Горлунг показалось, что в груди у неё разверзлась пропасть, в которую медленно, но верно падает сердце. Эврар был прав, как всегда прав. Если бы она осталась, если бы он не ударил её, лишив сознания, решив за неё, была бы она уже мертва. И, словно две Горлунг появилось в ней: одна, та, что больше, кричала слова благодарности своему старому рынде, другая же, что была меньше, проклинала его, свою жизнь, ведь умри она вместе с градом Торина, то была бы уже подле Яромира.
- О, Горлунг, если бы ты знала как это ужасно, - продолжила Прекраса, - видеть как двор твоего отца, место, где прошло детство, горит, синим пламенем, везде чужаки, которые словно озверели от предвкушения победы, а те, кого ты знала, умирают… Я видела, как катилась по земле голова Рулафа, - Прекраса всхлипнула и продолжила - как, умирая, Карн продолжал держать меч, как дружина отца, что когда-то слыла одной из самых сильных на севере Руси, терпела поражение.
- Но как вам с Дагом удалось спастись? - сглотнув, спросила Горлунг.
- Я ведь была такой глупой, я даже не представляла, что Торинград может пасть, - горько сказала Прекраса, - я выбежала посмотреть, как наши воины погонят захватчиков, но вместо этого увидела лишь смерть отцовского града. А когда я вернулась в светлицу, я увидела, что там уже побывали славяне, всё было перевернуто, разбито, разрезано, но самое страшное, я увидела, что…, - на этом месте она замолчала, не в силах продолжить свой горький рассказ, и слезы полились по лицу, некогда самому красивому в граде, которого больше не было.
Горлунг, положив руку на плечо сестры, ждала продолжения её рассказа, она ожидала, что сейчас Прекраса расскажет о смерти Эврара, но та, вздохнув и всхлипнув, бесцветным голосом молвила:
- Они убили Растимира, чем, ну, чем он им помешал? - слезы градом полились по лицу Прекрасы, а Горлунг лишь кивнула, понурив голову.
- Что было потом, Прекраса? - спросила после долгого молчания Горлунг.
- В мою светлицу ворвался Даг, - тихо продолжила она, - он решил, что меня надо защитить. Я схватилась за него, пыталась показать Растимира, но он тащил меня прочь, в непроглядную темноту, мы бежали из Торинграда. Долго, очень долго, без передышки. Мы так боялись, что нас будут преследовать, но нет, мы были никому не нужны. А потом мы набрели на заброшенную избушку, где мы и зимовали, - закончила свой рассказ Прекраса.
- Но как вы встретились с Олафом? - спросила её Горлунг.
- Когда наступило лето, мы решили выйти к берегу речному, в надежде, что мы наткнемся на варягов, и Даг наймется в дружину. Долго мы бродили, но, видимо, слухи о восстаниях на Руси быстро охватили всю Норэйг, - невесело улыбнулась Прекраса, - к концу лета мы поняли, что надежды почти не осталось. Тогда мы и решили пойти вверх по течению к тому месту, где раньше был Торинград, всё-таки там место хорошее, может, кто и причалит. Целую седмицу мы шли днем и ночью, спеша, потому что уже заканчивался сезон набегов и когда, наконец, мы вышли к берегу, где раньше стоял Торинград, то увидели, что он пуст. А на месте отцовского двора зияет пепелище. Ни одной живой души… Черные то были дни для нас с Дагом, безрадостные. Выходило, что надлежит нам вернуться в свою избушку и зимовать еще одну зиму. Без капли надежды, не веря более в богов, мы пошли еще выше по реке, шли мы долго, очень долго. Вокруг исчезали деревья, оставались лишь низкие кусты, и становилось очень холодно, словно лютая осень уже вступила в свои права. Однажды мы увидели за небольшим утесом несколько норманнских драккар и так обрадовались! Оказалось, что это были драккары Олафа! Даг оставил меня за утесом, а сам пошел попытаться наняться в дружинники, - на этом месте Прекраса остановилась, глубоко вздохнула и продолжила, - я так боялась, что он не вернется за мной, так боялась.
- Но он вернулся, - закончила за неё Горлунг, затем, презрительно скривив губы, добавила, - Прекраса, он же простой дружинник, а ты княжеская дочь. Как ты могла так низко пасть?
