- Давай, зови копов! - взорвался, защищаясь, мальчик. - Мне то что? Мой брат Хесус уже в Сан Квентине. Смертный приговор. - Он гордо вскинул голову, словно это была наивысшая честь, на какую мог надеяться его земляк.
- Замечательно, - саркастически заметил Ник. - Что он сделал? Замочил копа?
- Да! Откуда ты знаешь? - Ребенок казался искренне удивленным, даже польщенным. - Ты читал про Хесуса в газетах?
Ник отпустил мальчика и толкнул его к железной кровати, единственному предмету мебели в комнате, помимо гниющего плетеного туалетного столика. Ребенок споткнулся и упал на кровать, но не стал садиться там, а сел на полу, подобрав ноги и заслонившись руками, как от удара.
- Твой брат никакой не герой, - сказал ему Ник, вытряхивая из волос остатки гипса и отряхивая выцветшую рубашку из грубого хлопка и джинсы. - Твой брат - вонючий труп! Он уже покойник! Ты убиваешь копа, и тебя наказывают в назидание другим.
Мальчик глянул на Ника, но в его пристальном взгляде не было злобы, а странная радость.
- Не могут они наказать Хесуса ни в какое назидание, - хрипло сказал он. - Он этого не делал! В ту ночь он застрелил нескольких человек, но не убивал этого чертова копа.
- За что же ему вынесли смертный приговор?
- Откуда я знаю! Наверное, его подставили копы. Может, они хотят его смерти. Хесус - он плохой, приятель! El mero chingon, главный пес.
Ник тихо выругался, скорее от досады, чем от злости. Детей баррио не запугаешь. Он знал это по личному опыту. Это были хитрые помойные крысы, росшие с чувством фатализма, непонятным чужаку. Нужно было родиться здесь, чтобы понять эту душевную пустоту. Даже десятилетнему бандиту нечего было терять. Нечего. У них не было будущего. Жить хорошо - означало жить, нарушая закон, торгуя наркотиками или промышляя контрабандой. Альтернативой были мизерная зарплата или пособие. Их странное, искаженное понятие о личной чести было единственным, чего никто не мог у них отнять.
Ник встал на колени, чтобы поднять одну из камер, которые выпали из рук мальчика.
- Что ты собирался с ней сделать? - спросил он. Вопрос был задан между прочим, пока Ник поднимал и возвращал на место крышку объектива. - Продать, чтобы купить наркотики?
Ник взглянул на своего заложника и увидел, что впервые с момента их встречи на его лице появилось расчетливое выражение.
- Это деньги для моей бабушки, - сказал ребенок, неудачно подражая бойскауту. - Она больна.
- Ну да, конечно, и твоя больная бабушка перевозит контрабандное оружие, да?
- Да пошел ты, ублюдок!
Ник наклонился в сторону мальчика, протягивая ему камеру.
- Ты хочешь отсюда выбраться? Ты хочешь выбраться из Сан Рамона?
- Нет. - Сев на корточки, тот с мрачной гордостью взглянул на Ника. - Мне здесь нравится.
- Тебе нравится эта вонючая клоака? Тебе нравятся годные на металлолом машины, грязные бродяги и трупы?
- Да… может, и нравятся. А тебе то что, задница?
- Это ты в заднице, малыш. И ты останешься в заднице, если не послушаешь меня. - Ник протянул ему камеру, почти ткнул в лицо, заставляя его понять. - Тебе не нужны ни оружие, ни наркотики. Вот твое оружие. Оно очень мощное. Оно может вытащить тебя отсюда. Оно и меня вытащило! - Мальчик смотрел на него с подозрением:
- Что это ты делаешь? Отдаешь мне камеру?
- Да, я отдаю тебе эту камеру… но при одном условии. Ты должен пользоваться ею, а не продавать.
- Чего? А как ее использовать?
- Делать фотографии. Ты сделаешь фотографии этого места, а я тебе за них заплачу.
Плечи мальчика затряслись в немом смехе.
- Ты же сказал, что это место - клоака, а теперь хочешь его фотографировать? Снимать наркоманов и трупы? Ты считаешь, я дурак? Может, это ты дурак, а?
Ник положил камеру на пол. Поднялся и посмотрел из окна спальни, глядя на куски битого стекла и ряды уродливых оштукатуренных хибар, слепленных из источенного временем дерева и проволоки, - это была улица Салерно. Здесь воняло фасолью, автомобильными выхлопами и самогоном. Он сохранил родительский дом не из сентиментальности. У дома гнил фундамент. Но Ник не желал ничего ремонтировать. Ему хотелось оставить его таким, ущербным.
