Хотя стоял полдень, в помещении было так темно, что Ханне пришлось зажечь лампу. Пламя отражалось от отделанного прессованной жестью потолка и зеленых эмалированных керамических плиток на кухонной плите. Лампа освещала валентинки, которые Ханна вставила в рамки и повесила на стену. Окаймленные бахромой, с рельефными рисунками, украшенные жемчужными каплями, кружевами и лентами. По одной на каждый год, с тех пор как маршал Скалли являлся ее любовником.
– Иногда дым становится настолько густым, что с веревки я снимаю белье серое и покрытое сажей, будто протянутое через старый дымоход, – сказала Эрлан. – Наверняка именно из-за этого чада Сэмюэл всю прошлую зиму проболел.
– Мы должны что-то сделать с этой шахтой, – произнесла Клементина.
Глаза Ханны округлились, иона посмотрела за спину подруги, словно хотела убедиться, что в комнате больше никто не прячется.
– Кто? Мы?
– Нет такой причины, по которой "Четыре вальта" не могут построить нормальный завод.
– А мне на ум сразу приходит как минимум одна причина – деньги.
– Но дым - это же яд, – сказала Эрлан. – От него все болеют.
Ханна одним глотком допила свой виски.
– Медь превратила Радужные Ключи в разросшийся город. Люди не прочь мириться с любым количеством грязного дыма, пока богатеют. Особенно те, кто всем здесь заправляют... – Она пронзила Клементину взглядом. – Например, Джек Маккуин. Почему бы тебе не побеседовать с ним об этом деле, раз так храбришься? Он же твой родственник, в конце концов, пусть даже вы двое не говорили друг другу ни слова, кроме "здравствуйте" с тех пор, как Гас умер.
– Нужно потолковать с самими шахтерами, – решила Клементина. – Если они будут отказываться добывать медь, пока не зароют ямы для обжига и не построят новый завод, то у управляющих просто не будет другого выбора. А если шахтеры не согласятся нам помочь, можем пойти к их женам.
Ханна фыркнула.
– Да респектабельные дамочки Радужных Ключей не станут слушать таких как мы... ну, меня-то точно.
– Их сохнущие на веревках постирушки так же становятся серыми от дыма, как и у Эрлан. Их дети тоже болеют. Так почему они не станут слушать?
Ханна вздохнула.
– Боже, и какого черта я постоянно позволяю тебе втягивать меня во всякие неприятности? – Она отодвинула стул, царапнув пол, и встала. – Но если уж мы выходим на тропу войны с "Четырьмя вальтами", не помешает для храбрости выпить по второму кругу.
Ханна выпрямилась, вдруг на ее лице мелькнуло удивление и ноги подкосились. Падая, она попыталась схватиться за стол, но сорвала скатерть и опрокинула на себя стаканы и тарелки.
– Ханна!
Клементина с Эрлан опустились на колени по обе стороны от подруги. Китаянка подняла и погладила ее ладонь.
– Думаю, она всего лишь упала в обморок.
– Принесу немного уксусной воды, – дернулась Клементина, но Ханна уже зашевелилась.
Ее веки задрожали и открылись. Лицо выразило изумление.
– Думаю, этот дым внезапно вызвал у меня дурноту, – прохрипела Ханна. Она осторожно села, прижав трясущуюся руку к животу. – Боже, как меня мутит.
* * * * *
Скрестив ноги, Клементина сидела на грязном дворе рядом с тихо мычащим теленком, который родилсясовсем недавно, и от него все еще шел пар.
Корова облизывала своего малыша, чем способна заниматься часами, пока тот не встанет на ноги, чтобы впервые ощутить вкус материнского молока. Клементина испытывала радостное удовольствие, просто сидя и глядя, как в теленке просыпается жизненная сила.
Грязь, в которую опустилась Клементина, была холодной и вязкой. Во дворе витал запах крови и навоза. Улыбнувшись, миссис Маккуин потянулась и погладила белую морду коровы.
– Ты хорошо справилась, дорогая. Просто отлично.
Мать-корова лизала новорожденного, фыркала и моргала длинными белыми ресницами.
С безумным кудахтаньем по двору с шумом пронесся степной тетерев. Это не помешало родительнице и дальше облизывать детеныша, но Клементина подняла глаза и увидела скачущего через сенокосный луг Рафферти.
Все трое суток со дня приезда Зак в основном держался особняком, приноравливаясь к прежнему образу жизни. Миссис Маккуин знала, что деверь объехал все ранчо, словно должен был собственными глазами убедиться, как она тут справлялась. И Клементину порядком злило, что Рафферти ее оценивает.
А еще ее беспокоили мысли, что он подсчитывает общую стоимость ранчо, намереваясь продать свою половину. Возможно, какому-нибудь восточному синдикату или английскому баронету, ищущему приключений на Диком Западе.
Рафферти остановился рядом с ней и спрыгнул с седла. Клементина поднялась с земли, стряхивая с юбки грязь. Мгновение они просто смотрели друг на друга, ничего не говоря.
