Рафферти усмехнулся и поднес бутылку ко рту. Но кулак Гаса достиг цели быстрее.
Сильный удар наполовину крутанул Рафферти и отправил прямиком на стол. Под массивным телом стол заскользил, и Зак тяжело грохнулся на пол, даже оконные стекла задребезжали. Каким-то образом он все еще удерживал бутылку в вертикальном положении, хотя большая часть виски выплеснулась ему на лицо и грудь. Рафферти поднял бутылку повыше и рассмеялся.
Но Ханна Йорк не стала ждать, чтобы выяснить, поднимется ли Зак на шатающиеся ноги. Она вытащила из кармана пистолет и спустила курок. Выстрел прогремел как гром в солнечный полдень. Бутылка взорвалась в руке Рафферти. Стекло и виски обрушились на поверженного бойца сверкающими каплями и секущими осколками. Он взглянул на горлышко с зазубренными краями – все, что осталось от бутылки.
– Дерьмо, – констатировал Зак и снова рассмеялся. Услышав его раскатистый хохот, Ханна тоже прыснула.
Они все еще смеялись, когда Рафферти принялся стряхивать битое стекло с мокрой груди. Гас не разделял их веселость. Он сердито пялился на Ханну, и она подумала, что, пожалуй, Маккуин понравился бы ей намного больше, если бы при каждой встрече не давал понять, что видит в ней лишь дедвудскую шлюху.
Она нежно улыбнулась Гасу.
– Если собираетесь избить кого-то, мистер Маккуин, занимайтесь этим за пределами моего салуна.
Цепляясь за стол, Рафферти поднялся на ноги и прижал тыльную сторону ладони к рассеченной губе. Посмотрел на пятно крови, затем на Ханну, будто рот ему разбила именно она.
– Иисусе, женщина, – проворчал он, – однажды ты промахнешься и прикончишь кого-нибудь.
– Когда я решу проделать дыру в чем-то, способном истечь кровью, ты узнаешь об этом первым. – Она помахала пистолетом. – А сейчас отправляйтесь выяснять отношения снаружи.
– Ладно, ладно, иду. Черт. – Рафферти поплелся к двери. Бросив последний презрительный взгляд на Ханну, Гас последовал за ним.
Дверь захлопнулась за спиной Рафферти. Гас прихлопнул ее ладонью и тут же получил заставший его врасплох удар в живот.
Гас закряхтел и согнулся пополам. С присвистом вдохнул, выпустил воздух и поднял голову, слезящимися глазами глядя на брата.
– Я думал… ты не хочешь… драться.
Рафферти стоял, расставив ноги в сапогах и слегка наклонившись вперед, перенеся вес на носочки. Сильные руки висели по бокам, а янтарные глаза горели весельем и жестокостью.
– Я соврал.
Гас выпрямился и с грозным ревом ринулся на лжеца. Ханна выскочила на улицу. Она получила бы кулаком в челюсть, если бы вовремя не пригнулась. Миссис Йорк прислонилась к двери салуна, чтобы понаблюдать за схваткой.
Гас нанес удар в голову, отчего с Рафферти слетела шляпа, и тот пошатнулся. В ответ кулак Зака врезался в живот Гаса, как лезвие топора вонзается в мокрую древесину. Пошатываясь, братья попятились и сошли с дощатой дорожки, вцепившись друг в друга медвежьей хваткой. Они боролись, раскачивались и кряхтели, затем натолкнулись на корыто и налетели на коновязь. Прогнившая сосна раскололась под их напором.
Драчуны сидели в грязи посреди обломков коновязи, улыбаясь друг другу. У обоих от прерывистого дыхания тяжело вздымалась грудь. Чуть передохнув, мужчины поднялись и продолжили потасовку.
С извозчичьего двора Змеиного Глаза прибежали любопытные мальчишки, из лавки выскочил Сэм Ву и с шумом затопал по доскам. Миссис Маккуин следовала за ним, не отставая, и, как показалось Ханне, готова была прибавить ходу.
