***
Моя старинная подруга Татьяна настояла-таки на своем мероприятии – посещении могилы Ксении. Выбрав один из погожих сентябрьских дней, мы отправились на кладбище. Время рабочее, так что посетителей в часовне у могилы немного – ни студентов, ни служащих. В большинстве своем старухи, на удивление похожие друг на друга, в тесноватых пальто четвертьвековой давности и однообразно скучных вязаных беретах. Потому-то мы с Татьяной сразу обратили внимание на элегантную пару: мужчину и женщину явно молодого возраста. Однако Татьяна тотчас начала отбивать поклоны перед иконой, неистово что-то шепча. Я же засмотрелась на пару. Женщина с непокрытой ярко-сиреневой головой, что при нахождении в часовенке считалось преступлением (даже я накинула на голову легкий шарфик), и очень эффектно одетая, задумчиво смотрела на горящую лампадку. Мужчина выглядел праздным зрителем. Неброского фасона пальто, ладно сидящее на нем, а главное, какой-то нездешний любознательный взгляд выдавали в нем чужестранца. Он крутил головой, разглядывая иконы, но женщина с сиреневыми волосами несмело, почти без размаха, перекрестилась, потупя взор. Возможно, она тоже впервые обращалась к блаженной Ксении. Затем женщина повернулась к выходу, и я узнала ее: Вероника! Да, нынешняя жена Игоря собственной персоной. Ее спутник был мне незнаком.
– Вероника! – воскликнула я от неожиданности. Я не видела ее лет семь, но она изменилась мало. Все так же хороша, так же ухоженна и экстравагантно одета.
Спутник ее растерянно улыбнулся и вышел на улицу, обойдя нас. Мы подались следом. Вероника тоже улыбалась мне, но чувствовалась в этой улыбке какая-то натянутость. Она явно не ожидала встретить здесь знакомых.
– Лена, я тебя попрошу, – произнесла она после нескольких дежурных приветственных фраз, – не говори Игорю, что видела меня здесь.
– Понимаю…
Возможно, Игорь стал бы подсмеиваться над женой, узнав, что она обращается к духу святой юродивой за поддержкой.
– А кто этот элегантный господин? Не иностранец, случайно?
– Попала в точку! Он из Штатов. Коллега. Прилетел в Питер на симпозиум кардиологов. Закон гостеприимства обязывает…
– Да, понимаю.
Расспрашивать дальше о ее спутнике я не стала. И выведывать цель посещения часовенки Святой Ксении тоже неловко. Возможно, Вероника молилась о ребенке или о своих женских проблемах. А может быть, о бизнесе. Мне все равно. Потому, пообещав звонить друг другу и встретиться еще раз, но уже более капитально, мы расстались. Я была рада, что встреча с Вероникой оставила меня абсолютно спокойной. Ни малейшей неприязни к ней я не почувствовала. Значится окончательно отпустила Игоря.
Когда пара удалилась, ко мне вновь подошла Татьяна.
– Куда ты делась? Узнала Веронику? – спросила я.
Еще бы не узнать! – поджала сухие губы подруга. Татьяна, хотя и не старая, уже немного походила на тех старух в тесноватых пальто, что убирали отгоревшие свечки из подсвечников у икон. – Я тебе говорила, у меня Вероника в печенках сидит, видеть ее не желаю. Сколько нервов она мне на работе попортила! Теперь я с ней расквитаюсь. Доложу Игорю при случае, где и с кем ее видела. Эта штучка точно наставляет мужу рога.
– Не надо, Таня, вмешиваться. Да и вряд ли твои предположения верны. Вероника сказала, что этот господин – американец, ее коллега, участник конференции. Ей приходится ему город показывать.
– Не смеши меня, Ленка! Город показывает! Мы где, в Эрмитаже?
– Даже если ты и права в своих подозрениях, дай слово, что ничего не скажешь Игорю! Вероника просила… – неосмотрительно добавила я.
– Ах, еще и просила! Ну, точно, я ей фитиль вставлю. Ладно, начхать нам на ее делишки, у нас своя забота. Давай-ка теперь напишем записочки и вот сюда, к свечкам, положим!
