* * *
На следующий день, когда конунг Ингельд отбыл в свой двор, в покой Горлунг пришла рабыня и передала ей приказ Олафа прийти в общий зал. Снова приказы, Горлунг ухмыльнулась, мужчины так любят их раздавать, так любят навязывать свою волю. Но только она будет настоящей хозяйкой всего здесь и не только здесь. Теперь она в этом уверена, этого хотят боги!
Горлунг быстро переоделась в бордовое платье, расшитое черными нитками, которое, по её мнению, несло удачу, и пошла в общий зал. Сердце её стучало гулко, громко, ей казалось, что этот звук слышен даже во дворе, будто он отражался от бревенчатых стен, и разносился далеко за пределы Утгарда.
Олаф, словно загнанный зверь, метался из угла в угол один в холодном зале. Увидев вошедшую Горлунг, он остановился, и долго смотрел на неё, словно увидел в её облике что-то, чего раньше не было. Будто был поражен самим её видом, её спокойствием, её дерзостью.
- Почему ты не сказала моему отцу правду? - зло спросил её Олаф.
- Какую правду? - спокойно уточнила Горлунг.
- Что ты не бросила Карна, что так получилось, что были восстания славян? Что ты должна была бежать из Гардара, чтобы спасти свою жизнь? Почему ты позволила отцу думать о себе плохо?
- Ему это безразлично, он уже сделал свой вывод. И уже думал обо мне плохо. Я же внучка Суль, - напомнила она.
- Почему ты позволила ему думать, что ты моя наложница? - Олаф задал главный вопрос, что терзал его.
- А почему ты позволил так думать своему отцу? - в ответ спросила Горлунг.
Олаф промолчал, он виновато отвернулся и внимательно разглядывал противоположную стену, будто видел её впервые. Он не мог сказать, что ему было стыдно перед отцом за свою неспособность покорить её, заставить подчиниться. Олаф был обязан солгать отцу, иначе он не мужчина, иначе он стал бы в глазах отца мягкосердечным увальнем.
"Значит, он решил, что я буду лишь его наложницей? - поняла Горлунг. - Ну, что же думай, как тебе угодно. Но норны всё сплетут иначе, наши судьбы связаны. Ты станешь конунгом, только рядом со мной" - подумала Горлунг.
- Выходит, это лишь вопрос времени, - покорно склонив голову, сказала Горлунг, перед тем как уйти.
А Олаф остался потрясенно стоять один в общем зале, раздумывая над тем, было ли в её словах обещание или приглашение. Нет, в её словах была покорность, и даже не ему, а богам. Значит, она смирилась, значит уже скоро, совсем скоро она станет его. Встав у очага, Олаф протянул руки к огню, и только тогда понял, что Горлунг ушла из зала без его разрешения.
Горлунг же до дрожи в коленях боялась той ночи, когда Олаф наконец-то призовет её на свое ложе. А эта ночь неумолимо приближалась.
* * *
Горлунг ходила по своим покоям кругами, ей казалось, что стоит только остановиться, и страх навалится железным кольцом, сомкнет свою черную лютую пасть над её головой.
Придет ли сегодня Олаф? Будет ли он её заставлять? От этих мыслей ладони Горлунг становились влажными, колени начинали трястись. Еще один Карн. Ну почему, почему всё именно так? Олаф опять ударит её, как всегда это делал Карн, но тот хоть не бил по лицу, а этот…
Маленький очаг весело пылал жаром, но ей не было тепло, по коже пробегал легкий морозец, озноб. Когда в последний раз она так боялась? Горлунг не помнила. Даже в брачную ночь с Карном в её душе не было ни капли страха, лишь тупая покорность княжичу, она тогда еще не ведала о том, что грядет. В голове Горлунг всплыл образ Карна, молодого, сильного мужчины, не лишенного привлекательности. Она вспомнила, как он своим каждым прикосновением старался причинить ей боль и страшно досадовал тому, что жена не плачет. Она не заплачет и теперь, чтобы Олаф с ней не делал.
Горлунг остановилась возле своего узкого ложа, обняв себя за плечи, печально, как печально все. И опять чужой нелюбимый мужчина, хозяин её тела и даже не в силу уз супружества, нет, просто потому, что она живет здесь, в его дворе, а он хочет её.