Гас заехал одним кулаком в глаз Рафферти, а другим саданул по ребрам. Зак тяжело врезался в стену салуна, но быстро выпрямился и резко вдарил по лицу противника. Голова Гаса сильно дернулась назад. Из носа и рта полетели капли крови и слюны. Маккуин зашатался, веки трепыхались как умирающие мотыльки. Гас мотнул головой, выплюнул зуб и снова налетел на подстерегающий кулак Рафферти.
Изящная ладонь в черной кружевной перчатке схватила Ханну за руку.
– Заставьте их остановиться, – потребовала жена Гаса.
– Милочка, никто не остановит двух схватившихся мужиков, пока один из них не рухнет на землю замертво. Оба достаточно горячи, чтобы врезать самому Иисусу Христу, если тот внезапно явится сюда с проповедью о братской любви и ненасилии.
Клементина подобрала шлейф юбки и грациозно обошла дерущихся мужчин. Она направилась к корыту для лошадей, и Ханна подумала, что дамочка решила окатить их водой, как пару сцепившихся котов. Но Клементина наклонилась, подобрала сломанный кол от коновязи и высоко подняла.
Она целила в голову своего деверя, а попала по плечу. Неважный получился удар, но внимание Зака привлек. Тот повернулся на нетвердых ногах как раз в ту секунду, когда Клементина ещё раз замахнулась и, как боксер-любитель, ударила наотмашь. Вот только била она не кулаком, а сосновым колом, который обрушился на пах Рафферти. Зак упал на колени, схватившись за промежность, и скорчился пополам, воздух с присвистом выходил из его легких.
Миссис Маккуин нависала над деверем, высоко занеся кол, и по решительному выражению ее лица Ханна на мгновение подумала, что та собирается двинуть по голове Зака. Но затем Клементина бросила палку и отступила. Ее щеки пылали, изо рта вырывалось тяжелое дыхание.
Гас качался как рогоз на ветру, промакивая цветной косынкой кровь из носа. Поводил изнутри по щеке языком, нащупывая дыру в месте, где раньше был зуб. Рафферти удалось встать на четвереньки и извергнуть из желудка трехдневную дозу виски. Миссис Маккуин смотрела на пропойцу так, будто он только что вылез из выгребной ямы.
Гас шагнул к брату. Ханна положила руку ему на грудь в попытке остановить. Лицо Маккуина представляло собой такое опухшее месиво, что ей пришлось улыбаться за двоих.
– Дорогой, – проворковала она, – твоя леди-жена только что вогнала шары твоего братца куда-то под ребра. И когда он отдышится и перестанет видеть звездочки вокруг себя, то захочет кого-нибудь убить. Поэтому думаю, что сейчас тебе самое время поскорее отвезти жену домой. Разве нет?
Гас кивнул, вытер кровоточащий нос и рот и кивнул ещё раз.
Ханна посмотрела в глаза миссис Маккуин. Та выглядела весьма довольной собой.
– Надеюсь, ему больно, – сказала Клементина. Она явно говорила не о своем муже.
Рафферти все еще переминался на коленях в грязи, издавая рвотные звуки.
– О, ему достаточно больно. – Ханна заговорщицки усмехнулась, и миссис Маккуин медленно улыбнулась ей в ответ, упиваясь собственной силой. Нечасто женщине удается поставить мужчину на колени.
– Представление окончено, господа, – повысила голос Ханна, ловко тесня стадо зевак к дверям салуна, где, как она надеялась, они пойдут прямо к барной стойке, чтобы всласть обсудить драку и промочить пересохшие от разговоров глотки самой дорогой выпивкой.
Ханна наклонилась над поверженным героем. Юбки макового цвета накрыли гумбо. Зак уже опустошил желудок, но его продолжало выворачивать наизнанку. Она похлопала по содрогающейся широкой спине.
– Ну же, не будь ребенком, Рафферти. Единственное, что она ранила, так это твою гордость.
Он плюхнулся на зад и развернул свое сухопарое тело, чтобы привалиться к корыту для лошадей. Сложил ладонь чашечкой, накрыл больное место между ног и осторожно выдохнул сквозь сжатые зубы.
– Страх перетрах!
Ханна рассмеялась.
– Позже, дорогой. Когда почувствуешь себя лучше.
Он посмотрел на нее налитым кровью глазом – второй заплыл и не открывался.