Теленок, будто дожидался прибытия Зака, шатаясь, поднялся на крошечные копыта, мумукнул и пихнул мать головой в красный живот. Довольная собой корова вскинула голову и низко замычала.
– Интересно, что заставило ее убраться с пастбища и прийти телиться во двор, – обронил Рафферти.
Клементина опустила глаза на тонконогого новорожденного, энергично сосущего материнское молоко.
– Наверное, двор показался ей самым безопасным местом для рождения малыша.
– Он с виду совсем кроха. Да и большая часть остальных детенышей, которых я видел сегодня на пастбище, выглядят плохо.
– Коровы пасутся на вырубленных участках леса и едят хвою с поваленных деревьев, вот телята и болеют.
– С каких это пор ты вырубаешь лес?
Клементина убрала с глаз выбившиеся пряди волос и внезапно заметила, что ладонь выпачкана в крови. И пошла прочь от Зака к водяному насосу.
Ведя в поводу лошадь, Рафферти догнал невестку и зашагал с ней в ногу.
– Клементина...
– Вы не можете вернуться сюда спустя столько лет, мистер Зак Рафферти, и ожидать, что ничего не изменилось.
– Черт, я знаю.
– И ожидать, что не изменилась я.
Клементина почувствовала на себе изучающий взгляд деверя как прикосновение, но нет, она не станет смотреть на него.
– Не вижу в тебе никаких изменений, – хмыкнул Рафферти. – По-прежнему чопорная и колючая как накрахмаленная рубашка.
Что доказывает, подумалось Клементине, как мало он ее знает. Но с другой стороны, ни один из её любимых мужчин никогда ее толком не знал.
Зак качал ручку насоса, пока невестка смывала с рук кровь от отела. Минуту назад Клементина придерживала вылезающую из утробы матери голову теленка и громко смеялась от радости, когда малыш сделал первый вдох. Через год она отправит его на бойню без сожалений и задних мыслей.
– Было время, когда я даже не могла смотреть, как клеймят телят, – произнесла она, высказывая вслух самый конец своих размышлений.
Уголок рта Зака дернулся, углубив ямочку на щеке. Но то была не улыбка.
– Даже тогда я не говорил, что ты слабачка.
Заслышав стук копыт, Клементина резко повернула голову. По дороге, ведущей из города, галопировал пинто с сидящими на его спине Сарой и Дэниелом.
Дети каждый день ездили в школу и обратно на старом Лиатрисе, но Клементина не подозревала, что конь до сих пор способен мчаться столь быстро. Она увидела, что неисправимая дочь снова не надела чепчик и ее волосы свободно развевались за спиной, как у цыганки. И вдруг Клементина заметила кровь на лице Дэниела.
С колотящимся от страха сердцем она бросилась обратно во двор. Сара уже помогала брату спуститься на землю, поддерживая руками за плечи. Кровь стекала сбоку головы мальчика по шее и капала на рубашку, окрашивая ткань в алый цвет.
– Это всего лишь царапина, – сказала Сара неестественно громким голосом, и Клементина уловила в глазах дочери настойчивое предупреждение. Дэниел все еще страдал от спазмов легких, и одними из причин, способных вызвать приступ удушья, оставались истерика и страх. Сара сжала плечи брата. – Ты же не боишься, правда, Дэниел?
– Угу, не боюсь, – прогундел мальчик. Его нижняя губа слегка дрожала, но дыхание было спокойным и ровным.
– Нет, конечно же, он не боится - глупо бояться такой маленькой царапины, – произнесла Клементина, заставляя себя говорить спокойно. Она наклонила голову сына, чтобы получше рассмотреть ссадину, и почувствовала головокружение из-за обилия крови. Это был не просто небольшой порез, а длинная, с рваными краями, но, к счастью, неглубокая рана. Клементина обняла Дэниела, отнесла его в галерею и устроила в кресло, сидя на котором иногда сбивала масло.
В сопровождении Сафрони из кухонной двери с шумом выскочил маленький Зак. Рот перепачкан черемуховым вареньем, а в липком кулаке зажат молочный крекер, с которого капала вязкая масса. Клементина чуть не задохнулась от на мгновение застрявшего в ее горле густого и сладкого запаха варенья.
– Сафрони, – кашлянула она, – принеси, пожалуйста, ящик с лекарствами.
– О, Боже упаси. – Сафрони схватилась за передник. – О, святые угодники... – Она бросила умоляющий взгляд на Рафферти, приподняла юбки и забежала обратно в дом.
– Ух ты, Дэнни, да ты кровишь прямо как зарезанная свинья! – воскликнул младший брат.
– Зак, а ну, замолчи. – Клементина заметила, как Рафферти притянул ее младшенького к ногам, будто защищая, а пострел позволил ему такую вольность. Ее дети приняли этого мужчину, словно знали его всю жизнь. Да и Сафрони рядом с ним не считала нужным прикрывать татуировки.
