Сколько времени она так просидела, Горлунг не знала, не ведала, и только слова Эврара о том, что пора уходить, вернули её к реальности. Боги не дали ей права сидеть рядом с Яромиром, она ему не жена, значит, она должна уйти, оставить его одного.
Наклонилась Горлунг над Яромиром, поцеловала губы еще пока теплые, попрощалась. Вот и все, ничего теперь не связывает её с подлунным миром. Горлунг сняла с его груди тонкий шнурок с подвеской - оберегом, поцеловала, одела себе на шею, как память, хотя она его и так никогда не забудет. Сколько будет жить, Горлунг будет помнить его, лицо Яромира всегда будет стоять в её глазах, с ним она будет сравнивать всех остальных, тех, кто заведомо проиграл ему.
* * *
А вечером в холодные покои Горлунг пришла сестра, пришла впервые в жизни. Проскользнула тенью в светлицу княгини, прислонилась к стене. Ничто в теперь в Прекрасе не напоминало былую первую красавицу Торинграда, горе оно никого не красит.
Сестры не сказали друг другу ни слова, лишь обнялись и плакали в этот миг слабости своей. Каждая оплакивала свое горе, не задумываясь о другой. Прекраса горевала по родителям, и считала, что и сестра оплакивает отца. Горлунг же думала лишь о Яромире, о том, что более не увидит его.
В этот миг горя, общая кровь сделала свое дело, сестры забыли о былом, о своих детских обидах друг на друга, о прошлом пренебрежении. Обе понимали, что роднее друг друга у них никого нет. Хотя Горлунг была в более выгодном положении - у неё был Эврар, тот, кто заменил ей отца, тот, кто понимал её, прощал ей всё и любил безмерно. У Прекрасы же остался сын, но она воспринимала его скорее как обузу, а не как счастье.
Они проплакали всю ночь, заснули лишь под утро тяжелым сном без сновидений, который не нес отдыха, а лишь новый безрадостный день.
Эврар, пришедший с утра в покой свой госпожи, был немало удивлен, увидев там спящую Прекрасу. Но будить не стал, лишь укрыл полостью меховой обеих, и стал молиться, чтобы Горлунг проспала до вечера, чтобы Яромира погребли без неё. Эврар боялся, что Горлунг выдаст себя на этом погребение, вчера и так много заинтересованных взглядов впилось в неё, когда он вел княгиню с тризны.
Впервые Эврар посмотрел на Прекрасу без былой ненависти, она ему, конечно, не нравилась, но теперь это была лишь обычная неприязнь. Обычная девка, не чета его госпоже.
Рында сел в углу комнаты, боясь пошевелиться, охраняя сон двух дочерей покойного князя.
ГЛАВА 27
Горлунг не видела, как погребли Яромира, и не жалела об этом, она простилась с ним тогда, в дружинной избе, увидеть его безжизненное тело еще раз было выше её сил. Нервное напряжение, что сковало её в момент боя Дага и Яромира, не отпускало её ни на мгновение.
Князь Фарлаф и княгиня Силье уехали в Фарлафград, оставив молодого князя и его брата в Торинграде руководить постройкой укреплений. Княгиня Силье с болью в сердце оставляла своего младшего, любимого сына там, где постоянным искусом для него маячила Прекраса.
Карн должен был следить за постройкой новых ограждений, укреплением заборола, и вообще готовить Торинград к осаде. Молодой князь старался уследить за всей жизнью Торинграда, старался показать, что он ничем не хуже князя прошлого. Но получалась у него плохо. И брат ему тут ничем помочь не мог. Потому как отец не подготовил их к княжению, как не пытался привить им мудрость правителя, два избалованных, высокомерных мальчишки не смогли найти общий язык с матерыми воинами дружины князя Торина.
У Карна не хватало терпения выслушивать жалобы людские, разбираться в них, вершить суд справедливо. Он, словно безусый юнец, без устали упражнялся в ратном деле наравне с дружинниками, командовал постройкой новых ограждений, только под его руководством дело не спорилось. То ли люд помнил слаженное и четкое руководство князя Торина, и поэтому не воспринимал Карна с его указаниями, которые тот быстро выкрикивал, а потом отменял. То ли просто не воспринимался Карн хозяином новым, потому как в преддверии такой угрозы, всем хотелось, чтобы во главе Торинграда стоял не мальчишка, ни разу не побывавший в бою, а муж доблестный.