Такой и увидел её Олаф, отворив поздним вечером дверь в покой Горлунг. Она всё также стояла у очага, пытаясь согреть руки, которые слегка дрожали.
- Почему ты не пришла вечером в зал? - с порога громко спросил он.
- Ты был зол днем на меня. Я решила, что мне там не рады, - не повернув головы, ответила Горлунг.
- Зря. Тебе здесь рады. Всегда. В каждом покое этого двора.
Повисло долгое молчание.
- Горлунг, я устал от этого. Когда я увозил тебя из Торинграда, то поклялся Эврару Одином, Тором, Бальдром, что не трону тебя против твоей воли, - присев на край сундука, что стоял возле двери, сказал Олаф.
- Правда? - удивленно вскинув бровь, спросила она. Надо же, предатель Эврар позаботился о ней. Какое благородство!
- Да. Я хочу знать, станешь ли ты моей по своей воле? - он устало потер лоб ладонью.
- Разве мой ответ что-либо изменит? - горько спросила Горлунг, в душе надеясь на его благородство.
- Нет, не изменит, - покачав головой, ответил он.
- Зачем ты спрашиваешь тогда? - упавшим голосом спросила она.
- Я ухожу в набег, Горлунг, скоро, тебе не дадут здесь жить без меня, ты сама отгородилась ото всех. Это лишь твоя вина. Но если я оставлю тебя своей женщиной, они побоятся, и не тронут тебя, не прогонят.
Олаф промолчал и подал Горлунг руку, на которую она долго смотрела перед тем, как принять её. Но всё же положила свою холодную ладонь в его руку, рано или поздно придется всё равно.
Они вышли из покоя Горлунг, и Олаф уверенно вел её по коридору. Встречные им на пути хирдманны глумливо улыбались, но, глядя на хмурое лицо Горлунг, ничего не говорили. Наверное, такими же взглядами провожали торинградские дружинники князя Торина и очередную чернавку или девку теремную, внезапно подумала Горлунг. И этот её позор хирдманны будут помнить долго. Она всего лишь девка теремная здесь, почти рабыня, пленница.
И вот, наконец, они вошли в покой Олафа, он был просторным: посередине стояло ложе, у стены длинным рядом были поставлены сундуки, а напротив ложа был большой очаг.
Горлунг остановилась возле большого, застеленного белой меховой полостью, ложа. Когда она обернулась назад, то увидела, что Олаф закрывает дверь в покой на засов, паника поднялась в душе её. Горлунг беспокойно стала оглядываться по углам опочивальни, словно ища другой выход. Но темные углы, казалось, усмехаются ей в ответ, показывая свои цельные стены.
Горлунг зажмурилась сильно, до рези в глазах и на какой-то миг ей послышался злорадный хохот Карна, что смеялся над её страхом. Горлунг встряхнула головой, она не боится, она ведь уже не девица, да разве можно ей сделать что-либо хуже, чем то, что боги забрали Яромира? О, боги, нельзя, нельзя о нем помнить.
В этот момент Олаф подошел сзади к ней и обнял за плечи, крепко, словно боялся, что она убежит, и прижался щекой к макушке Горлунг.
- Ты ведь не боишься? - спросил он. Хотя прекрасно видел, что, несмотря на каменное выражение лица, каждая частичка её тела просто трясется от страха.
- Нет, - глухо ответила Горлунг, - я - мужняя жена, чего мне бояться? Я всего лишь изменю своему мужу, ведь только так я его еще не предала, - горько ответила Горлунг и слово обмякла в его руках, смирилась.
Горлунг старалась зажмуриться покрепче и не смотреть, как Олаф раздевается, как стаскивает с неё платье, снимает с головы золотой обруч. Открыв глаза, она увидела, что на ней осталась лишь белая тонкая нижняя сорочка, да красный рубин на шее. Словно только осознав, что стоит почти раздетая перед чужим мужчиной, даже не мужем, она быстро забралась под меховую полость. Олаф усмехнулся, с его губ сорвались странные слова:
- Видно хорошим Карн был мужем.