- Что я могла еще сделать? Я хотела жить, забыть весь этот ужас, что я пережила. В те зимние дни, когда было холодно и голодно, мне так хотелось тепла и не просто, чтобы отогреть свое тело, но и руки. Ты сама-то сбежала с Олафом, как можешь ты меня осуждать? - яростно набросилась на сестру Прекраса.
- Я не сбегала, - понурив голову, ответила Горлунг, - нет, я думала над этим. Олаф еще в первый свой приезд, накануне брачного пира с Карном, проявлял ко мне некий интерес, звал с собой. Но я видела иной путь для себя. Я ошибалась, все пути мои вели сюда. А когда пошла весть о восстаниях славян, Олаф повторил свое предложение, я была не согласна, но Эврар меня уговаривал, убеждал, заставлял. Я даже сама дошла до побережья, где стояли драккары Олафа, но там я передумала и хотела вернуться назад. Но Эврар решил за меня … очнулась я лишь, когда мы уже плыли.
- Вот, значит, почему Эврар в день вашего побега постоянно смотрел в окно, словно ждал тебя назад, - задумчиво проронила Прекраса.
- Эврар, бедный мой Эврар, я была к нему так несправедлива, - тихо сказала Горлунг.
- Он умер, как подобает воину, - молвила ей в ответ сестра.
В покое опять воцарилась тишина, Горлунг хотелось выть дурным голосом, вымаливать прощение за свои дурные мысли об Эвраре. Прекраса же с любопытством смотрела на сестру: Горлунг совсем не изменилась, такая же горделивая осанка, исполненное высокомерия лицо, что скрывает все чувства за непроницаемым взглядом черных глаз, она всё такая же худая. Но при всем при этом в ней есть некая ухоженность, она не жила в лесу, не разводила костры, не купалась в ледяной воде. При этих мыслях Прекрасе стало так жаль себя, что она зло бросила Горлунг:
- Значит ты наложница Олафа? Его жена тебя не притесняет?
- Его жена мертва, - тихо сказала Горлунг, - а я буду его женой. Скоро. А ты отдохни пока.
С этими словами Горлунг вышла из своего же покоя, оставив Прекрасу одну, а та осталась жалеть о сказанных ею словах. Нехорошо вышло, Горлунг вон как её радушно встретила. Но сказанного не воротишь и Прекраса, укрывшись меховой полостью, провалилась в сон без сновидений.
ГЛАВА 37
Горлунг быстро шла, пересекая общий зал, ей казалось, что на плечи давит непомерный, огромный груз, нести который более у неё нет сил. Она не замечала встревоженных взглядов рабынь, ожидавших порицания за недобросовестно исполненную работу, хмурых и удивленных взоров хирдманнов и их жен. Горлунг вообще не видела никого вокруг себя, слова Прекрасы адским звоном звучали в её голове, и этот нестерпимый гомон с каждым вздохом становился всё громче и громче.
Схватив лежавший возле очага, подбитый темным мехом, мужской плащ, Горлунг, не глядя, накинула его на плечи. Плащ был ей длинен и волочился позади, собирая своим подолом свежую солому с пола в общем зале, а во дворе грязь и мелкие сучки. Но она этого не замечала, даже тяжесть плаща, казалось, не давила ей на плечи.
Почти бегом пересекла Горлунг двор Утгарда, не останавливаясь рядом с теми, кто окликал её, не оборачиваясь, она, словно безумная, бежала от демонов, терзавших её сердце, от проснувшейся совести. Дозорные открыли ей ворота и, выйдя за них, Горлунг побежала, подбирая руками тяжелый плащ, волочившийся за ней по земле, цепляющийся за кусты.
Вот уже и огни Утгарда остались далеко позади, и голые ветки вереска, одиноко торчавшие на некогда цветущей пустоши, а Горлунг всё бежала, всё дальше и дальше. Теперь уже и темные без единого листочка деревья мелькали перед её глазами, а она бежала мимо них, не замечая, всё глубже в лес, чтобы ни один человек не стал видоком её мук.
Наконец на круглой лесной полянке она остановилась, хриплые рыдания сотрясали её худую маленькую фигурку, плечи, всегда гордо расправленные, в этот миг печали горбились, как у древней старухи. Кусая губы, она сдерживала крик, что комом стоял в её горле, но ненадолго её хватило, вопль, леденящий душу, всё-таки сорвался с губ и эхом прокатился по лесу:
- Эврар…. Эврар….