Горлунг же должна была руководить хозяйством, двором Торинградским. Но, если Карн хотя бы пытался что-либо сделать, то жена его просто не выходила из покоев своих. Не хотела новая княгиня никого видеть, она не вышла даже проводить свекра со свекровью в Фарлафград. Живые потеряли для неё всякий интерес.
Большую часть времени Горлунг просто лежала на ложе, укрытая меховой полостью, глядя в потолок бессмысленным взором. На пороге покоя сидел её рында, молча, смотря на то, как его госпожа губит себя.
В день после отъезда князя Фарлафа и княгини Силье в эти покои второй раз в жизни зашел князь Карн. Князь пришел злой и нервный, прямо с порога, он начал кричать на жену:
- Что ты за княгиня, если забыла о своем положении, месте, которое ты занимаешь и не выходишь отсюда?
- Уйди, - не глядя на него, ответила Горлунг.
- Ты это мне, жена? - задохнувшись от возмущения, спросил князь.
- Тебе, - равнодушно ответила она.
- Ты забываешься, я отныне здесь хозяин, надо всем, и над тобой в том числе, как ты смеешь так со мной говорить? Ты забыла, что здесь не Фарлафград, здесь нет моей матери, защищающей тебя?
- Я всё хорошо помню, Карн, - Горлунг казалось, что даже эти несколько слов были для неё непосильным трудом.
- Помнишь, и всё равно дерзишь, - заметил супруг.
- Уйди, плохо мне. Станет лучше - вернусь, - устало ответила Горлунг.
- Вернешься? - непонимающе переспросил Карн.
- Да, вернусь, туда, к тебе, - закрыв глаза, прошептала княгиня.
- Княгине плохо, князь, не беспокой её, - не глядя на него, сказал Эврар.
- Княгине плохо, - передразнил его Карн, - а когда твоей княгине было хорошо? Когда она вела себя как примерная жена, когда от неё был прок?
- Она болеет, хворь разобрала, - ответил рында.
- Хворь её разобрала, да чтоб так её она разобрала, чтобы мне довелось взять другую суложь, - зло бросил Карн.
- А ты возьми, я не прочь, - прошептала Горлунг, - только уйди.
Карн ушел, хлопнув на прощание дверью. Княгиня и рында долго молчали, думая каждый о своем.
- Светлая, пора бы о горе забыть, - несмело сказал Эврар.
- Не хочу. Не мил мне более свет белый, - устало ответила Горлунг.
- Зря ты, светлая так, зря…
Но она осталась глуха к словам своего рынды, так и осталась затворницей в своих покоях. Горлунг более не хотела жить.
* * *
Проходили дни за днями, а Олаф не мог заставить себя уехать из Торинграда. Никто ему теперь здесь был не рад: князь Торин умер, князь Фарлаф уехал в Фарлафград, новый князь Карн словно и не замечал его. Разумом Олаф понимал, что уезжать надо, и чем скорее, тем лучше, ведь сезон, когда драккары ходят по морю спокойно, когда Эгир не ставит препятствий на пути, недолог. Но уехать не мог. Словно что-то держало его здесь, не отпуская.
Горлунг он со дня тризны более не видел. Она не выходила к трапезам, ей всё носили в покои, а Карн не особо страдал от отсутствия жены за столом. Олаф терзал себя думами о ней, о том, как она, что с ней, неужели она так сильно переживает смерть Яромира, что даже не выходит из своих покоев?
Пойти в одрину к Горлунг Олаф не мог, поскольку теперь не было причин, она более не лечила, людей не принимала, да и она теперь не княжна, а княгиня. Поэтому он кружил, словно зверь, загнанный в клетку, по двору торинградскому, нигде не находя себе места, но при всем этом Олаф не мог уехать.
Решение пришло к Олафу в бессонную ночь, что была у него через несколько дней после тризны в честь князя Торина. В глазах у него стояло потерянное, несчастное лицо Горлунг, смотрящей на мертвого Яромира. Несколько дней Олаф обдумывал, как ему правильнее поступить, как лучше сделать и в одно погожее утро он пошел искать Эврара.