Он пообещал себе, что когда нибудь сфотографирует дыру, в которой он вырос, ржавеющие остовы автомобилей, мертвые тела и все остальное. Убожество Сан Рамона стало привычным для Ника. Он его почти не замечал. Но они его увидят. Это он тоже себе пообещал. Однажды он откроет своим богатым покровителям их самодовольные глаза на то, как на самом деле живет другая половина. И как умирает.
- Да, - наконец произнес Ник. - Мне нужны фотографии этого места.
Когда он обернулся, мальчик рассматривал его с неприкрытым любопытством.
- Кажется, я уже тебя видел, - сказал он, разглядывая его. - Кажется, я видел тебя по телику. Ты не тот человек, которого обвиняют в убийстве? О тебе тут говорят. Говорят, что ты прикончил какую то женщину, очень красивую. Тебя тоже приговорят к смерти, да? - Ник кивнул:
- Похоже на то.
- Эй, это же здорово, приятель! Ты станешь героем, прямо как мой брат Хесус. Может, копы и тебя подставили?
Ник втянул пахнущий плесенью воздух комнаты.
- Бери добро и катись отсюда, слышишь?
Мальчик вскочил на ноги, как выскакивает из коробки чертик. Он подхватил с пола камеру и направился к двери, уже явно просчитав путь к отступлению.
Ник нетерпеливо махнул рукой.
- Сделай мне фотографии, - буркнул он. - Или я приду тебя искать, бандит. Можешь оставить отснятую пленку на кухне. Я заплачу за кадры, которые использую. - Он ткнул большим пальцем в сторону разбитого окна спальни. - Ты знаешь, как войти.
Мальчик попытался улыбнуться, но это получилось у него не слишком удачно.
- Я Мануэль Ортега, - сказал он. - Меня все называют Манни, и я происхожу от длинной линии храбрых мужчин со стороны моего отца. Моя семья… мы революционеры… ну, вы знаете, как мексиканцы Панчо Вилла и Эмилиано Сапата.
У Ника сдавило горло. Впервые в голосе мальчика почти зазвучало отчаяние. Нику больше понравилось, когда он защищался. Цеплявшийся за гордость, за все, что хоть как то могло сделать его кем то большим, чем он был - грязным помоечным крысенком из Сан Рамона, - Манни каким то образом унизил себя. Нику хотелось заплакать.
- Убирайся отсюда! - бросил он. Мальчик прижал к груди камеру и убежал.
Немного позже, покончив с приступом презрения к себе, Ник оглядел спальню с гневом и болью в сердце. На гниющем плетеном туалетном столике в потускневшей рамке в форме сердца стояла свадебная фотография Армандо и Фейт Монтера, его родителей. "Что сложилось не так?" - с горечью подумал он.
Воспоминания превратили его улыбку в гримасу. Семья его отца происходила из Веракруса, морского порта на Карибском побережье Мексики. Армандо Монтера был гордым молодым человеком, учителем мексиканской истории и культуры, когда познакомился с красавицей Фейт. Добрая гринга секретарша приехала в "город праздник" в отпуск и влюбилась в недозволенное - в иностранный порт, в красивого пылкого латиноамериканца.
Хотя Фейт говорила только на "туристическом" испанском и была абсолютно несведуща в сердечных делах, они поженились в тот же вечер, как познакомились. Это было безумное, импульсивное решение, огромная страсть. Бог создал их полностью противоположными - темное и светлое, огонь и дождь. Они были архетипами мужского и женского, солнца и луны. И если они полюбили друг друга из за этих различий, то именно эти различия и убили их любовь.
Ник родился в Веракрусе в первый год их семейной жизни. Но Фейт не могла жить в Мексике. Она тосковала по дому, поэтому Армандо оборвал свои корни и привез ее в Лос Анджелес, думая, что это ее спасет. Но это погубило обоих. Работу в школе он найти не смог и был слишком горд, чтобы просить помощи. Со временем они оказались в баррио, в Сан Рамоне, где Фейт за гроши гладила белье, а Армандо перебивался поденной работой.
Армандо начал пить еще до трагической смерти молодой жены, но после этого все вообще изменилось. Ожесточившийся и агрессивный, он набрасывался на всех и вся, а особенно на сына - живой символ его неудачной жизни. Когда то Ник обожал отца, но любовь не может вынести постоянного насилия. Вскоре она сменилась страхом и презрением.
