***
В эту минуту со стороны Мойки, всегда тихой, сонной реки, раздались будоражащие душу крики. Что-то заставило меня вскочить с места и ринуться в сторону набережной. Едва я обежала свой особняк кругом и выскочила к Мойке, как заметила у спуска к воде изрядную толпу. Взгляды всех были прикованы к середине реки, где незадачливый пловец отчаянно пытался вынырнуть из воды. Вот на миг над поверхностью воды показалась его голова, и я узнала Матвея. И снова лишь расходящиеся круги на водной глади. Кто-то пытался со ступеней спуска толкнуть в сторону Матвея дрейфующую у отвесного гранитного берега деревянную дверь, но едва заметное течение отталкивало ее в сторону. Наконец сквозь шумные возгласы людей прорвался звук сирены пожарной машины – приехали спасатели. Вначале они закинули на середину реки спасательный круг, затем два человека бросились вплавь на помощь Матвею. Однако он больше не появлялся над водой.
Передо мною оказалась Рената, которая держала на руках дрожащую от холода, подмокшую Лизоньку. Девочка была укутана в чью-то куртку. Волосы облепили лоб, как приставшие невзначай водоросли. Обе эти картинки: и тонущий Матвей, и Рената с вымокшим ребенком на руках – в какие-то секунды соединились в моем мозгу воедино, но тотчас распались на две. Девочка была целехонька, и слава богу! Мой взгляд вновь приковала вода. По-прежнему у реки суетились спасатели.
Я, сжав кулаки, наблюдала за их работой. Один уже прощупывал дно длинным шестом, другой быстро облачался в водолазное снаряжение. Но где, где же Матвей? Как в воду канул, пришло на ум кощунственное сравнение.
Его тело спасатели обнаружили чуть в стороне от причального спуска. Возможно, теряя силы, он пытался под водой доплыть до спуска, но промахнулся и ударился головой о подводную часть гранитного берега. Ударился и потерял сознание. И все же я не теряла надежды. Когда спасатели вытащили Матвея на набережную, я еще надеялась на чудо. Но искусственное дыхание не помогало, Матвей не приходил в себя.
Санитары понесли безжизненное тело к карете "Скорой помощи", врач на ходу делал какой-то укол. На миг я тоже лишилась чувств и медленно осела на гранитную набережную, у тумбы ограждения.
Я пришла в себя, когда носилки уже затолкали в машину. Санитары закрывали дверцы. Я вскочила и бросилась к Матвею. Но толпа стояла слишком плотно, и я потеряла драгоценные секунды, расчищая себе путь. Меня окутало синеватое облако выхлопного газа отъезжающей машины. Я замахала руками, но машина быстро набирала ход и скоро исчезла из вида. Рядом вновь оказались Рената с девочкой. Волосы у Лизоньки подсохли и завивались легкомысленными колечками над ушами. Пока пытались помочь Матвею, до меня доносились слова о том, как он спасал девочку, но сознание не удержало подробностей. Мы с Ренатой взяли Лизу за руки и поплелись домой. Рената снова пересказывала ужасную историю. Я машинально переставляла ноги. Надо позаботиться о девочке – Матвеем займутся в больнице. Разум подсказывал, что Матвея больше нет, но сердце не желало смириться с потерей и питало надежды.
