Растерянно глядя на неё, дружинник ушел, обернувшись напоследок один раз. И то, что он увидел, порадовало его, княгиня была несчастна, она с тоской смотрела ему в след. Ну что же, он ждал солнцеворот, подождет и еще. Оно того стоит, княгиня, усмехнулся Яромир, княгинь у него еще не было.
А в покинутом им покое, стояла звенящая тишина. Эврар отводил глаза от Горлунг, а она смотрела на закрытую дверь, и только спустя некоторое время спросила:
- Почему ты не позволил мне быть счастливой? Одна ночь - это не так уж и много.
- Ты - княгиня, а не девка блудливая, - просто ответил Эврар - люд должен тебя уважать, а не усмехаться в след. Если бы я был уверен, что по утру весь Торинград не будет знать о твоем падении, светлая, я бы не пришел, я бы никого не подпустил близко к твоему покою, только чтоб ты рада была. Но он - не тот, кого ты себе представляешь.
Горлунг склонила голову, пристыженная словами рынды своего и лишь тихо прошептала:
- Прости меня, Эврар, ты прав, как всегда.
И снова ночь, и опять слезы по Яромиру, как когда-то. Всё так же тихо, чтобы не услышал Эврар, оплакивала Горлунг свою такую горькую любовь.
* * *
Утром, вспоминая былое с тоской, Горлунг встала пораньше и ушла из Торинграда в сопровождении Эврара. Они медленно шли по едва заметной тропинке, как солнцеворот назад, только тогда она собирала травы, а сейчас лишь вспоминала об этом.
Ей казалось, что все травинки в лесу словно отворачиваются от неё в укор за то, что так много их собратьев сорвала она и использовала во вред людям. Но не пойти она не могла, ибо всю ночь она не спала, сначала оплакивая свое разбитое сердце, затем - вспоминая жизнь в девичестве. Горлунг так хотела вернуть её, обратить время вспять и опять чувствовать себя нужной.
Солнце уже встало высоко над видокраем, когда молодая княгиня и её рында вышли к реке. И они увидели драккары варяжские, причалившие совсем недалеко от того места, где они вышли из леса. Их было четыре, с бортов прыгали в воду сильные, крепкие, суровые мужчины. Они выходили на берег, слегка покачиваясь, неуверенно, словно заново пробуя ступать по суше. Викинги доставали с драккар узлы и быстро разбивали лагерь. Они делали это бесшумно и сноровисто, так что сразу становилось понятно, они делают это не в первый раз.
Горлунг и Эврар с тревогой переглянулись, пока викинги их не заметили, нужно было бежать в Торинград, предупредить дружину. Но что-то заставляло их стоять на месте, словно боги шептали им, что это не враги.
- Это драккары того викинга, что приезжал в прошлый солнцеворот к князю, - сказал Эврар. Он хотел добавить, что госпожа лечила ему руку, но вовремя спохватился, Горлунг теперь не любила вспоминать о своем целительстве, хотя с утра и пошла в лес, старой тропой.
- Точно его? - встревожено спросила Горлунг.
- Да, это его, вон видишь, светлая, на носу той драккары вырезан дракон? - и рында указал ей на самую большую лодку - только на его плавучей крепости был вырезан дракон. Он говорил тогда, что это символ для него, его талисман, я запомнил это.
- Может ты и прав, только пойдем скорее покуда, нас не заметили, - ответила она. Горлунг стало тревожно здесь, когда рядом столько мужчин, воинов, а их с Эвраром только двое.
- Я прав, это его драккара, вон и сам Олаф Ингельдсон, - указал Эврар.
Горлунг прищурилась и увидела его, спрыгивающего на берег. Олаф не изменился с тех пор, как она видела его в последний раз. Его волосы длинные у шеи, а на макушке доходящие до ушей, топорщились в разные стороны, короткая темная борода покрывала щеки, всё было как прежде. Олаф шел по берегу, немного шатаясь, отчего его высокая, широкоплечая фигура качалась из стороны в сторону. Вдруг, словно почувствовав её взгляд, Олаф поднял глаза, цвета холодного моря, и посмотрел прямо на Горлунг, и столько удивления и радости было в этом взгляде, что ей стало не по себе, будто увидела она что-то, чего ей видеть не надобно.
- Только поздно, уходить светлая, он уже заметил нас, - сказал рында.