Татьяна подвела меня к длинному металлическому ящику, похожему на мангал для шашлыков. Дно ящика засыпано песком, и в него воткнуто множество свечей. Мангал стоял на улице, у стены часовенки, встроенный в маленькую чугунную нишу. В щели ниши за металлические ободки были так и сяк засунуты записки с многочисленными просьбами и мольбами.
Татьяна вырвала из записной книжки листок и накорябала несколько слов, затем показала записку мне. Мне было неловко читать ее, но Татьяна настояла. Святой Ксении предстояло расквитаться с Вероникой за все ее обиды, нанесенные Татьяне, "…и накажи ее примерно за все зло, мне причиненное". (Удаляющаяся спина ее врагини еще маячила из-за крестов, кособоко торчащих вдоль дорожки кладбища.) Может, в свое время и Ольга подавала Ксении прошение с просьбой наказать меня? Да, помыслы Татьяны трудно назвать безобидными. Я пожалела, что согласилась поехать с ней. Но отступать поздно. Татьяна всучила мне ручку и бумагу, а сама пошла пристраивать свою челобитную к святому ящику.
Я задумалась, о чем просить Ксению. О процветании галереи? О том, чтобы у меня было здоровье и деньги? Все это в той или иной степени я на данный момент имела. Возвратить Игоря? Нет, дважды в одну реку не входят. Впрочем, я как раз была с ним дважды, но в третий раз точно не имеет смысла. Да и любовь прошла. Прошла ли?
Я прислушалась к себе при мысленно произнесенном слове "любовь". Мой бабий век на исходе, какая может быть любовь? Но тут же всплыло томление, какое я испытала, случайно оказавшись в непосредственной близости с Матвеем, в общем-то посторонним мне мужчиной. Вспомнился и его взгляд, полный вожделения. Или мне это только показалось? Матвей не походил на ловеласа. Напротив, таких сдержанных мужчин мне еще не приходилось встречать.
Но, видно, не сгорела еще свеча моей женской судьбы, раз подобные мысли посещают меня.
Сравнение со свечой пришло мне в голову, потому что я издали наблюдала за дрожанием огоньков горящих свечей в святом мангале. Особенно прямо и стойко горела одна толстенькая, хотя уже и невысокая свечка. Я долго не могла отвести от нее глаз, перебирая в уме желания. Затем, пристроив клочок бумаги на сумке, как на столике, написала: "Хочу, чтобы еще хоть раз в жизни ко мне пришла любовь". Я будто играла с судьбой. Впрочем, я ничем не рисковала. Это была просто шутка. Затем свернула бумажку трубочкой и поднесла ее к свече-толстушке. Трубочка вспыхнула, огонек побежал по ней к пальцам, и я уронила бумажку в мангал. Через минуту от нее осталась крошечная кучка пепла. Татьяна сначала порывалась остановить меня, но потом, увидев, что бумажка уже горит, укоризненно сказала:
– Этак твое желание не сбудется. Надо было оставить бумажку для Ксении, а не уничтожать ее!
– Если уж быть язычницей, то до конца! – улыбнулась я. – С огнем вернее всякие превращения случаются.
– Дурочка. Через огонь уничтожаются всякие черные силы, а не привлекаются обстоятельства. А! Догадываюсь. Ты хотела кого-то изгнать из своей жизни, от чего-то избавиться? Признайся, я права?
– Безусловно.
Что ж, навсегда избавиться от всех треволнений любви, страстей и душевной боли тоже неплохо. Вот и проверим действенность всей этой магии.
На обратном пути я завернула в галерею, чтобы привести в порядок нашу читалку. На днях с книжного склада привезли буклеты и журналы по искусству, надо было расставить их по полкам и занести в каталог. Время поджимало. Хотя библиотека еще не открылась, но в помещении читалки уже работал кружок эстетического воспитания. К следующему занятию надо все убрать в шкафы и расчистить место на столе, где создавали свои поделки дети. Я принялась расставлять журналы по полкам и одновременно заносить сведения о них в каталог. Проработала я недолго: непрекращающийся треск и стук за окном не давали сосредоточиться. Я выглянула во двор. Там с невероятным усердием старик вахтер от нормалистов разбивал кувалдой сооружение, изваянное Ренатой. Обломки спинок, ножек, сидений – части стульев – с грохотом отлетали в разные стороны и падали на недавно выпавший снег. Я закричала прямо из окна:
– Что вы делаете? Прекратите! Мы же договорились, что перенесем эту скульптуру, как только подготовим ей место в галерее.