Лиза, виновато потупившись, чинно следовала между нами. Да, именно Лиза оказалась виновницей трагедии. После уроков она не стала, как ей было наказано, дожидаться Матвея в школьном скверике (он, как нарочно, опоздал к звонку), а убежала с ребятами к реке. У спуска дети увидели покачивающуюся на воде дверь, и двое мальчишек тотчас прыгнули на нее, как на плот. Лиза прыгнула следом. Едва ли не сразу после ее прыжка дверь накренилась, и дети плюхнулись в воду. Мальчишки вскоре самостоятельно выкарабкались на берег, благо их плавсредство не успело отплыть далеко. Лишь Лиза, испуганно вцепившись слабыми ручонками в край двери, беспомощно бултыхала ногами в воде. Дверь медленно удалялась от края причала, а Лиза из последних сил держала над водой свою головку и орала что есть мочи. В этот момент на набережной и появился Матвей, узнавший от ребят, где играет Лиза. Оценив обстановку, он тремя прыжками оказался у края воды, ловко зацепил дверь палкой за железную ручку-скобу и притянул ее к берегу. Но Лиза уже скрылась под водой. Матвей, скинув ботинки, нырнул в воду и, к счастью, мгновенно поймал маленькое тельце девочки. Он сумел подпихнуть девочку на дверь, но сам выбраться не смог. Лизу благополучно доставили на берег подоспевшие на помощь взрослые, а Матвея течение уносило в сторону от спасительного причала и даже от двери.
Я переодела Лизу во все сухое, напоила чаем. Я должна была тотчас позвонить в больницу – Рената узнала у шофера, куда повезут Матвея, – но я оттягивала этот момент. Наконец набрала по справочнику номер и услышала то, чего боялась услышать: "Сомов-Извольский умер, не приходя в сознание".
Для спасенной Матвеем Лизы следующий день стал обычным школьным днем – мы побоялись сообщить ей о смерти папы. Для меня он превратился в хождения по лабиринту похоронных инстанций.
Похороны выпадали на дату открытия выставки. Конечно, все дела в галерее для меня потеряли смысл. Потому я решила не переносить похороны: в тот или иной день я все равно была бы не в состоянии присутствовать на вернисаже и строить счастливое лицо. И открытие выставки переносить не представлялось возможным: реклама, развешанная по всему городу, уже сообщала о дне премьеры. Пришлось все хлопоты, связанные с открытием вернисажа, переложить на плечи старенького скульптора Шиманского. Рената, как и Татьяна, эти дни была безотлучно со мной, взяв на себя попутно и заботы о девочке. В день похорон мы сообщили ей правду.
***
Около свежевырытой могилы священник отпевал Матвея. Соответствующее случаю облачение, икона, большой крест придавали его осанистой фигуре дополнительную торжественность. У могилы нас было немного: трое женщин и двое мужчин: мой брат Шурик и брат Матвея по вере, недавний свидетель нашего венчания. Распорядись Матвей сам своими похоронами, он бы тоже отказался от пышной церемонии. Однажды мы с ним оказались в церкви в момент отпевания неизвестного: дубовый гроб, белые орхидеи, толпа провожающих. Помнится, Матвей, покачав головой, произнес:
– Грехи орхидеями не прикроешь. По мне, так лучше в плащанице быть похороненным.
– Не слишком ли скромен? – не удержалась я от иронии от его явственного намека на Иисуса.
– Не смейся. Уход из жизни так же важен, как и наше появление в этом мире.
Теперь, вспомнив тот разговор, я почти выполнила волю Матвея. Он был облачен в светлый полотняный костюм, а к ногам его мы положили скромные лиловые астры – вестники российской осени. Мы хоронили Матвея на старинном питерском кладбище, рядом с его бабушкой, почившей в советской России старой аристократкой. Матвей нес в себе крупицы дворянского света, но был отодвинут на обочину шеренгами нового поколения. Воспитанный на идеалах ушедшего времени, мальчик не смог соответствовать жестким требованиям жизни. Он стал маргиналом – человеком без положения, без званий.