И действительно Олаф, направлялся к ним, приветливо размахивая руками. И пока он подходил к ним, викинг не спускал с Горлунг горящего взгляда, Олаф смотрел так, словно давно её ждал, дожидался, а она всё не приходила и теперь, когда они, наконец-то, встретились, Олаф не мог отвести от неё взора. Не по себе было княгине от этого взгляда, живо вспомнилась ей последняя встреча с норманном, когда говорил Олаф о своем чувстве к ней. Но Горлунг быстро отогнала от себя эти мысли, это всё было давно, он уже должен был образумиться.
- Приветствую тебя, княжна Горлунг, и тебя, Эврар, - сказал Олаф, склонив голову.
- Приветствую тебя, Олаф Ингельдсон, - ответила она, рында приветственно кивнул.
Олаф жадно смотрел на Горлунг, стараясь не пропустить ни одной детали. Сапожки маленькие, словно детские, темно-вишневое платье парчовое, вытканное узорами, плащ с фибулой гранатовой, а на голове повойник. Странная привычка славянок прятать волосы в супружестве, ей нельзя прятать их, они красивые, черные, словно ночь безлунная. Повойник? Супружество? О, великий Один….
- Ты больше не свободна, - не спросил, а утвердительно сказал Олаф, так разочарованно, словно ничего страшнее с ним в жизни не происходило, улыбка померкла на его губах.
- Да, ты прав, варяг, я нынче мужняя жена, - ответила Горлунг.
- Кто он? - хрипло спросил он.
- Князь Карн, сын князя Фарлафа.
Олаф в немом изумлении смотрел на неё, Карн, этот мальчишка. Не может быть. Лицо Олафа на глазах словно осунулась, ему хотелось сорвать с её головы расшитую бордовую тряпицу, удерживаемую на голове золотым венцом, узким, словно обруч. Бросить на землю и растоптать этот внешний признак её супружества, её принадлежности другому. Может, будь она одна Олаф так и поступил бы, ведь сколько он ждал новой весны, сколько надеялся и всё оказалось за зря.
- Он же должен был взять в жены другую? - спросил Олаф, он не мог вспомнить имя сестры Горлунг.
- Должен был, - согласилась Горлунг, - а взял меня.
- Значит, ты была права, когда мы расставались. Я зря надеялся, - понурив голову, ответил викинг.
Горлунг с удивлением смотрела на него, неужели он думал о ней, надежды питал? Она же не красавица, не Прекраса, разве можно её полюбить? Она даже не знахарка. Разве могла она так пленить его сердце?
И тут в памяти Горлунг всплыло, как Олаф целовал её руки, просил уехать с ним. Неужели он серьезно? Неужели он не видит, что она недостойна любви, что она бездарна, что её не за что любить?
- Пойдем, Олаф, князья будут рады видеть тебя, - после долгого молчания сказала Горлунг, - да и отдохнуть тебе надо, всё-таки не близкий путь предстоит.
- Пойдем, - нехотя согласился он, словно теперь всё для него было бессмысленным.
Они шли по тропе, молча, едва касаясь рукавами друг друга, позади них шел Эврар и двое хирдманнов Олафа. Молчание это было тягостным для всех, но говорить друг другу было нечего: Горлунг боялась бередить воспоминания Олафа об их последней встрече, а он осмысливал её супружество, и понимал, какими напрасными были его мечты.
Стоило им только войти в Торинград, как навстречу выехали на резвых скакунах князь Карн и княжич Рулаф. Горлунг хватило лишь одного взгляда на них, чтобы понять, что брага, подаваемая за столом князя Торина, пришлась по вкусу братьям. Карн во хмелю был нагл и дерзок, на памяти Горлунг не было ни одного раза, чтобы, отведав браги, муж не начал её унижать. Предвидя неминуемое, она собрала волю в кулак, и гордо вскинула голову.
- Моя ненаглядная женушка, - подъехав к ним, с издевкой сказал Карн, - я был расстроен не увидев тебя на утренней трапезе. Ты и так тощая, хочешь помереть голодом?
- Я думаю, ты будешь этому рад, - в тон ему ответила Горлунг.
- О, Олаф, - только заметив его, сказал Карн, - ты опять здесь с набегом?
- Здравствуй, Карн, да, с набегом, вот заехал к князю Торину повидаться, - ответил он.
- Ну, что же мы с князем Торином рады видеть тебя на МОЕЙ земле. Вижу, МОЯ княгиня уже начала заботится о тебе.
- Да, такой княгиней, как у тебя, можно лишь гордиться, - ответил Олаф.
