душевном комфорте, родстве душ. Однако наличие пресловутого душевного родства было для меня под вопросом.
На лестничной площадке за прозрачной стеклянной дверью я увидела Ренату. Она одиноко стояла у окна, отведя в сторону руку с сигаретой, и смотрела зрячим глазом куда-то вверх, в небо. Я вспомнила себя в ее возрасте. Тогда, в тридцать с небольшим, я бы, не раздумывая, бросила всю себя к ногам Игоря, даже к таким безжизненным. Тогда я любила Игоря до безумия, но сейчас вылечилась от него.
Я сделала еще две ездки по коридору, от тупика до тупика, пока не столкнулась с Ренатой. Она возвращалась к Игорю. Теперь мы, каждая из нас, держали по одной ручке кресла и вместе катили Игоря по коридору. Он молча взирал на стены больничного коридора и на редких больных, тоже вышедших прогуляться на местный Бродвей.
Задерживаться в палате я не стала. Взяла свою сумочку и попрощалась, вновь оставив Игоря и его молодую подругу наедине.
Глава 23
Все мои помыслы и дела в эти дни были связаны с Игорем. Может, поэтому и появилась трещинка в моих отношениях с Матвеем. Разумеется, он сочувствовал моему горю и по-человечески жалел Игоря, но у него возникло опасение потерять меня. По вечерам, когда я, опустошенная, возвращалась из больницы, он кормил меня ужином на кухне, а я выплескивала на него тревожные эмоции, связанные с состоянием Игоря. Матвей видел мое отчаяние, боль, беспокойство за другого мужчину и перестал в эти дни приходить в мою спальню.
Когда самые черные дни миновали и стало ясно, что Игорь будет жить, у нас с Матвеем состоялся серьезный разговор. Он сказал, что сочувствует мне и понимает, что в моей жизни значит Игорь. Я пыталась объяснить, что, будь на месте Игоря кто-то другой из моих друзей, я переживала бы точно так же и на наших с ним планах эта беда не отразится. Мы непременно зарегистрируем наш брак и возьмем, как собирались, на воспитание Лизу. Однако сомнения не покинули Матвея даже после того, как мы съездили в ЗАГС и назначили новый день нашей регистрации на середину августа. Однажды Матвей пришел и сказал, что уезжает на общественные работы в Тихвин, на восстановление тамошнего монастыря. Там готовились принять старинную икону Тихвинской Божьей Матери, возвращенную из дальних странствий на родину. В связи с чем основной поток паломников устремился в это место. Перед отъездом Матвей сказал:
– Лена, я не буду держать на тебя обиду, если ты вернешься к Игорю. Значит, не судьба нам быть вместе. На все воля Божья.
Я поцеловала Матвея и еще раз заверила, что покидать его не собираюсь.
– Вот только поставим Игоря на ноги. – Я осеклась. Потом пояснила, что сейчас Игорь очень нуждается в моей поддержке и, пока он морально и физически не окреп, я должна бывать у него.
Матвей, почти не слушая меня, закончил свою мысль:
– Когда ты примешь окончательное решение, сообщи мне. Вот адрес. – Он положил листок бумаги на столик в прихожей. – Если уйдешь к Игорю, я не вернусь в Питер.
– Как же так? Где же ты будешь жить?
– Самым простым для меня бы было остаться в монастыре, но я недостаточно готов к этому. Конечно, я верующий, но меня тревожит слишком много вопросов, и найти ответы на них я хочу сам. А сомневающимся – не место в церковной обители.
– Если не в монастыре, то где?
– У нас огромная страна, и есть еще в достатке глухих местечек, где я надеюсь найти пристанище. Моя душа устала от суеты большого города.
– И все-таки я жду тебя, Матюша. Матвей неуклюже чмокнул меня в щеку, вскинул за плечо тощий рюкзачок и ушел.
Однако в одиночестве я пребывала недолго. Игорь еще находился в больнице, когда ко мне нагрянули гости – моя дочь Женька из Германии и ее отец, мой первый муж Ефим, ныне проживающий в Израиле. В дивную пору белых ночей Петербург всегда заполняется туристами и гостями, и Женя попала в этот поток. Она же упросила принять и отца, который вряд ли сам решился бы обратиться ко мне с такой просьбой. Расстались мы с Ефимом в свое время не по-доброму.