Шелестящая на ветру листва вторила речитативу священнослужителя. По моим щекам катились слезы, но мне было неловко вытирать их – в левой руке я держала свечу, правой прикрывала ее от ветра. Вслед за священником я осеняла себя крестом, шепча слова прощания. Наконец, мне позволили подойти к гробу, прикоснуться к телу Матвея. Я припала губами к холодному лбу, чувствуя внутри себя давящую пустоту. Следом подошли остальные. И вот – последний взгляд на лицо Матвея. Оно было сейчас абсолютно незнакомым. Возможно, таким был Матвей в молодости – просветленным, спокойным, с налетом аристократизма и благородства. Затем на гроб поставили крышку и медленно опустили его в могилу. Градом посыпались первые комья земли, стукнулись о сухое дерево. Вскоре над могилой вырос небольшой холмик. И только тогда я разрыдалась в полную силу. Шурик и Татьяна, поддерживая меня под руки, повели к машине. Второй раз в своей жизни я овдовела, прожив в новом браке, как и в предыдущем, всего несколько месяцев. Будто злой рок лишал меня покойной, безмятежной жизни, подталкивая к чему-то невозможному.
– Теперь домой или?.. – почему-то неуверенно спросила Рената.
Я вспомнила, что в эти часы уже открылась наша выставка. Может, она имела в виду ее – сейчас самое оживленное время. Пришли знакомые художники, критики, журналисты. Однако вся эта кутерьма, так подчеркивающая торжество жизни, мне совсем некстати, как включенный не вовремя телевизор. Разумеется, мы ехали домой, где нас ожидал поминальный стол. Проезжая мимо галереи, я бросила в ее сторону непроизвольный взгляд: нормалисты выносили из особняка и загружали в машину свой компьютерно-офисный скарб. Не нашли иного времени для переезда! В галерее торжество, открытие новой выставки, а они путаются под ногами. Но вмешиваться в эту суету я не стала.
***
Подруга Татьяны, ответственная за поминки, к нашему приходу закончила все приготовления. Лиза, одетая в темно-синее платьице с белым кружевным воротничком, сосредоточенно выставляла на стол последние мелочи – соль, салфетки, горчицу. Девочка понимала, что из-за ее шалостей погиб любимый ею папа Матвей и по-детски тяжело переживала случившееся. Столкновение со смертью всегда пугает своей непонятностью и безысходностью, особенно впервые. Как все это отразится на Лизиной и без того шаткой психике, неизвестно. Я и сама была как в ступоре, но ответственность за ребенка не позволяла мне окончательно забыться летаргическим сном. Я прижала девочку к себе, и мои слезы упали на кривоватый пробор, сделанный ею сегодня собственноручно. Я погладила Лизоньку по волосам.
– Все будет путем, моя девочка, не плачь, – сказала я, вытирая собственные слезы.
Но Лиза уже выплакалась, пока ожидала нашего возвращения с кладбища. Сейчас она боялась лишь одного.
– Мама Лена, ты не отдашь меня в детдом?
– Конечно нет, глупенькая. Ты же теперь моя дочка. Как я могу тебя отдать?
– А папа будет жить один, на небе, да?
– Он будет наведываться к нам, только невидимкой. Прилетит и посмотрит, как мы тут поживаем, как ты ведешь себя, – высказала я еретическую для правоверной христианки мысль. Но как еще я могла утешить ребенка?
***
В разгар поминок, когда вино слегка растопило неизбывную боль в моем сердце, а другие гости и вовсе расслабились, одновременно раздались два звонка: в дверь и телефонный. Рената побежала открывать дверь, я взяла трубку.
– Пожар, пожар в галерее! – сквозь шум и треск на линии услышала я крик Шиманского.
Голос скульптора так охрип, будто его тоже подпалило огнем. В этот момент на пороге уже открытой Ренатой двери появилась Гальчик и сообщила то же самое. Я выскочила на лестничную площадку, окно которой выходило в сторону галереи. Нашему взгляду открылся полыхающий столб огня и дыма. Пламенем были охвачены оба этажа. Торопиться уже было некуда: от меня ничего не зависело. На моих глазах подъехали две пожарные машины, и бойцы приступили к тушению огня. Но подступиться к дому было нелегко. Рытвины не позволяли подогнать машины близко. Пожарным пришлось вручную разматывать шланги и тащить их в сторону горящего здания. Я наблюдала страшное зрелище с таким чувством, будто горел чужой дом. Пожар, последовавший почти сразу за гибелью Матвея, показался мне чудовищным знаком. Превращалась в золу моя с таким трудом вновь налаженная жизнь.