Всего через два года Армандо Монтера умер от цирроза печени, но Ник не пришел на похороны. К тому времени ненависть к отцу у него прошла. Ему было просто все равно. Он выбил из себя неприязнь к нему, когда стал подростком.
На глаза ему попался неровный осколок стекла. Повинуясь импульсу, он подошел, поднял его и принялся рассеянно чертить на цементном полу спальни. И все таки он не спасся. Все его изысканные фотографии и студия в престижном квартале ничего не значили. Когда опадала шелуха, он, подобно Манни, по прежнему был местной помоечной крысой.
Ник Монтера жил в соответствии с предсказанием отца. Если его признают виновным в убийстве, то отправят в газовую камеру. Хесус Ортега уже встретил свою судьбу. Мануэль Ортега встретит свою. Но Ник Монтера в тюрьму не собирался. Он не собирался умирать. Черта с два он позволит этому случиться!
Он упорно рисовал, одержимый желанием точно изобразить свою модель. Он хотел передать лебединый изгиб ее шеи и холодное совершенство красивого рта. Он хотел передать сдержанную красоту, принцессу, искушающую всех мужчин, но не принадлежащую никому. Вырисовывая линию ее уха, мочку, где должно висеть золотое колечко, он почувствовал, словно это ему протыкают ухо.
Доктор Ли Раппапорт, думал он, глядя на свое несовершенное творение. Золотая девушка. Психиатр. Теперь она была женщиной, которой он мог бы устроить пытку наслаждением. Это была женщина, которую он мог ненавидеть… или любить.
Ладонь Ника сжалась вокруг куска стекла, и сильная боль пронзила руку. Он уронил осколок, издал глухой стон. Глядя на струившуюся из руки кровь, он понял, что должен сделать. Если он не может убедить суд в своей невиновности, тогда он должен убедить их в виновности другого человека. И эта женщина, этот красивый недоступный врач, похожая на всех остальных женщин, которые заставляли его истекать кровью, - она поможет ему в этом.
Глава 11
- Ли! Как продвигается книга? Мы здесь очень волнуемся по этому поводу!
- Отлично… - Ли старательно прочистила горло, пытаясь изгнать из своего голоса скрипучесть. - Просто прекрасно, Вэл!
Телефонную трубку она взяла правой рукой, поэтому за чашкой с кофе потянулась левой. Она ожидала звонка от Доусона. Какое счастье, что вместо этого позвонила ее издательница.
- Дела здесь идут своим чередом. - Ли продела пальцы в ручку чашки и в то же время попыталась взглянуть на часы у себя на руке. Сколько сейчас времени? Семь вечера? Значит, в сэ Нью Йорке десять. Должно быть, Вэл звонит ей из дома.
- Прекрасно! - воскликнула Вэл. - Чем скорее ты передашь нам рукопись, тем лучше, Ли. Мы уже поставили "Запретные побуждения" в план на весну следующего года. Могу тебе сказать, что я жду не дождусь прочесть твою книгу!
- Боже мой!
- Что такое? Ли? Ли!
Кофе разлился по столу, по новенькой матерчатой обивке. Чашка замерла в каком то полунаклоне, из нее продолжал сочиться кофе. Ли схватила коробку с салфетками "Клинекс" со столика рядом с письменным столом. Придержать трубку плечом и вырвать из коробки побольше салфеток было абсолютно невыполнимой задачей!
- Ли? Что случилось?
- Разлила кофе! - резко бросила она, ожесточенно промокая лужицу. - Какая я неуклюжая!
Из за молчания на другом конце провода повышенный тон Ли прозвучал еще более злобно. Она походила на жертву системы физиологического контроля. Тихо выругавшись, она швырнула комок пропитавшихся кофе салфеток в корзину.
Вэл кашлянула.
- Ли, дорогая моя, - сказала она. - Я хотела порадовать тебя этим звонком. Если у тебя проблемы, мы можем поговорить об этом, а? Мы планируем широкомасштабную рекламную кампанию для этой книги, и время - это главное. У тебя возникли трудности с предоставлением рукописи? Ли?..
Ли отстранила трубку от уха и показала ей язык. Дорогая? Получи, бесчувственная, несговорчивая нью йоркская издательша. Искусство - не рабыня твоего издательского плана!
Сама идея показать свой темперамент вызвала у Ли улыбку. В конце концов, она была психиатром и клиницистом, пишущим книгу о раскрытии тайн психики через анализ личных рисунков. Кое кто из ее коллег мог послужить примером ответственного взрослого поведения - образцы для подражания, - не вдаваясь в запретные побуждения, которые она документировала. Неудивительно, что, показав язык, она почувствовала себя так хорошо. Надо делать это почаще.