Но вахтер не слушал и не слышал меня.
– Оста-а-а-новитесь! – Я заорала как сумасшедшая.
Вахтер опустил кувалду и повернулся в мою сторону. От калитки к наполовину развороченным "Стульям" спешил Матвей. Он решительно взял у вахтера кувалду и приставил к своей ноге, опираясь на нее сжатым кулаком. Потом, задрав голову, вопросительно посмотрел на меня. Я попросила Матвея обождать во дворе и присмотреть за вахтером.
Сбежала по лестнице вниз и без стука ворвалась в кабинет директора нормалистов Коровца.
– Анатолий Иванович! Что же это творится! Галя мне сказала, что вопрос решен позитивно. Каждая фирма вывозит свою скульптуру, а потом мы согласуем новый проект. Почему такой беспредел?
– Не знаю, что вам сказала ваша Галя, но мой человек демонтирует вашу скульптуру с ее ведома.
– Это вы называете демонтировать! Да скульптура разбита в щепки. Теперь ее и бригада рабочих не соберет. Когда, по какому праву? – От возмущения я лишилась слов и замолчала.
– Задавайте вопросы вашей сотруднице, а не мне. Извините, мне надо работать.
Я немного постояла у порога и повернула назад. Кому верить: Анатолию или Гальчику? Вернувшись в библиотеку, я позвонила Гальчику на мобильный:
– Гальчик, у меня один вопрос. Ты. дала согласие на демонтаж скульптуры Ренаты?
– Да.
– А ты знаешь, что ее разнесли в щепки? Как Рената переживет этот вандализм?
– Елена, я позже перезвоню вам с обычного телефона. Пока.
В ухо врезались гудки отбоя. Я тоже опустила трубку. Как-то сразу перестала думать о том, кто виноват. Все мысли были о том, что будет, когда Рената увидит свое детище разоренным. Может, еще можно собрать целые элементы? Я с надеждой вышла в садик. Вахтер в нерешительности топтался у скульптуры, ожидая вердикта начальства. Матвей, остановив разрушителя, вернулся к привычному занятию – взял в руки метлу. Я осмотрела останки сооружения Сохранять тут было нечего. Я обернулась к вахтеру, все еще ожидающему распоряжений начальства:
– Продолжайте, господин разрушитель, доканчивайте свое черное дело.
Вахтер вновь сноровисто замахал кувалдой. Треск сухого дерева аккомпанировал его работе. Я, опустив голову, побрела к калитке.
– А я что? Я – ничего! Как начальство велело, – неслось мне вдогонку.
Вскоре я поняла, что иду не одна. Рядом семенил Матвей. Он говорил мне какие-то слова сочувствия, но они мало утешали меня. В сердцах я выпалила:
– Мне все равно, кто из вас орудовал кувалдой. Вы все одна шайка-лейка. Вам не понять исканий художника. А раз не понять, значит, можно крушить. Идите, Матвей. Оставьте меня.
– Но, Елена Павловна! Не надо смешивать всех в одну кучку. Я пытался остановить этот вандализм, как мог…
– Ради бога. Не надо никаких оправданий. Я больше не могу ничего слушать.
Матвей замедлил шаг и оставил меня одну.
Глава 6
Куча щепок на веранде – жалкие остатки скульптуры из стульев – повергла Ренату в шок. Она схватилась за голову, плюхнулась на свой тюфячок и стонала, покачиваясь взад и вперед.
– Почему они так ненавидят все новое? Откуда ненависть к тем, кто мыслит и видит иначе? Чем моя скульптура мешала им? Я бы сама разобрала и склеила мои "Стулья" на новом месте. Почему они не подождали несколько дней?