– Над чем, черт возьми, ты смеешься? Я ни в жисть не стал бы с Гасом драться, если бы он не назвал тебя шлюхой.
– Боже, Рафферти, да я и есть шлюха. Без разницы, что я больше не продаю себя – прошлого-то не изменишь. Такой толстокожий ковбой, как ты, уж должен об этом знать. Спасибо, Шило, – сказала она, когда бармен принес цельную бутылку виски. Рафферти схватил подношение и начал глотать так быстро, что ядовитое пойло вытекало из уголков рта. – Мне начхать на Гаса, – продолжила Ханна. – Рядом со мной он всегда держится чопорно, наверно, потому, что у него твердеет не только спина. Ему не нравится признаваться самому себе, что у него те же слабости, что и у других мужиков. Пусть ты для него наказание и расстройство, но ведь это значит, что ему есть до тебя дело. И у него имеются достоинства. Ты должен это признать.
Рафферти вытер лицо рукавом.
– Черт, я знаю, что у него есть достоинства. Но на черта он должен все время тыкать меня ими как шпорами. – Зак пошевелил ногой и застонал.
– Пожалуй, я тут ещё малёк посижу.
– В грязи?
– Да, грязь – штука приятная. Мягкая такая.
Ханна села рядом.
– Это было мило с твоей стороны, Рафферти, – защищать мою честь. Никто прежде не делал для меня ничего подобного.
Миссис Йорк услышала скрип повозки, звон упряжи и выпрямилась, чтобы посмотреть, как Гас Маккуин с женой уезжают из города. Ханна подумала, что у этой истинной леди выдался на редкость насыщенный день. Она столкнулась с ворами-отщепенцами, любезно побеседовала с недостойной потаскухой и подорвала здоровье местного сумасброда. Миссис Маккуин словно решила разом испытать судьбу на прочность и показать, что не лыком шита. Ханна повернулась к Рафферти. Он тоже наблюдал, как отбывают его родственники. По побитому, опухшему лицу было трудно угадать, о чем Зак думает. Ханна попыталась прочесть выражение его глаз, но те были такими же пустыми, как небосвод над головой.
* * * * *
Клементина приложила припарку из сырого картофеля к припухшему синяку под глазом Гаса. Муж дернулся и с присвистом выдохнул:
– Ой! Боже ж мой...
– Не ввязывайся в неприятности, если не можешь вытерпеть лечение.
– Ха! Ты начинаешь ворчать как жена, Клем. Осторожней, а то сочтут, что ты все-таки любишь меня – ай! – Он схватил ее за запястье и отвел руку с припаркой от своего лица. Гас искренне, по-мальчишески улыбнулся. – Это не то, что ты подумала.
Клементина бросила припарку на стол. Та шмякнулась на коричневую клеенку. От ее респектабельного мужа, самопровозглашенного трезвенника, воняло адским пойлом.
– Я нахожу тебя дерущимся с братом возле салуна той женщины, и у тебя хватает наглости утверждать, что это не то, о чем я думаю.
– Но ведь это правда! Единственная причина, по которой я вошел в этот чертов салун – хотелось положить конец кутежам Зака, его блуду с Ханной Йорк и привезти брата домой, где ждет куча работы.
Гас сидел за старым столом, но теперь поднялся на ноги и стал мерить шагами маленькую лачугу. Он двигался неуклюже, точь-в-точь дряхлый ревматик. Побитое лицо походило на кусок говядины в витрине лавки мясника.
Клементине было больно смотреть на мужа. Не понятно, как вышло, что он дрался с собственным братом в грязи у салуна, размахивая кулаками, кряхтя и рыча, словно животное.
Себя Клементина тоже не понимала. Она подняла дубину и ударила человека. И почувствовала радость, даже больше – торжество.
– Мой брат с каждым днем становится все сумасброднее, – сказал Гас, гнев в его голосе был свежим, как и побои на лице. – Его интересуют лишь виски, карты и женщины.
– Может, он не хочет, чтобы его спасали, – не удержалась Клементина. – Может, лучшее, что ты можешь сделать для вас обоих – выкупить долю Зака в ранчо и позволить ему уехать.
"В ад", – добавила она про себя.
Гас запустил пальцы в волосы, почесал затылок. Потом вздохнул, и широкие плечи поникли.