Спустя час с небольшим пожар потушили, но от сгоревшего домика остался лишь остов с пустыми глазницами окон. К счастью, как сказал пришедший с пожара Шиманский, никто из сотрудников или посетителей галереи не пострадал. Всех удалось вывести.
Я не плакала. Я потеряла все. Я знала, что страховка, если она и будет выплачена, не покроет и малой толики стоимости здания. Татьяна налила мне полстакана коньяка, я равнодушно выпила, не почувствовав ничего. Потом женщины уложили меня в постель, и я забылась долгим тревожным сном.
Глава 29
Игорь приехал ко мне, едва узнав о пожаре. Он хотел присутствовать и на похоронах, но мне казалось, что это непосильное испытание при его инвалидности. Я уговорила Игоря не приезжать на кладбище. Однако после новой трагедии он не стал спрашивать разрешения и явился на следующий же день. Верные опричники подняли его вместе с коляской на мой этаж, вкатили в гостиную и тактично удалились в соседнюю комнату.
Я сидела в кресле неприбранная, постаревшая, закутанная в черный махровый халат Матвея. Покойному мужу он очень шел, однако на мне смотрелся бесформенным футляром.
– Между прочим, – заметил Игорь, подрулив в своей коляске ко мне поближе, английские леди даже в трауре выглядели изящно, – давай-ка расчешем твои волосы.
Игорь достал из кармана расческу и коснулся моей головы.
– Не надо, – отшатнулась я. – Как можно говорить о внешнем виде, когда внутри у меня все сожжено. Ты не можешь понять моего горя. И я не о галерее.
– Понимаю, ты скорбишь о Матвее, но…
Ты всегда его недолюбливал и подсмеивался над его благостностью, потому что ты не знал его так, как я. Он был не так прост, как казался. Да, знаешь… После Матвея осталась стопка тетрадей. Он разрабатывал философский вопрос о связи жизни и игры. Искал формулу выигрыша. Мечтал издать книгу. Я хочу исполнить его волю. Но надо привести записи в надлежащий вид. Поможешь? Боюсь, мне не разобраться в этих бумагах. Кажется, я просто свихнулась от бед.
– Могу посмотреть.
Я с усилием выбралась из кресла и подошла к письменному столу. Открыла ящик, вынула тетради в разномастных, коленкоровых еще переплетах. Пролистала одну. Знакомый почерк вызвал резкую боль в сердце. Почерк так же волнует, как записанный голос, если не больше. Нет! Я не смогу читать эти строки сама. Я кивнула Игорю на груду вынутых тетрадей:
– Возьмешь сейчас?
Игорь кликнул помощника, и тот унес тетради в машину. Я почувствовала легкий укол совести, будто предавала Матвея. Хотя ученый труд – лишь набор холодных мыслей, и больше ничего. Душа Матвея оставалась со мною. Игорь еще раз заверил, что внимательно все изучит и приведет в порядок. Затем, вздохнув, сменил тему:
– Что ж, Лена, пусть земля ему будет пухом. Но живым – живое. Я снова о галерее. Я перед приходом к тебе осмотрел пожарище.. Полагаю, восстановить галерею невозможно. Какие у тебя мысли на этот счет?
Мыслей у меня не было. Но ясно одно: денег на банковском счете нет. Дом заново не отстроить, да и не хочется.
– Я не думаю, что пожар случаен. Мне не дадут отстроиться в этом месте. Я не могу тягаться с мафией.
– Если потребуется, можно и потягаться. – Игорь откинулся в своем кресле, как король на троне. Он не боялся теперь никого.
– Нет, мне не по силам благотворительностью в таком масштабе заниматься. С голода не умру, на хлеб-молоко хватит. Может, со временем подыщу работу по душе.
– Работу?