Я успела оформить приглашение еще до трагедии, случившейся с Игорем. Мои гости заказали билеты и уже сидели на чемоданах, когда я известила их о беде, но менять свои планы они не захотели. И вот прилетела Женька, а через пару дней должен был появиться Ефим.
Как бы я ни была удручена положением Игоря, встрече с дочерью я очень обрадовалась. Однако она прилетела без мужа, оставив ребенка на попечение няни. А мне так хотелось взглянуть на малыша! Но Женя решила, что он еще слишком мал, чтобы любоваться архитектурными красотами нашего города, – мои чувства она в расчет не принимала. Михаил, ее муж, не смог вырваться с работы, однако воспользовался поездкой жены в Россию, чтобы оформить договор о сотрудничестве с фирмой Дениса. Когда-то, еще до отъезда Михаила из страны, ребята вместе продвигали один проект и остались довольны друг другом.
Дела мы отложили на потом, а два дня, пока не прилетел Ефим, мы с дочерью заново знакомились друг с другом. Фактически мы расстались с ней, когда Жене было всего шестнадцать лет. Тогда она уехала с отцом в Израиль, а впоследствии, вернувшись в Россию, сразу вышла замуж и тоже жила отдельно. Дочь, повзрослела без меня. Странным образом поменялись наши отношения. Вдруг передо мной оказалась малознакомая молодая женщина. Если бы мы жили вместе, я бы не заметила ее взросления. По-прежнему бы продолжала учить ее жизни, делать какие-то замечания. Но теперь мы были почти на равных. В том смысле, что я уже не была для Женьки безусловным авторитетом. Мы общались с легкой неуверенностью, как два только что познакомившихся человека. Видно, и я для нее не была прежней мамой. Как состоятельная женщина, владелица художественной галереи, я вызывала у нее легкий трепет.
В нашем особнячке я показала зал, мастерскую Ренаты. Татьяна всплеснула руками:
– Как выросла, как похорошела! Я смотрю, ты абсолютная блондинка, под стать немецким фрау. Красишься, признайся?
Женечка, обескураженная бестактностью Татьяны, напомнила, что у нее всегда были светлые волосы, как у мамы. И на остальные вопросы Татьяны ответила коротко, умоляя меня взглядом избавить ее от этого общения. Я извинилась и, отстранив приятельницу, повела показывать Жене мастерскую Ренаты.
Мы присели на старый тюфячок, прислонились друг к другу плечами. Как давно я не ощущала рядом тепло родной души!
Женя осторожно пожаловалась, что жизнь у нее в чужой стране не сложилась. Языка она почти не знает, подруг нет, муж все время на работе и уделяет ей мало внимания. Одна отрада – ребенок.
– Мне всего двадцать четыре года, мама, и никакой перспективы.– Женя вопросительно глянула на меня.
– Женечка, что за настроения! Ты просто устала. Ты здорова, молода. У тебя есть все необходимое для жизни: семья, квартира, здоровье…
Я не могла заставить себя вникнуть в дела Женьки, и она поняла это:
– Ты сказала, что Игорь Дмитриевич просит тебя вернуться к нему? Что тебя удерживает, его инвалидность?
– Для меня невозможен возврат к прошлому, я тебе говорила. И дело не в его состоянии. Я собираюсь соединить свою жизнь с Матвеем Николаевичем.
– Он не показался мне интересным мужчиной, мама. Я понимаю, в твоем возрасте выбирать не приходится… И я не говорю о его внешности. Метр с кепкой, но дело не в этом. Он просто скучный дядька.
– Он очень хороший человек, Женя. Верный, надежный.
– Папа тоже был верный и надежный, но ты его бросила за то, что он остался без работы. А Матвей Николаевич чем лучше? Я у него спрашивала, кем он работает, и он ответил: кем придется!
Ах, Женька, Женька! Ефим давно накачал тебя сказками о своей верности. Он только забыл рассказать, что, когда ты еще лежала в пеленках, он уже ходил налево. Сейчас ты сама мать, может, стоит раскрыть тебе глаза на отца? Нет, какая бы взрослая она ни была, говорить с ней на эту тему я решительно не могу.