– Ты не понимаешь.
– Так объясни, в чем дело.
Гас повернулся, и Клементина увидела, что его губы плотно сжаты – как всякий раз, когда Гас сталкивался с чем-то неприятным, словно попробовал какую-то гадость на вкус.
– В наше последнее лето с Заком, ещё в детстве, знаешь, что сделал мой брат? – Гас отрывисто хохотнул, качая головой. – Он научился воровать. Понимаешь, Клем, в то время наш папаша устраивал передвижные представления по спасению душ вдоль Миссисипи, и пока он стоял впереди, молясь и повторяя "аминь" и "аллилуйя", Зак тёрся в толпе и ловко обчищал карманы. По большей части он добывал всего-то несколько дешевых позолоченных часов и мелких монет, но были времена, когда мы не ложились спать голодными лишь благодаря этому скромному улову. – Гас натянуто усмехнулся. – Мой брат… Он всегда пытался защитить нас от последствий образа жизни старика и его глупостей.
Гас замолчал и жестким взглядом посмотрел в лицо Клементине, желая увидеть, как она восприняла его признание.
– О, Гас, я бы никогда не подумала осуждать тебя или твоего брата, – сказала она ласково, – никого из вас, за то, что случилось, когда вы были детьми.
Он снова потряс головой.
– Да, но ты должна понять. Я всегда умел только мечтать, сочинять истории и прятаться за своими фантазиями. Но мой брат не такой. Он родился жестким – жестким и несгибаемым, как вяленое мясо. И в то последнее лето… ну, однажды ночью старик вернулся домой. Мы жили в палатке, и он, шатаясь, ввалился в нее. От отца разило кровью и виски, и у него недоставало одного глаза. Зак шел с Па, и он… на нем было больше крови, чем на отце. Рубашка вся почернела и блестела от крови; кровь запеклась в волосах и пятнами покрывала руки, как боевая раскраска индейцев. И все то время, что папаша просто сидел в центре палатки, истекая кровью и постанывая, снова и снова твердя "Сукин сын выколол мне глаз", Зак ходил туда-сюда, спокойно и хладнокровно собирал вещи и сворачивал лагерь, не говоря ни слова.Разве что однажды приказал отцу заткнуться.
Гас замолчал, будто закончив рассказ, и Клементина подумала, что история довольно странная. И о том, какую же горестную и необычную жизнь вел ее муж в детстве.
– Затем, спустя неделю, – внезапно продолжил Гас, – я увидел в газете заметку о карточном мошеннике, найденном мертвым с собственным охотничьим ножом в сердце.
Клементине потребовалось какое-то время, чтобы связать две части признания. Ей не хотелось верить, что…
– Ты говоришь, твой отец…
– О, Боже, нет. Не отец. – Гас снова выдавил из себя хриплый смешок. – Ты бы поняла это, едва увидев его. Он, возможно, мошенник и мелкий воришка, и ему, верно, нравится спать с чужими женами и жульничать в карты. Но Па сразу убегает как луговой тетерев при первом же намеке на насилие.
Тогда Клементина поняла, но тут же об этом пожалела. Ей не хотелось думать о том, какое безумное мужество потребовалось десятилетнему мальчику, чтобы пронзить сердце взрослого мужчины его же собственным охотничьим ножом, и какой дикий ужас толкнул тогда Зака на преступление. Не хотелось думать, какой отпечаток это оставило на ребенке, пусть даже жестком, как вяленое мясо.
– Гас, может…
– Но вот мой брат, – не унимался Гас, – никогда ни от чего не убегал.
Клементина положила ладонь на его руку. На ощупь словно камень.
– Если он и впрямь сделал это, если убил того картежника, то лишь затем, чтобы спасти жизнь вашего папы. А может статься, та заметка в газете вообще никак не связана с тем, что случилось с твоим отцом.
Гас сжал губы, и Клементина увидела, как дернулся кадык, когда он сглотнул.
– Да, возможно… Хотя это произошло сразу после того, как Па лишился глаза и мы расстались. Ма сказала, что собирается поехать на север, навестить родственников. Она взяла меня с собой, а брата оставила с Па. И уже тогда она знала, что не вернется. Хотя Зак на два года младше меня, он, должно быть, родился взрослым, поскольку всегда заботился о нас. При нужде даже воровал. Он всегда заботился о нас, а мы бросили его, я и Ма. Оставили одного, и за ним некому было приглядеть.