Горлунг промолчала, глядя невидящими глазами на стену над его головой, а потом и вовсе их закрыла. Она прекрасно знала, что сейчас будет: Олаф ляжет подле неё, уберет полость, задерет её сорочку и скажет, подобно Карну: "тощая, страшная, смотреть неприятно", ударит, будет терзать её тело. Всё это уже было, сколько раз она выносила эти ночи с Карном? Раз в седмицу точно, ну и эту ночь она переживет. Обязательно переживет, от этого ведь еще никто не помер. Наверное.
Но вместо всего этого, Олаф нагнулся над ней и начал целовать её лицо, Горлунг удивленно моргнула. Ладно, сейчас увидит её тело и всё будет, как и прежде. Вот его рука уже шарит по её боку, осталось немного.
Но к удивлению Горлунг, Олаф лишь целовал открывающуюся ему кожу, так, словно до этого не видел ничего более достойного такой ласки. Горлунг удивленно смотрела на его темную голову, склонившуюся к ней.
Время шло, а Олаф ни разу не ударил её, и никаким другим образом не причинил ей боли. Странно, может, он не силен в этом? Внезапно Горлунг поняла, что вот так это и должно быть, вот почему бабы славянские так любили говорить об этом в светлицах, а она никогда не слушала их, и, брезгливо поджав губы, уходила.
Горлунг в порыве благодарности к Олафу погладила его по голове, а он, подняв голову, прижался к её руке и перецеловал каждый пальчик, так, словно они были бесценными. А потом Олаф поцеловал её, как когда-то в Торинграде, когда убеждал её бросить Карна и бежать с ним. И такая сладость разлилась по телу Горлунг, что вся она словно растаяла в этих сильных руках, под этими жаркими поцелуями.
* * *
В свой покой Горлунг вернулась поздней ночью, она незаметно покинула опочивальню Олафа, пока он спал, раскинув руки на ложе.
Горлунг зябко повела плечами, очаг давно догорел, и в покое стало довольно прохладно. Подложив дров в очаг, Горлунг быстро развела в нем огонь и подошла к стоящему в углу покоя сундуку. Она достала из него тонкий шнурок с подвеской оберегом, все, что связывало её с Яромиром.
- Прости меня, Яромирушка, предала я тебя, - тихо сказала Горлунг, вертя в пальцах оберег.
Предала, так как только может предать женщина: и душой, и телом, нет ей прощения. Лучше бы, лучше бы было, если бы Олаф бил её, издевался, стал вторым Карном. Тогда бы она так и осталась верна своему Яромиру, она бы представляла его каждый раз, восходя на ложе с Олафом, точно также как это было с Карном. Но нет, теперь всё иначе.
И ни разу Горлунг не подумала о том, что предала она того, кто ей не принадлежал ни единого мгновения своей жизни.
ГЛАВА 35
Олаф проснулся на рассвете, оглянувшись вокруг, он увидел, что Горлунг ушла. Потянувшись, Олаф зажмурился и лениво зевнул, он довольно вспомнил все события прошедшей ночи. И всё-таки он добился своего, столько времени он мечтал о Горлунг, и свершилось, она его. Олаф самодовольно улыбнулся, всё, теперь с ней будет так же легко, как и с Гуннхильд, он завоевал дочь Торина. Отныне она будет его ждать, любить и почитать.
Внезапный вопрос заставил Олафа сесть на ложе и нахмуриться. Почему Горлунг тогда ушла? Девичья скромность, видимо, взыграла, - решил про себя Олаф. Жаль, что скромность взыграла, Гуннхильд никогда от него ночью не уходила, даже той черной зимой, когда Олаф ни о ком другом, кроме Горлунг, и думать не мог. При воспоминании об этих ночах, полных тоски и рвущих сердце Олаф недовольно нахмурился. Но тут же успокоился, таких ночей более не будет, не властна больше Горлунг над ним, Олаф получил желаемое.
Лениво раскинувшись на ложе, Олаф представил себе, что было бы, если бы он проснулся, а рядом бы лежала Горлунг. И так ему понравились эти грезы, что Олаф решил тут же воплотить их в жизнь. Ведь совсем скоро он снова вступит на борт повелителя волн и еще очень долго не увидит свою славянку. Свою Горлунг.