– Не все так однозначно, моя девочка. А знаешь, здесь, – я обвела веранду руками, – в этой мастерской работает художница, сотрудница моей галереи, которая тоже попала под чары Игоря Дмитриевича. И она умоляет его разрешить ей жить в его доме.
Как у вас тут интересно! Все кого-то любят, переживают, а я погрязла в трех "К": Kiiche, Kirche, Kinder .
– Церкви, наверно, нет в твоей тройке?
– Нет. Родители мужа хотели, чтобы я синагогу посещала, но какая из меня еврейка. Я себя русской ощущаю. А православной церкви рядом нет. Вот и получается, что душу мне раскрыть негде и некому.
– Разве ты не любишь Михаила? Или он тебя обижает?
– Лучше бы обижал, а так – я его совсем не вижу, он все время на работе. Я понимаю, мужикам вкалывать приходится, особенно сейчас, когда в Германии такая безработица.
– Ладно, Женечка, мы с тобой по театрам походим, по выставкам. Наверстаешь за все годы сидения дома.
– По театрам… – Женя вздохнула и о чем-то задумалась.
Настроение у дочки улучшилось, когда наконец прилетел в Петербург Ефим. Я выделила ему комнату и старалась не оставаться наедине, чтобы не будоражить прошлое. По вечерам мы мило, будто были, как прежде, одной семьей, ужинали на кухне. Ефим рассказывал о своей семье, скупо о новой жене и маленькой дочке. Но особенно гордился своей новой работой. Ефим всегда увлекался фотографией, а теперь сделал ее своей профессией. Он на паях с другом-эмигрантом открыл цифровую фотостудию и принимал заказы, в основном от девушек, желающих стать фотомоделями, – делал для них портфолио. Несколько работ Ефим привез с собой в Россию и собирался выставить в моем салоне. И хотя он заранее не предупредил об этом, я пообещала найти место и для привезенных им портретов. Все было чудесно, пока мы общались втроем.
Но один из дней нам с Ефимом пришлось провести наедине. С утра Женя созвонилась с Денисом и поехала к нему в офис, чтобы передать порученные ей документы. Сказала, что вернется только к вечеру. Ефим задумался, затем предложил прогуляться по улицам нашего детства. Я согласилась. Все лучше, чем сидеть вдвоём дома, а уходить без меня Ефим не собирался. Мы вышли из подъезда, и я свернула к автостоянке (недавно я купила серебристую "ауди" взамен украденного "ровера"), но Ефим остановил меня:
– Не надо машину, пойдем пешком. Погода чудная, да и недалеко до наших пенат. От Поцелуева моста до Львиного рукой подать.
Я не возражала.
– Да, местечко ты классное выбрала! Умеешь окружить себя подходящим пейзажем.
Ефим раскрыл фотокамеру, с которой никогда не расставался, и осмотрелся. Мне и самой нравилось место, где находились мои дом и галерея. Крюков канал прямым рукавом вклинивался в светящуюся солнцем реку Мойку, отдавая ей свои воды. Мы остановились на невзрачном деревянном мосту через канал, который я считала безымянным. С этого места было хорошо кадрировать Поцелуев мост, попавший даже в городской песенный фольклор. До него было метров десять– пятнадцать.
– Встань, Лена, пожалуйста, на Поцелуев мост, для фактуры.
– Снимай, Ефим, без меня. Я не люблю позировать.
– Ладно, тогда я тебя здесь щелкну!
Он отскочил в сторону и остановился у столбика с названием моста, машинально посмотрел вверх.
– Фьюить! – присвистнул он. – Матвеевский мостик. Это что же?! Ты со своими денежками уже своего хахаля увековечила?
О Матвее Ефиму успела рассказать дочь, но впервые Ефим назвал это имя.
– Ефим, не забывайся!
– Да чего ты из себя цацу строишь!
Первые дни бывший муж держался прилично, а сейчас повел себя как встарь. Но сейчас я не была обязана терпеть его закидоны.
– Иди один! Я с тобой дальше не пойду, – твердо заявила я.
– Брось ломаться, не девочка. – Ефим грубо дернул меня за ремешок сумочки. – Что я такого сказал?
Я потянула сумку к себе, и ремешок оборвался.