Рында княгини Горлунг выходил из дружинной избы, когда его увидел Олаф. Эврар был хмур и задумчив, его госпожа вот уже который день не вставала со своего ложа.
- Здравствуй, Эврар, - учтиво поприветствовал его норманн.
Эврар кивнул и собирался пройти мимо, но Олаф его остановил:
- Эврар, я хочу тебе слово молвить о … Горлунг.
- Какое слово хочешь ты мне молвить о княгине? - спросил без интереса рында, его мысли были заняты постоянным поиском способа вывести Горлунг из безразличного ко всему состояния.
- Важное, - ответил Олаф, - где можно поговорить спокойно?
- Где? - переспросил Эврар, и нехотя добавил, - пошли, отойдем подальше, там и слово свое мне молвишь, Олаф Ингельдсон.
Они довольно далеко отошли от дружинной избы, почти подошли к заборолу, пока не нашли уединенное место. Эврар присел на бревно и выжидающе смотрел на Олафа. Солнце взошло уже довольно высоко и освещало крепкую фигуру викинга и худощавую сутулую рынды. Они смотрели друг на друга, словно звенья одной цепи, один молодой, полный сил, другой - старый, уже почти немощный, лишь по памяти былой говорящий о своей доблести и силе. Два воина, один из которых был жестоким захватчиком многие лета назад, второй - постоянно либо готовящийся к набегу, либо находящийся в походе на чужие земли нынче. Они чувствовали между собой некоторую сродность, видели общие черты и почему-то на интуитивном уровне доверяли друг другу, хотя бы немного, поскольку истинный воин доверят полностью лишь себе и своему мечу.
- Молви слово свое, что хотел, - ворчливо напомнил Олафу Эврар.
- Я даже не знаю с чего мне начать, - как-то растерянно сказал сын Ингельда.
- С начала начни, - подсказал ему хмурый Эврар, - да, поспеши, не когда мне трепаться без дела, госпожа меня ждет.
- Твоя госпожа… Я…, - продолжил Олаф, - я… не знаю, как и сказать, но она … мила мне как никто другой. Не вижу я иных женщин, кроме неё. Словно зачаровала она меня. Не могу заставить себя не думать о ней. Проклинаю тот день, когда ступил на землю Торинграда, когда увидел её. Понимаешь меня?
Рында настороженно кивнул, ему не нравилось, когда заходила речь о Горлунг, для Эврара она была самым близким человеком, а их не обсуждают и не осуждают.
- Эврар, ты же любишь свою госпожу, ты же желаешь ей добра, - начал издали Олаф, - не место ей здесь, особенно теперь, когда князь Торин погиб, а славянскими восстаниями объят весь Гардар.
Рында опять кивнул, но молчал, Эврар ждал, когда Олаф наконец-то скажет то, что хотел. Тот же, не услышав возражений от своего собеседника, собравшись с духом, выпалил:
- Когда увидел её в этой тряпке, значащей, что она отныне мужняя жена, мне казалось, что земля ушла из под ног, словно боги решили меня наказать за что-то. Но она несчастлива с Карном. Он - мальчишка, не ценит её, не любит. Почему боги столь несправедливы ко мне? Я бы её холил, лелеял. А он…
- Не мне осуждать князя своего, - отвернувшись, прервал его Эврар.
- Ты не осуждай, уговори Горлунг уехать со мной, покинуть Торинград, тем более что славяне наступают. Не место ей здесь.
- Она не девка блудливая, чтоб от мужа бежать, а княгиня, - бросил сквозь зубы Эврар.
- Если бы она не была княгиней, я бы давно её просто выкрал, - сознался викинг.
- Неужели она так нужна тебе? - спросил с внезапным интересом рында княгини.
- Да. Нужна.
- Но ты не мил её сердцу, она не ждала тебя, - резонно сказал Эврар.
- Буду мил, мне просто нужна возможность показать Горлунг это. Она забудет со мной славяна. Я сделаю всё для этого. Особенно теперь, когда тот, кого она любила, погиб. Его забрали боги. Сама Фригг дает мне надежду.