Горлунг упала на колени, как подкошенная, раздался глухой стук, колени сильно ударились о подмороженную землю. Она хваталась за скованную первыми заморозками пожелтевшую траву, сдирая кожу с ладоней, ломая ногти, хищно согнутые пальцы оставляли борозды в земле. Но Горлунг не заметила этого, рыдая, она твердила лишь одно:
- Прости меня, …прости за отсутствие веры, и к кому? К тебе… прости меня, мой верный Эврар… Прости. Прости.
Горлунг повторяла и повторяла это простое слово "прости", словно оно могло изменить, вычеркнуть из памяти богов, из её собственной памяти те страшные проклятия, которыми она осыпала своего верного рынду еще совсем недавно.
* * *
В Утгард Горлунг вернулась поздним вечером, уставшаая, но уже невероятно спокойная, выстроившая опять между собой и всем остальным миром крепкую, непробиваемую стену. Вечерняя тьма смыкалась над её головой, становилось холоднее, но она всего этого не замечала. Душа Горлунг по-прежнему терзалась, но в тоже время она чувствовала странное успокоение, словно Эврар, где бы он ни был, простил её. Или, может, ей это только чудилось.
Зайдя в общий зал, Горлунг увидела, что взгляды всех присутствующих обратились к ней. Молча, она сбросила с плеч чужой плащ и положила его у очага, там же, где и взяла, и тихо пошла в свой покой. Но в него Горлунг не вошла, уже подойдя к двери, она вспомнила, что там Прекраса, а её видеть Горлунг сейчас не хотела, да она никого в тот миг видеть не желала.
Поэтому Горлунг бесцельно бродила между дверей в одрины, лихорадочно думая, куда ей пойти. Но в тот же миг она услышала шаги и, обернувшись, увидела Олафа, он был хмур, лицо его выражало тоску и злость. Осмотрев её с головы до ног, Олаф подметил все: и грязное платье, и распавшуюся косу и руки, перепачканные донельзя.
Олаф, схватив Горлунг за локоть, втолкнул её в свой покой и закрыл дверь на засов. Обернувшись к ней, Олаф долго смотрел на неё, словно хотел задушить на месте, но вместо этого он вздохнул, провел рукой по волосам.
- Как ты могла? - закричал Олаф, словно только что смог немного умерить свою злость. Это были его первые слова, что он сказал ей с момента их встречи на берегу. Не так Олаф представлял себе всё это долгими одинокими ночами.
- Что могла? - удивленно подняв бровь, прохрипела Горлунг. Ни одна жилка в её теле не затряслась от страха, ежели обвинит Олаф её в смерти Гуннхильд, она не станет отпираться, пускай забьет насмерть.
Но Олаф, увидев её спокойное лицо, лишь тихо спросил:
- Почему ты ей не помогла? Почему позволила моей жене умереть? Ты же целительница.
- Олаф, - Горлунг удивленно посмотрела на него, и, собравшись с духом, сказала, - Гуннхильд не брала из моих рук ничего, я предлагала ей настои. Но Гуннхильд ненавидела меня и думала, что я её отравлю. Она считала, что я ревную тебя к ней, она думала, что …
- Как можешь ты отравить, ежели ты - знахарка? Как могла она такое подумать? Глупая, глупая …
Горлунг усмехнулась про себя, знахарка. Она вспомнила, как подсыпала Гуннхильд в питье и еду отраву. Горлунг, словно со стороны увидела, как на глазах у полного хирдманнов общего зала просила Гуннхильд разрешить вылечить её. Но жена Олафа упрямо мотала головой, ну что, же она сделала свой выбор сама.
Лишь одно удивляло Горлунг, почему никто не заподозрил её? Горлунг не знала ответа на сей вопрос. Какая-то маленькая, совсем незначительная часть её души отчаянно хотела, чтобы её поймали, уличили, чтобы доказать Суль, что злодеяние никогда не остается ненаказанным. Но никто: ни хирдманны, ни их жены, ни сама Гуннхильд не связали внезапную болезнь жены Олафа и то, что Горлунг руководила заготовками пищи на зиму и постоянно была там, где варят еду. Неужели это не очевидно? Почему они так доверчивы и глупы? Неужто то, что Олаф оставил её почти хозяйкой Утгарда, снимало с неё все подозрения?
От этих размышлений Горлунг отвлек голос Олафа:
- Ты хотела ей помочь? - удивленно спросил он.
- Да, - хрипло ответила та.