Я чувствовала себя виноватой. Как руководитель галереи, я оказалась не на высоте и не сумела защитить интересы своего человека. Рената продолжала рыдать. Вдруг она убрала руки от лица и дико вскрикнула:
– А-а-а! Я ничего не вижу!
Я принесла ей кипяченой воды, потом достала из аптечки альбуцид промыть глаза – все напрасно. Перед Ренатой была полная тьма. Я не знала, что делать. К счастью, в галерее появился Шиманский и вызвался отвезти девушку домой. И он немного успокоил меня, уверяя, что расстройство зрения у Ренаты временное. Ее целый глаз один раз уже выкидывал с ней такую штуку– болезнь на нервной почве. Рената безропотно дала себя увезти. Она обещала звонить.
***
Вечером в галерею приехала Гальчик, и я тут же приступила к допросу: как она посмела дать согласие Коровцу на слом скульптуры! Гальчик клялась, что невиновна. Говорила, что ее обманули. Нормалисты обещали отнестись к сооружению деликатно, аккуратненько разобрать и принести в галерею. Снова пошли, уже вместе с ней, к Коровцу. Тот тоже не взял на себя вину, а все свалил на вахтера – – слишком усердно работник выполнял поручение. Как всегда, крайним оказался стрелочник!
Между тем кондовая махина нормалистов – гротескное изображение рабочего класса – про должала загромождать дворик. Коря себя за прежнюю нерешительность и чувствуя за спиной поддержку Гальчика, я выкрикнула Коровцу, что здесь не будет никакого гаража, пока они не вывезут свое уродство. Он упрямо буркнул:
– Это ваши "Стулья" были уродством, а наша фигура – жизнь, красота!
Этот молодец мне все больше не нравился. Отвращение вызывал даже его скрупулезно-аккуратный вид: расчесанные на прямой пробор, прилизанные волосы, подвязанный тугим узлом галстук с непременным самоварчиком, наглухо застегнутый пиджак.
– Спор окончен! Не забывайте, Анатолий Иванович, кто владелец здания. Если завтра вы не выполните наших договоренностей, я разрываю договор со строительной фирмой в одностороннем порядке, имею на это право. Повторяю, никакого гаража здесь не будет, пока не вывезете эту скульптуру. Или, учитывая временное пребывание вашей фирмы в этом офисе, вы не заинтересованы в его постройке? Тогда я решу этот вопрос без вашего участия и в удобное для себя время. И не забудьте, Анатолий Иванович, погасить задолженность за пользование охранной сигнализацией!
– Подождите, Елена Павловна. – Анатолий растерянно привстал с кресла. Почему-то моя угроза испугала его. – Подождите три дня. Мы уберем нашу скульптуру.
Но я уже завелась. Меня трудно вывести из себя, я человек неконфликтный. Но тут я боролась не за себя, а за Ренату и за право распоряжаться в своей собственной галерее. Некоторые люди не понимают интеллигентного обращения, значит, с такими нужно действовать иначе.
– У вас есть только один день!
Не слушая новых доводов самодовольного Толика-Анатолия Ивановича, я вышла из его кабинета.
***
Мой ультиматум сработал! Строительство гаража для нормалистов привлекательный проект, ведь часть его становилась их собственностью даже после расторжения договора на аренду. Дело в том, что гараж предполагалось возвести на пограничной территории: половина будет находиться в моем садике, другая в прилегающем к галерее дворе. Нам тоже необходимо укрытие на две-три машины. Скоро Гальчик приобретет тачечку, и, видимо, понадобится легкий грузовичок. Пока же на ночь я отводила свой "ровер" на платную стоянку.
На следующий день нормалисты подогнали нужную технику и с ее помощью вывезли предмет нашего спора. Теперь пространство перед особняком зияло непривычной пустотой. Я выполнила моральное обязательство перед Ренатой и перед художниками, которые поверили в мою галерею.
Прошла неделя. Зрение к Ренате не возвращалось. Шиманский, уже дважды ее навестивший, докладывал, что дела у художницы совсем плохи. Однако в подробности не вдавался. Я беспокоилась за свою сотрудницу, с которой мы подружились за эти месяцы. Но дела не давали мне возможности вырваться из галереи навестить ее.