Эврар ничего не сказал, лишь с интересом посмотрел на Олафа. Его удивило, что викинг был единственным, кто заметил склонность Горлунг к Яромиру.
- Он был не достоин её, - продолжил тот.
Рында опять промолчал, ему нечего было добавить к сказанному.
- Уговори её ухать со мной, лишь тебе это под силу. Ты - единственный к кому она может прислушаться, - высказал свою главную просьбу Олаф.
- Тут она княгиня, а кем будет в твоем доме? - спросил Эврар.
- Я возьму её в жены. Если она не захочет сразу стать моей, значит, будет жить у меня сестрой, пока не захочет стать женой, - твердо сказал викинг.
- А если она ни когда не захочет стать тебе женой, что тогда? Заставишь? - спросил рында.
- Значит, я приму свое поражение, она всегда мне будет сестрой, я не буду принуждать её, - ответил Олаф.
- Поклянись богами, что говоришь истинную правду, - потребовал Эврар.
- Клянусь Одином, Тором, Фригг, Бальдром , что не обижу Горлунг, призываю их в мои свидетели, - сказал Олаф, - ты поможешь мне, Эврар? Поговоришь с Горлунг?
- Говори с ней сам, как она решит, так и будет, она сама властительница своей судьбы, я же лишь её рында, - ответил он.
Олаф разочарованно смотрел на Эврар, он ожидал, что рында поможет ему. А тот тяжело поднялся с бревна и медленно пошел к своей госпоже, обдумывая слова викинга.
ГЛАВА 28
Эврар всё-таки помог Олафу, пусть и не так, как тот ожидал. Вечером того же дня после трапезы, Эврар подошел к нему и прошептал на ухо:
- Княгиня согласилась тебя принять. Только тихо, никто не должен об этом знать.
Олаф, оглянувшись, посмотрел на рынду княгини с такой надеждой, что Эврару даже стало не по себе.
- Я ничего не обещаю, решение примет она, - быстро остудил пыл викинга Эврар - приходи в полночь, буду ждать тебя рядом с покоем княгини.
В полночь Олаф незамеченным прошел до покоев новой княгини Торинграда, там его встретил Эврар.
- Олаф Ингельдсон, только не удивляйся, княгиня немного не в себе, - предупредил викинга Эврар.
- Не в себе? - переспросил Олаф - как это? Что с ней?
- Боюсь, у неё помутился рассудок с горя, - нехотя ответил рында.
- Понятно, - ответил викинг.
Он зашел в покой, а Эврар остался снаружи охранять, чтоб никто не побеспокоил его госпожу и Олафа Ингельдсона.
- Горлунг, - тихо сказал Олаф, - здравствуй, Горлунг.
В покое было темно, очаг догорал, и в его неверном свете княгиня сидела тихая, непривычно потерянная на лавке, словно и не видела вошедшего, держа в руках маленький славянский оберег на шнурке.
- Горлунг, - снова позвал Олаф.
Она теперь заметила его, посмотрела без интереса, пустым, ничего не выражающим взглядом, в котором не промелькнула даже искра жизни.
- Зачем пришел? - равнодушно спросила она.
- За тобой.
- За мной? - также равнодушно спросила Горлунг.
- Да, за тобой. Я хочу отплыть завтрева утром домой, в Норэйг. Поедешь со мной? Прошу.
- Нет, я никуда не поеду. Я уже однажды тебе говорила, - ровным голосом ответила она.
- Горлунг, славяне идут с юга. Восстаниями объят весь Гардар. Торинграду не выстоять, особенно с таким правителем, как Карн. Я не могу оставить тебя здесь, оставить на верную погибель, - высказал свой главный аргумент викинг.
- Такова, значит, воля богов, если Торинграду суждено пасть, он падет, - не глядя на него, ответила княгиня.
- Горлунг, поедем со мной, прошу. Не могу я уплыть и оставить тебя здесь, на растерзание славянам. Они не пощадят тебя, ты ведь дочь конунга Торина, жена князя Карна, убьют, растерзают. Неужели ты не понимаешь? - спросил Олаф.