Одевшись, Олаф быстрым шагом вошел в общий зал, где сидели за утренней трапезой хирдманны. В зале было шумно, то и дело раздавался заливистый, дружный хохот мужчин, вкушающих пищу. Стоило только Олафу войти в зал, как всеобщее веселье стало еще более шумным.
- Ну, что, Олаф, делись впечатлениями, - осклабился одноглазый хирдманн, сидящий ближе всех к месту Олафа.
- Что рассказать тебе, Свенн? - отламывая ломоть хлеба, спросил Олаф.
- Как это что, Олаф? Ну, достойна ли эта худая славяночка того, чтобы греть твое ложе?
Олафу не понравился вопрос Свенна, раздражение волной поднималась в его груди. Но он тут, же себя одернул, это был обычный мужской вопрос, будь Олаф на месте Свенна, он бы тоже спросил бы об этом.
- Может она и худа, Свенн, но мне пришлась по вкусу, - ухмыльнувшись, ответил Олаф.
Раздался дружный хохот хирдманнов, они отпускали непристойные шуточки, стараясь выведать подробности. Мужчины соревновались в остроумии, стараясь казаться более знающими, чем они были на самом деле.
- Неужели она лучше Гуннхильд? - спросил хирдманн, сидящий рядом со Свенном, - ну уж не знаю, что она на ложе творит, но Гуннхильд краше славянки, без сомнений.
- Как посмотреть на это, - недовольно буркнул Олаф, ему начала надоедать эта беседа, все, что ему хотелось - встать и пойти в покой Горлунг.
- Краше Гуннхильд никого нет, - уверенно согласился с соседом Свенн.
- Да, - быстро, чтобы закончить этот разговор, ответил Олаф.
- Так значит, черноволосая славянка тебе угодила, - почесав бороду, сказал исполинского роста хирдманн, сидящий на краю лавки - Жаль. Я бы не прочь взойти с ней на ложе.
- Она моя, Тронд, - зло бросил Олаф, - и если кто-нибудь посмеет её тронуть, пусть ищет себе другой двор. Свою женщину я не позволю никому даже в разговоре задевать, а Горлунг - моя женщина и будет греть лишь мое ложе. И ежели я узнаю, что кто-то в мое отсутствие протягивал к ней руку, то эта рука будет отрублена мною.
Веселье в зале утихло в тот же миг, хирдманны потрясенно смотрели на Олафа, такого они еще его не видели: нервного, злого, угрожающего. Будто подменили его боги, раньше Олаф шутил с ними, смеялся и никогда не позволял себе говорить с воинами таким тоном.
А Олаф, испугавшись вспышки своего гнева, отломил еще кусок хлеба, и быстро прожевав его, вышел из общего зала.
* * *
Войдя в покой Горлунг, Олаф увидел, что она сидит на сундуке возле окна и сжимает в руке шнурок. Казалось, что она даже не заметила его появления. Как в те лютые месяцы, когда Олаф только привез её в Утгард. Она точно также сидела и смотрела в окно, пока он, как последний глупец, топтался на пороге.
Олаф отогнал от себя невеселые думы, оглядел её тонкую фигурку, закутанную в синее одеяние, тихо сказал:
- Ты ушла рано.
Горлунг вздрогнула, посмотрела на Олафа так, словно он был для неё причиной немилости богов, и кивнула. Опустив глаза, Горлунг положила шнурок, что держала в руке, рядом с собой на сундук. И Олаф увидел, что на шнурке был маленький славянский оберег. Неужели она скучает по Торинграду?
Олаф подошел к ней и, обняв за талию, потянул вверх, пока она не встала на ноги. Руки Горлунг нерешительно обвились вокруг его рук, так, словно она не знала толи ей оттолкнуть их от себя, толи прижать к себе сильнее. Она не сделала ни того, ни другого, просто держала Олафа за локти.
Поцеловав Горлунг в шею, Олаф продолжил:
- Я хотел проснуться рядом с тобой, а ты ушла. Я не хочу, чтобы ты уходила, утро - доброе время…
Горлунг молчала, не глядя на Олафа, её взгляд был прикован к оберегу, лежащему на сундуке, а ладони еще хранили тепло железа и даже его слабый запах. Олаф не замечал этого, рука его уже поднимала подол её платья. Горлунг сжала его локоть, словно хотела побороться с ним, словно пыталась заставить его опустить её одеяние.