- Я и горжусь, - сквозь зубы процедил Карн.
Мужчины раскланялись, и Карн с Рулафом поехали дальше, а Горлунг, Олаф и их сопровождение пошли к гриднице.
Князья Торин и Фарлаф были рады увидеть Олафа, но он тоже привез неутешительные вести, восстания славян охватывают всё больше и больше земель, но самое страшное, что они продвигаются к Северу.
* * *
Прекраса, одетая в свое лучшее платье - белую ферязь, вытканную перлами (ту самую, что была на ней в тот черный день, когда Рулаф её бросил), тихонько проскользнула в одрину княжича Рулафа. Сердце её билось чаще, чем обычно, кровь стучала в висках, ладони были мокрыми от пота. Какое безумство она задумала! Таких поступков она не совершала давно, с тех пор, как он, её лада, уехал от неё. Но близость Рулафа действовала на княжну странно, она теряла голову, и опрометчивые поступки следовали один за другим.
Замерла на пороге, вглядываясь в его спящее лицо, таким красивым оно ей показалось, что даже сердце защемило. Как давно она его не видела! Он немного похудел, лицо потеряло былую округлость, светлая бородка покрывала его щеки. Рулаф стал еще больше похож на князя Фарлафа.
Прекраса присела на ложе, тронула княжича за плечо. Рулаф открыл глаза, сонно потягиваясь, и непонимающе посмотрел на Прекрасу.
- Ты? - хрипло спросил он.
- Да, я, - прошептала в ответ княжна, глядя на него полными слез глазами, - здравствуй, Рулаф.
- Как ты здесь оказалась? - еще не совсем проснувшись, спросил княжич.
- Вошла, - улыбнувшись сквозь слезы, ответила Прекраса.
- Зачем ты пришла, Прекраса? - садясь на ложе, спросил Рулаф.
- Посмотреть на тебя, Рулафушка, запомнить, - опустив глаза, созналась княжна, и, смахнув слезинки, добавила, - я же не забыла тебя, мой лада, хоть посмотрю на тебя, чтобы вспоминать потом, когда уедешь, туда, к ней.
- К кому, к ней? - непонимающе спросил Рулаф.
- К Власте, - выдавила она это ненавистное имя.
- Она для меня ничего не значит, просто девка, - отмахнулся княжич.
- А я значу? - с надеждой спросила Прекраса.
- Когда-то значила, теперь - нет, ты просто была в моей жизни, боги послали мне тебя, как испытание, как проверку, не выдержал я, предал брата. Я - недостойный, но Карн простил меня. Теперь всё наладилось, всё как прежде, боги простили меня, - жарко прошептал он.
- А ты значишь для меня много, и всегда будешь значить, ведь ты для меня дороже всех. У меня ведь сын от тебя растет, каждое утро, глядя на него, я думаю о тебе, вспоминаю тебя, - княжна с нежностью глядя на своего ладу.
- А мой ли это сын? - гневно спросил Рулаф.
- Твой, - не колеблясь, ответила она.
- Поклянись самим Родом, что это мой сын, а не Карна, - потребовал Рулаф - поклянись, и я признаю его.
Прекраса, опустив голову, молчала, он не могла поклясться, что Растимир - сын Рулафа, не могла перейти последнюю грань, стать клятвопреступницей.
- Уходи, Прекраса, уходи, - глухо сказал Рулаф.
Посмотрев на него последний раз, стараясь запомнить навсегда, Прекраса вышла и побрела в свои покои. А княжич всю ночь смотрел пустыми глазами в потолок своей одрины. Все чувства, что он питал к красавице княжне, словно ожили, они нахлынули на него. Прекраса такая же красивая, как тогда, солнцеворот назад, манящая. Еще одно испытание богов, но на этот раз он выдержит, он должен, более он не поддастся соблазну.
ГЛАВА 25
На следующее утро князь Торин встал в дурном настроении, все самые страшные его опасения подтверждались. Олаф сам видел, что славяне наступали, захватывали земли, и шли на Север. К его Торинграду. О, боги, что же может быть хуже в этой жизни?
Вчера принесены были жертвы Перуну , но видимо, всё напрасно. Не могут помочь славянские боги выстоять против славянских племен. Торин удивился, как эта мысль не пришла ему в голову раньше? Ну конечно, он просил защиты не у того бога! И князь - вероотступник начал молится Одину и Тору - богам веры, в которых он вырос, тем, кто поощрял набеги и захватничество.