Олафу показалось, что тяжкий груз свалился с его плеч. Он так боялся, что Горлунг даже не пыталась помочь Гуннхильд, что она просто стояла рядом и смотрела на её мучения. Ведь женщины они такие, непредсказуемо жестокие, а Горлунг, кто её знает? Олаф никогда не мог предвидеть её реакцию на его слова или поступки.
Олаф подошел и обнял Горлунг за плечи, уткнувшись ей в волосы, он прошептал:
- Ты хорошая, не все видят это, но я знаю. Я скучал по тебе.
- Я рада, что ты скучал, - ответила она.
Словно заглаживая свою вину перед ним, Горлунг подняла свою испачканную руку и погладила Олафа по щеке. Боги выбрали его в пару к ней, значит, им суждено быть вместе. Им суждено любить друг друга и почитать, и совсем неважно, что она хотела, чтобы на месте Олафа был совсем другой человек. С богами спорить нельзя. Теперь она это поняла и приняла.
- А ты, правда, ревновала меня к Гуннхильд? - тихо спросил Олаф.
- Да, - помолчав, сказала Горлунг и опустила глаза долу, чтобы Олаф не заметил её холодных, равнодушных глаз.
* * *
Прекраса проснулась в незнакомом покое, впервые за такое долгое время она спала на ложе, укрытая меховой полостью и в тепле - блаженство. Потянувшись, Прекраса села на ложе, и вспомнив прошедший день, она поняла, что это покой Горлунг.
Оглядевшись, Прекраса подумала, что покой небогатый, ежели сравнивать его с торинградскими одринами, но если представить избушку, в которой они с Дагом зимовали, то этот покой покажется самым лучшим в подлунном мире.
Прекраса взяла с сундука у окна черепаховый гребень и расчесала свои золотые косы, пропуская их сквозь пальцы, любуясь ими, наконец-то они чистые и благоухающие. Она так увлеклась этим занятием, что не заметила, как отворилась дверь в покой, и вошел Даг.
Он казался таким неуместным в этой маленькой одрине, что Прекраса невольно улыбнулась, глядя, как Даг в два шага пересек покой. Бывший дружинник князя Торина тоже побывал в бане, он также был одет в одежду с чужого плеча, зато чистую и добротную.
- Ты здесь была? - грозно спросил он.
- Ты напугал меня, Даг, - улыбнувшись, ответила Прекраса.
- Ответь мне, - грубо схватив её за локоть, потребовал хирдманн.
- Да, я была здесь, а где мне еще было, по-твоему, быть? Горлунг привела меня сюда, покормила и оставила отдохнуть. Такое блаженство снова спать в тепле! - радостно промолвила Прекраса.
- Не знаю. Здесь воинов много, - уклончиво сказал Даг, не глядя ей в глаза.
- Воинов много, - повторила она, не совсем понимая, что он имеет в виду, и удивленно подняв на Дага глаза, она спросила, - неужели ты подумал, что я…
- Ну, ты это же…. Но знай, я не потерплю, поняла? - хмуро прошипел Даг, осматривая Прекрасу с головы до пят.
- Ты думаешь, что я буду с кем-то из них ложе делить? - неуверенно спросила Прекраса.
- А что, оснований у меня так думать нет? Ты же родила дитя от брата жениха своего, - напомнил ей Даг - всё ходила в девках - перед дружинниками хвостом вертела.
- Вертела? - переспросила Прекраса, ей были очень обидны слова Дага.
- Ну, да, они, как олухи последние, все тебе в след глядели и глумливо улыбались. Не будь ты дочерью Торина, ручаюсь, что они всей дружиной бы тебе под подол руки бы запускали. И не только руки.
Прекраса стояла и удивленно смотрела на Дага, ответить ему ей было нечего. Слова эти жгучие, обидные стояли у неё в ушах, но внезапно вместо слез вызвали улыбку. Никогда прежде Даг столько с ней не разговаривал, значит, она ему всё-таки небезразлична. Может быть, он даже когда-нибудь её полюбит, будет относиться к ней, так же как и она к нему.
Прекраса улыбнулась и обняла Дага за шею, приподнявшись на цыпочки, она прошептала ему прямо в ухо:
- Я гляжу лишь на одного воина, что знаю давно. Того, кто не бросил меня в беде.
Прекраса не видела, но чувствовала, что Даг впервые за время их знакомства улыбнулся.