Клементина взглянула на побитое лицо мужа. Что-то плескалось в его глазах… Вина, предположила она. И страх. И, как всегда, страх в его глазах внушал ей ужас, ведь именно Гас являлся главой и опорой семьи. Но сейчас Клементина знала его немного лучше; знала, что ее муж больше всего боялся потерпеть неудачу, не дотянуть до образцового мужчины, каковым считал себя должным быть.
– Я обязан ему, Клем. Я не могу подвести Зака во второй раз.
– Нет, Гас, – уверенно сказала она. – Ты не подведешь его. В конце концов, он твой брат.
ГЛАВА 8
Мышцы спины протестующе заныли, когда Клементина наклонилась за последней мокрой рубашкой на дне лохани. Мгновение она оставалась в сгорбленном положении, уверенная, что никогда не сможет распрямиться. Все тело ломило от боли. А в лачуге ещё кипятились в медном котле простыни, которые предстояло прополоскать, отжать и повесить сушиться.
Клементина с хрустом разогнула спину, выдохнула в поля старой шляпы Гаса, закрывающей лицо от палящего солнца, и неуверенными шагами направилась к веревке, натянутой между двух больших тополей. Покрытые толстым слоем налипшей грязи ботинки были такими же тяжелыми и неудобными как деревянные башмаки. Подол промокшей юбки волочился по земле. На красно-коричневой ткани, в тех местах, где Клементина в сердцах оторвала элегантные рюши и шлейф, виднелись торчащие нитки и дыры.
В доме ее отца на Луисбургской площади грязная одежда и белье по понедельникам передавались ирландской прачке и через неделю доставлялись к кухонной двери в аккуратных бумажных свертках, пахнущих мылом и крахмалом. Пока Клементине не вздумалось тайно сбежать с ковбоем и отправиться в это забытое Богом дикое захолустье, она никогда не испытывала признательности к тем, кто выполнял неприятную, кропотливую и грязную работу, связанную с поддержанием чистоты.
Сначала требовалось развести огонь в печи, чтобы вскипятить бесчисленное количество чайников с водой. Потом поднять тяжелый чайник с плиты и вылить кипяток в лохань. Снова и снова. Погрузить руки по локоть в испускающую пар мыльную воду и тереть, тереть, стараясь не ныть, когда костяшки пальцев задевают стиральную доску. Затем бросить мыльную одежду в лохань для полоскания, тоже заполненную кипятком, и мешать, мешать ручкой метлы, пока в глазах не закрутится, а потом помешать еще немного. А в конце со всей силой, оставшейся в руках, отжать воду, скручивая каждую мокрую насквозь вещицу по отдельности. И все это одной несчастной парой рук…
Клементина посмотрела на свои ладони, удивляясь тому, что не видно выстреливающих из запястий язычков пламени – так они горели. Кожу разъел кипяток и едкий натр мыла, оставив трещины и ссадины.
Веревка висела высоко, чтобы олени не доставали рогами, и Клементине пришлось взобраться на стопку пустых ящиков из-под сухарей. Но когда она перекинула первую рубашку через веревку, вещицу сразу же подхватил ветер, хлестнув миссис Маккуин по лицу влажной тканью. Горе-прачка на ощупь отыскала деревянные прищепки, предусмотрительно прицепленные к переднему карману юбки, и с трудом закрепила рубашку.
Порыв ветра врезался в нее. Клементина покачнулась, схватившись за веревку. Ящики выскользнули из-под ног, и она приземлилась на зад, разбрызгав грязь и клацнув зубами.
С минуту Клементина, тяжело дыша, просто сидела в грязи. Мокрая одежда хлопала и пела над головой. Клементина поднялась на ноги и провела рукавом по испачканному лицу, размазав грязь по губам. Большой кусок гумбо свалился с полей шляпы на лиф платья. Клементина взглянула на себя и рассмеялась. Она замарана с головы до пят. Да во всем Массачусетсе меньше грязи, чем на ней сейчас.