- Ли? Ты слышишь меня? Нас прервали?
- Одна трудность существует, Вэл, - призналась она.
- Очень интересно. И что же это?
- Это суд Монтеры. - Ли потрогала пальцем пятна кофе на столе. И совершенно напрасно. Ей никогда не вывести с пестрой ткани эти жуткие коричневые пятна, а в кабинете пахло, как в кафе. - У меня такое чувство, что я окажусь слишком глубоко в него втянутой. Я подумываю о том, чтобы отказаться от дела.
- Боже мой, Ли, зачем? Вся страна заворожена Ником Монтерой, и именно тебя выбрали, чтобы оценить его личность! Это тебе не кусочек. Это целый пирог. Да любой с радостью вырвал бы у тебя из рук это дело. Это же готовая реклама для книги!
- Да, пожалуй.
- Пожалуй? Если ты внесешь Монтеру в "Запретные побуждения", то книга прямиком попадет в категорию бестселлеров. Ты сможешь даже сделать отдельную книгу, целиком посвященную ему, если захочешь. Проследишь всю его жизнь, расскажешь о его детстве в баррио! Поверь мне, Ли, аудитория есть. Это может оказаться сенсационным делом.
Ли подумала о том, что бы значило для нее такое признание не далее как несколько недель назад. Тогда она сделала бы все, что угодно, чтобы выйти из холодной тени своей матери. Не то чтобы она хотела себе славы и судьбы Кейт. Она просто хотела отделиться, а сделать это всегда значило для нее добиться чего то самой. Клиенту она бы посоветовала заглянуть в себя в поисках самопризнания, доказательства того, что он чего то стоит, причем скорее в малых делах, чем в грандиозных свершениях. Она бы посоветовала этому клиенту признать себя таким, как он есть. Но врачи обычно плохие пациенты, и Ли не была исключением.
- Позволь мне это обдумать, ладно, Вэл?
- Да о чем тут думать?
Ли сняла очки для чтения и потерла горевшие глаза.
- Ну, меня заботит этическая сторона вопроса, во первых, - сказала она. - Монтера отвечает перед судом своей жизнью, и я призвана служить интересам правосудия, а не собирать материал для книги. Кроме того, я его еще не тестировала. Происходят… разные вещи.
- Ну, тогда за дело. Вперед, Ли! Протестируй же его, а потом позвони мне и расскажи все про его грязные делишки, каждую горячую подробность его фантастической сексуальной жизни.
- Я вижу, тебя нисколько не волнует моя моральная дилемма.
- Ли, я серьезно, ты не можешь не написать эту книгу. Такой шанс выпадает раз в жизни. Виноват он или нет, женщины всей страны увлечены им. Ты должна рассказать нам, почему мы загипнотизированы.
"Вероятно, я знаю, - подумала Ли. - Он темный, красивый и сексуальный, с ослепительной улыбкой. И боится восхода солнца".
Затем она с неохотой признала, что есть и другая сторона вопроса:
- Если он виновен, тогда женщинам надо рассказать, как действуют подобные мужчины, как они опутывают женщин своей паутиной.
- Моя девочка! - воскликнула Вэл.
- Разумеется, мне придется задержать эту часть книги до окончания суда, но и даже тогда я ничего не обещаю, Вэл.
Пока издательница продолжала уговаривать Ли, та думала о своих тревогах. Ее беспокоило, что никто, даже ее жених, не разделял подозрений Полы Купер в отношении Джека Таггарта. Она понимала, что посвящать во все это Вэл смысла нет. В настоящий момент ее издательница не могла быть объективной. Ей нужна была книга и - гори все синим пламенем.
- Так почему женщины повсюду хотят от этого мужчины ребенка? - поинтересовалась Вэл, врываясь в мысли Ли. - Надеюсь, ты объяснишь это в своей книге. Это из за опасности?
Ли расхохоталась.
- Ты про какую то нашу знакомую, Вэл? Признавайся! Ой, заканчиваем. Кто то ко мне стучит.
Это было правдой. Кто то яростно барабанил в дверь офиса Ли, и звучало это очень настойчиво. Она поспешно пообещала Вэл, что не бросит проект, повесила трубку и побежала к главной двери.
За дверью ее ждал сюрприз в виде озабоченной улыбки и быстрого приветственного взмаха рукой Полы Купер.