- Горлунг, я уже всё видел, ежели ты забыла…
- Я помню, - хрипло сказала Горлунг и её рука безвольно опустилась.
Спустя несколько мгновений Олаф, всё еще прижимая её к ложу, нехотя молвил:
- Ты не хотела. Мне жаль.
Горлунг посмотрела на него долгим взглядом и одернула подол, встала и отошла к окну.
Олафу действительно было не по себе, он привык к тому, что Гуннхильд с радостью принимает его ласки всегда, а Горлунг просто еще не привыкла. Внезапно Олаф вспомнил, как давешня Горлунг тряслась от страха в его покое и потом сама даже испугалась тому, как её тело отозвалось на его прикосновения.
- Э…, потом всё будет иначе, тебе всегда будет нравиться это, ну, так же, как ночью…
Видимо, его слова Горлунг не убедили, она всё также молчала.
- Я привезу тебе перстень под тот рубин. Красный тебе к лицу, - немного подумав, сказал Олаф, старясь загладить свою вину.
Горлунг всё также глядя в окно, покачала головой:
- Не нужен мне перстень.
- Что тогда тебе привезти: ткани или может раба в услужение? - спросил Олаф.
- Нет, не надо мне ничего везти.
Олаф вздохнул, что это за женщина, которой ничего не надо. Ему смертельно надоели её обиды, молчаливость, гордость, заносчивость, поэтому он устало бросил:
- Я же сказал - мне жаль. Что ты еще хочешь от меня услышать? Не я же виноват в том, что твоя кровь холодная.
- Я поняла, - склонив голову, ответила Горлунг.
- Что всё опять по-старому будет? - взорвался он.
- Нет, Олаф, как прежде уже не будет. Никогда, - жестко сказала Горлунг, но затем тон её немного смягчился, и она добавила, - Ты помнишь, что я - княгиня Торинграда?
- Помню, - нехотя сказал Олаф.
- Я прошлой ночью изменила своему мужу, хотя не только давешня, но и нынче, - сказала Горлунг, глядя в глаза Олафу.
- Но Карн не стоит таких переживаний, - буркнул Олаф.
- Стоит не стоит, не о том речь. Я предала его.
- Ты хочешь, чтобы я и за это извинился? - гневно спросил Олаф, - я не тащил тебя к себе в опочивальню, сама пошла.
- Помнится мне, ты сказал, что у меня нет выбора, - ехидно напомнила ему Горлунг.
Олаф молчал, недовольно глядя на неё, что она хочет от него услышать?
- Олаф, я - княгиня Торинграда, но боги решили, что не быть мне женой правителя, не властвовать в своем дворе, - Горлунг помолчала и добавила, - мне плохо здесь, тоскливо. Разреши мне навести порядок в твоем дворе. Негоже такому воину, как ты, жить в таком беспорядке.
Олаф удивленно моргнул, всё его недовольство в миг улетучилось, он удивленно спросил:
- Ты хочешь навести порядок в моем дворе?
- Да, - просто ответила Горлунг, - твоя жена плохо ведет хозяйство, она негодная хозяйка. Разреши мне помочь ей. Мне с тоской внутри себя справиться надобно, да и ты уезжаешь надолго, а без тебя мне тут совсем худо будет. Занятие мне нужно.
- Пока я буду в походе, я оставляю хозяйкой Гуннхильд, вы же не сможете с ней вести хозяйство вместе, - пробормотал Олаф.
- Отчего же, - возразила Горлунг, - пусть Гуннхильд остается хозяйкой - просто скажи своим людям, чтобы помогали мне навести здесь порядок. Мы с ней даже видеться не будем. Когда ты приедешь, ты не узнаешь свой двор, ты будешь доволен, Утгард будет равен Торинграду.
- Но, я не знаю…
- Прошу тебя, Олаф, - с нажимом сказала Горлунг и, словно испугавшись своего напора, нервно улыбнулась, подошла к нему, обняла за плечи, - прошу…