Немного успокоившись, князь присел у очага, ярко пылавшего в его одрине. Торин старался вспомнить, были ли в его жизни более черные события? Нет, даже смерть Митяя не казалась ему настолько жуткой, как возможность потерять землю. А тут, нет покоя ему совсем, и даже во сне Торину виделась кровь и валькирии, летающие над полем битвы. Словно тигр, загнанный в клетку, метался князь по своей одрине.
Вчера вечером, когда в гриднице прошел еще один совет, на котором был еще и Олаф, принесший последние новости, было решено строить новые ограждения вокруг Торинграда. А Фарлаф уедет нынче днем в Фарлафград, руководить постройкой ограждений там. Новые укрепления, успеют ли они их выстроить? Должны, будут таскать бревна даже бабы и дети, ограждения строить надобно, другого не дано. Иначе не будет ничего, совсем ничего. Вынесут ли они долгую осаду, выстоят ли новые стены? Должны, просто обязаны.
Воины уже готовились к сече. Дружина была в радостном возбуждении, еще бы, не каждому воину в жизни дается такая возможность прославиться, защищая землю своего князя. Если бы Торин был только воином, дружинником, хирдманном, он бы тоже радовался. Но он был - властителем земли этой, князем, и теперь покушались на то, что было отвоевано и заново отстроено им, и это не могло приносить ему радость.
Не находя в себе более сил ходить кругами по замкнутому пространству одрины, князь Торин пошел в гридницу. Но в гриднице не было никого, с кем князь мог бы поделится своими сомнениями и страхами, только девки теремные мыли очаг. Торин невидящими глазами смотрел на них, а в голове вертелась мысль: "Смогу ли отстоять землю? Суждено ли мне еще поправить? Неужели великий Один меня так покарает за отступничество, что отберет землю, мою землю?"
Любава - одна из девок, моющих очаг, обернулась, почувствовав взгляд князя на себе. Испугалась, что не угодила чем-то, но князь Торин смотрел на неё скорее задумчиво, чем недовольно. Любава нервно сглотнула, не к добру князь так смотрит на неё. Неужели призовет на ложе? Ведь нет ничего хуже этого, вон сколько девок рассказывали, как князь бил их, терзал… Надо уйти поскорее с глаз, авось забудет.
И Любава быстро подхватила деревянную кадку с грязной водой, и пошла к выходу так, словно за чистой водицей поспешила. Но поскольку она нервничала, то шла неровно, расплескав воду грязную по полу, с которого смели старую солому.
Торин, словно очнулся, понял, что стоит так, глядя на очаг и девок, его чистящих, уже довольно давно, решил выйти на майдан, посмотреть на ратные бои дружины своей, подумать. Убедится, что готовяться бревна для постройки новых укреплений, да прикинуть сколько деньков, потребуется, чтоб возвести новые стены вокруг Торинграда.
Но князю Торину не суждено было более увидеть солнце, он поскользнулся на воде, разлитой Любавой, падая, Торин ударился головой о кованную ножку скамьи. Князь сам не заметил, как подкралась к нему Морена лютая. Умер князь так, как и боялся, глупо и нелепо, от руки женщины. Затихли девки теремные, не зная как поступить, стояли, зачарованно глядя, как под княжеской головой образуется ярко-красное пятно.
* * *
Весть о смерти Торина Прекрасе принесла княгиня Марфа. Княжна плакала, как ребенок, на груди у матери, даже то, что отец отрекся от неё солнцеворот назад, не изменило любовь Прекрасы к нему. Она истинно горевала о смерти Торина, пожалуй, Прекраса была единственным человеком, что искренне скорбел о князе торинградском.
Княгиня Марфа по мужу не печалилась, слишком много раз обижал он её за эту длинную и тяжелую жизнь, что прожили они вместе. Марфу даже посетила мысль о том, что теперь Торин будет рядом со своей любимой Суль, но, к счастью, не подле Марфы. Княгиня верила, что душа мужа будет томиться в Хеле варяжском и никогда более они не встретятся.
Горлунг же узнала о смерти Торина от княгини Силье. Та хотела поддержать невестку, утешить в сей горестный час. Но Горлунг опять удивила княгиню Силье, она не горевала, только усмехалась, думая о той глупой смерти, которой умер её отец. И ни капли жалости не испытала она по отношению к Торину, будто они были совсем чужими друг другу, хотя так, по сути, оно и было.