Но тут подвернулся удобный случай. Я увидела во дворе Матвея, совершающего парковочные маневры на микроавтобусе. Оказывается, при случае он мог работать и за шофера. Поистине универсальный работник! После инцидента со скульптурой Ренаты во мне засела стойкая неприязнь к нормалистам, краем коснувшаяся и Матвея. Я едва отвечала на его приветствия. Но теперь, спустя несколько дней, я остыла, опомнилась. Он-то ни при чем и даже пытался предотвратить варварство! Я почувствовала неловкость за то, что в тот злополучный день так грубо обошлась с Матвеем. Когда микроавтобус перестал урчать и замер, я подошла к Матвею и спросила, не отвезет ли он меня в воскресенье в Шувалове на моей машине. Находиться за рулем несколько часов подряд в моем нынешнем взвинченном состоянии я не решилась. Микро-чип в моем затылке был безотказен, только когда я находилась в душевном равновесии. И просить Гальчика тоже почему-то не хотелось.
Матвей без раздумий согласился.
В воскресенье в семь утра я вышла на свой балкон: оценить погоду, решить, что надеть. Клубы горьковатого дыма уже струились из окна снизу. Но сам курильщик был от меня закрыт плитой моего балкона.
– Матвей, вы уже встали?
– Да, Елена Павловна.
Мы впервые переговаривались с соседом через улицу (если не считать моего первого внушения ему по поводу громкой музыки). И эта вольность придавала нашему разговору непринужденность.
– Через полчаса выходим?
– Как скажете, Елена Павловна.
– Сегодня отличная погода. В октябре редко такая бывает.
– Да.
Мы встретились у подъезда и вместе прошли до платной стоянки, где ночевала моя машина. Матвей сел за руль, я – рядом. Он плавно тронул машину с места, выехал на Поцелуев мост, здесь постоял у светофора. Дальше мы ехали почти без задержек. Матвей оказался уравновешенным водителем: не лихачил, вел машину размеренно, без рывков и обгонов, но ехали мы быстро. Я смотрела на его руки, уверенно лежащие на баранке: тонкие, ровные пальцы, безукоризненно ухоженные ногти, достаточно гладкая кожа – они совсем не походили на руки человека, занимающегося физическим трудом.
– У вас пальцы музыканта! – Невольно мое восхищение прорвалось наружу. – Редкие мужчины имеют такие ухоженные руки.
– Видимо, мне больше не за кем ухаживать, вот и холю свои руки.
Он живет один? Машина плавно скользила по мостовой – хорошо быть беспечным пассажиром! Я расслабленно вытянула ноги, искоса взглянула на Матвея и снова, как однажды в галерее, почувствовала себя женщиной. Вспомнилась английская поговорка: "Птицы в животе запорхали!" Вообще-то я стала забывать язык, на котором говорила несколько лет.
– Что-то не так, Елена Павловна? – Матвей заметил мой пристальный взгляд или почувствовал мое состояние.
– Давайте без отчества. А то как-то неудобно, я вас просто Матвеем зову, а вы ко мне – Павловна. Как-никак мы почти ровесники.
– Возраст здесь ни при чем. Положение нас разводит. Вы – директор, а я – работник по найму.
– Но я же не ваша начальница. Считайте, что мы просто соседи по дому.
– Соседи? Ну, разве что так. Коль вы сами предлагаете упростить обращение, я не против. Не люблю панибратства, но и витийствовать с поклонами не считаю нужным.
В воскресное утро машин на улицах почти не было, и мы ехали по набережным и проспектам практически без остановок. Моя заграничная "пташка" легко, без натуги неслась над асфальтом. Если бы я время от времени не задавала Матвею вопросов, он бы не проронил ни слова. Но я хотела отвлечься от тревожных мыслей о Ренате и потому сама подбрасывала дров в топку разговора.
– Матвей, почему вы сказали, что вам не о ком заботиться? Как-то это странно звучит для мужчины вашего возраста.
– Я живу один.
– А вы давно с нормалистами?
– Давайте уточним. Я не с нормалистами. Я работник у нормалистов. Чувствуете разницу?