- Я не дорожу своей жизнью, викинг, мне всё равно, - ответила она.
- Ты не дорожишь, но я - то дорожу. У меня будешь жить, словно княгиня, никому не позволю на тебя слово дурное сказать, баловать буду. Ты же несчастлива здесь, с Карном. Я сделаю тебя счастливой, - глухо сказал Олаф.
- Я нигде уже не смогу быть счастливой… - прошептала в ответ Горлунг.
- Ты - глупа, княгиня, и недальновидна, влюбленность женская имеет, обычно, не долгий век.
- Может ты и прав, викинг, - равнодушно пожав плечами, согласилась она.
- Подумай до завтрашнего утра, - попросил он.
- Мне не о чем думать, я свое решение уже сказала.
Олафа взбесили эти её слова, он внезапно понял, что Горлунг никогда по доброй воле не покинет Торинград. Она будет оставаться здесь, рискуя своей жизнью, ради памяти о Яромире, ей кажется, что в Торинграде она будет к нему ближе. Глупость, но она в это верит.
- Ты жива, а он нет, - неожиданно для Горлунг, зло бросил Олаф, - ты не вернешь его, даже если ни разу больше не выйдешь за пределы Торинграда, боги не вернут его тебе, да он твоим и не был никогда.
Горлунг с удивлением посмотрела на Олафа, она даже не подозревала, что кто-то кроме Эврара знает о её любви к Яромиру. Оказывается, это не тайна, собственно, ей всё равно.
- Я люблю тебя всем своим сердцем, предлагаю защиту и помощь. Ты же даже не знаешь, каково это быть любимой мужчиной, воином, достойным человеком. Муж твой - мальчишка спесивый, а любила ты просто дурака беспутного. Неужели память о нем стоит того, чтобы сложить свою шею здесь? Что он дал тебе, кроме мечтаний? Ты ведь даже не знала его как следует. А Яромир твой ненаглядный даже не помнил о тебе, ступая за порог твоих покоев, девок теремных зажимал по углам. Ну, возрази мне, скажи, что я не прав. Не можешь? Правильно, потому что нечего возразить. Неужели этот человек достоин того, чтобы его так помнили? Так чтили память его?
Княгиня поднялась, словно хотела встать на защиту Яромира, но сказать ей было нечего, и голова её опустилась безвольно. Она знала, что викинг прав, как не горько ей было это признать, Яромир не зря носил свое прозвище.
Олаф, увидев, что задел её словами своими, быстро подошел к ней, приподнял её голову за подбородок и начал жадно целовать. Горлунг пыталась его оттолкнуть, но силы были не равны. Одной рукой Олаф обнял её стан, сжал, словно стальным кольцом, а второй - держал её лицо, заставляя приоткрыть уста и ответить на его лобзание. Викинг целовал её жадно и жарко, так, словно пытался украсть её душу и сердце. Горлунг ни разу в жизни так не целовали, это не было похоже на торопливые, мокрые поцелуи мужа, ни на ленивые ласки Яромира. Нет, это был страстный призыв. И Горлунг сама не заметила, как начала отвечать на этот призыв. Вот уже её голова сама клонилась к плечу Олафа, руки больше не сжимались в кулаки и не били по спине викинга. Всё в душе Олафа ликовало в ответ на её ласки, губы его стали мягче, чувствуя её податливость, он больше не стремился доказать ей, что он сильнее.
- Олаф, прошу, не надо, вдруг зайдет кто-то увидит, - прошептала Горлунг, пытаясь, отдышатся, вырваться из кольца его рук.
- Никто не зайдет, Эврар не пустит никого, - ответил он, целуя её шею.
- Эврар? - переспросила Горлунг.
- Да, он со мной согласен, тебе надобно покинуть Гардар со мной, - прижимая её к себе, прошептал Олаф.
Горлунг хотела что-то еще спросить, но не успела, губы викинга опять настойчиво целовали её уста. Теперь она не сопротивлялась, она таяла в его руках покорно, отвечала на его ласки, стараясь прижаться сильнее, словно мужчина этот был для неё единственной опорой в подлунном мире.
- Выходит, не так уж ты его и любила, - оторвавшись от её губ, прошептал на ухо Олаф.