– А что тебя удивляет? Могу в библиотеку устроиться, я же какой-никакой опыт в галерее получила. Или буду статьи об искусстве для газет писать, в этой области я теперь тоже кое-что понимаю. Ты, Игореха, за меня не беспокойся. Не пропаду. Но, если сможешь меня кому-нибудь порекомендовать, скажу спасибо.
– Спасибо не отделаешься.
У меня от неожиданности глаза на лоб полезли.
– Ты на что намекаешь, господин хороший? Игорь улыбнулся:
– Не пугайся, Леночка. У меня к тебе одна просьба: разреши быть рядом, как другу. Разреши помочь, чем смогу. И больше ничего мне от тебя не требуется.
Я выдохнула, коря себя за подозрительность, и внимательно посмотрела на Игоря. И вдруг, будто впервые за это утро, увидела его. Немолодой человек в инвалидной коляске, посеребренная инеем голова, грузноватое туловище и беспомощные ноги в отутюженных черных брюках. Эти стрелки на штанинах выглядели так странно поверх навечно согнутых коленей. Но они создавали впечатление, что Игорь присел в кресло лишь на минутку. Сейчас встанет и помчится по своим делам. Но я знала, что больше он никуда не помчится, а потому отказать в невинной просьбе было бы жестоко с моей стороны. Для человека важно ощущать свою нужность в этом мире.
– Ты сам понимаешь, как мне важна твоя поддержка. Вообще, не знаю, как бы я без друзей выжила. Рената меня ни на минуту не покидает. Она стала заправским арт-терапевтом. Художник и психолог в одном лице – очень продуктивное сочетание.
– Рената – талантливая девочка. Она и мне помогла извлечь внутренние резервы, выявила мой потенциал. Без нее я бы так быстро не выкарабкался из депрессии. Н-да. Однако, я полагаю, пора ставить точку в наших отношениях. Я не вправе больше злоупотреблять ее добротой.
– Она любит тебя.
– Но я люблю другую.
– И кто же она? Я знаю?
– Безусловно.
Игорь смущенно улыбнулся и отвел взгляд, как провинившийся школяр. Я тут же уловила смысл за прозрачным намеком и покачала головой:
– Игорь, Игорь. Имей совесть. Еще прах Матвея не остыл, а ты заводишь старую песню. Кажется, мы расставили все точки над "i". А не попить ли нам кофе?
Игорь кивнул, и я без промедления пошла на кухню приготовить легкий завтрак. И помощники Игоря в соседней комнате, поди, проголодались. Игорь не захотел оставаться в одиночестве и, проворачивая колеса своей каталки, двинулся вслед за мной. На кухне мы вновь оказались вдвоем – своим бойцам Игорь приказал удалиться, хотя и разрешил взять поднос с бутербродами и кофе. Но едва мы сделали по глотку душистого напитка, как в наружной двери послышался скрежет поворачиваемого ключа. Это возвращались с прогулки Рената и Лизонька. После гибели Матвея – следствия немыслимых игр Лизы на реке – мы усилили надзор за девочкой.
Теперь нас за столом было четверо. Лиза получила стакан сока с булочкой, Рената заварила себе порцию крепкого кофе. Ожидая, пока он чуть остынет, моя помощница вдруг заявила:
– Дитер в отчаянии оттого, что его видеокомпозиция погибла в огне. Теперь ему потребуется несколько месяцев, чтобы восстановить свою змеекудрую Гекату. Он просит меня помочь и предлагает поехать с ним в Германию.
– В Германию? А как же твоя работа? Как жаль, скульптурная пара "Поцелуев мост" тоже погибла в огне…
– Жалеть бесполезно. А в Германии я не собираюсь сидеть сложа руки. Попробую новые формы. Я хочу вдохнуть жизнь в обыденные вещи. И у меня уже появился замысел на эту тему. – Рената с вызовом посмотрела на Игоря. – Предполагаю составить композицию из инвалидной коляски и белых хризантем. Пока все видится очень приблизительно, но думаю, через эту композицию смогу передать свои чувства.