Клементина заставила себя более тщательно осмотреть глубокую ссадину на голове сына. Казалось, кровь свертывалась, хотя рана все еще выглядела катастрофично.
– Сара, а теперь расскажи, как такое произошло.
Взгляд широко распахнутых серьезных глаз Сары поднялся к Рафферти, будто лишь дядю она удостаивала своим ответом, и Клементине захотелось встряхнуть дочь.
– Они снова рубят лес на нашей земле, мужчины из "Четырех вальтов". Мы только подъехали поближе, чтобы получше рассмотреть, что они делают, а они стали в нас стрелять. Мы не хотели подкрадываться... ну, не совсем... но думаю, мы малость удивили их, когда высунулись из-за лачуги сумасшедшей…
Мужчины из "Четырех вальтов"... В груди Клементины вспыхнула холодная всепоглощающая ярость. Опять "Четыре вальта". Сначала они отравляют воздух и крадут деревья с ее земли, а теперь стреляют в ее детей.
Вернулась Сафрони с ящиком с лекарствами.
– Слава Богу, мистер Рафферти вернулся домой, – тихо пробормотала она. – Ты можешь попросить его разобраться с этими наглецами из "Четырех вальтов".
Клементина ничего не сказала, пока промывала рану на голове сына гамамелисом. Ее руки задрожали, стоило подумать о том, насколько ужасно все могло обернуться. Она хлестнула дочь колючим взглядом.
– Сара Маккуин, ты ослушалась меня, не поехав из школы прямо домой, как тебе положено.
Сара ответила взглядом типичным для этой строптивицы - широко распахнутые глаза, спокойные и полные презрения. Ее дочь, такая бесстрашная и независимая, такая безжалостная ко всем, кто слабее нее.
– Они вырубаютнаши деревья, – выпалила Сара. – Кто-то должен заставить их прекратить.
Клементина закончила умащать огнестрельную рану мазью с алоэ и окопником.
– Сафрони, днем отвезешь детей в город, как мы и планировали, – распорядилась миссис Маккуин. – Загляни к доктору, пусть посмотрит, не нужно ли наложить Дэнни швы. Мы все останемся на ночь у Ханны.
Сафрони опустила голову и понизила голос до еле слышимого шепота.
– Ты что, и вправду собираешься это сделать? То, что вы удумали на днях на своих дамских посиделках с виски?
– Раз я сказала, значит, так и будет. Ты езжай, а я сделаю небольшой крюк по пути.
– О, Боже. Возьми с собой мистера Рафферти.
Клементина уже была на ногах и направлялась в дом, чтобы захватить жакет от амазонки и "Винчестер". Мужчина, которого она любила всю свою жизнь, пусть сам решает – ехать вместе с ней или нет.
* * * * *
Когда его саврасая поравнялась с ней, Клементина пустила свою кобылу в быстрый галоп. Они мчались по ведущей в город дороге, и копыта их лошадей чавкали и хлюпали по весенней грязи.
Однако через несколько минут миссис Маккуин замедлилась, когда поняла, что Рафферти не собирается отставать. Она не станет смотреть на него.
– Мы скачем, чтобы кого-то убить? – спросил Зак.
Клементина глубоко вдохнула, чтобы успокоить боль в груди.
– Мне бы этого хотелось, действительно хотелось.
– Так ты объяснишь мне, в чем дело?
– Сара же только что рассказала. Медная шахта "Четыре вальта" вырубает лес на нашей земле, и кто-то должен их остановить.
Лесорубы поставили свой лагерь на западном склоне оврага, рядом с развалившейся лачугой сумасшедшей. Когда-то окружающие холмы густо топорщились желтыми соснами, ольхой, тополями и лиственницей. Теперь же целые акры деревьев были вырублены под корень и вывезены или гнили кучами порубочных остатков. В овраге, который пересыхал засушливым летом, сейчас текла река метровой глубины от недавних дождей и стоков с гор.
Одна из привязанных у лагеря кобыл заржала, оповещая о новоприбывших, хотя они и так наделали достаточно шума, с хлюпаньем и чавканьем пробираясь верхами по влажной земле, где с холмов и пригорков в овраг бежала талая вода. Все лесорубы работали выше на склонах. В лагере находились только двое мужчин, стоящих возле печки.
Сначала взгляд Клементины метнулся к Персивалю Кайлу, начальнику медной шахты "Четыре вальта". По своему обыкновению, тот был наряжен как сбежавший актер театрального представления о Диком Западе: белый стетсон, отделанный бахромой жакет и белый кожаный жилет с косичкой из плетеного конского волоса, спускающейся от верхней пуговицы из буйволиного рога в кармашек для часов. Мистер Кайл был белокурым элегантным мужчиной со светлой лопатистой бородой и глазами серого зимнего цвета.
Клементина несколько раз видела, как он вынимал свой посеребренный револьвер с перламутровой рукояткой. Но сегодня, как и обычно, начальник шахты был безоружен. "Четырем вальтам" нравилось строить из себя мирную законопослушную компанию.
Но один взгляд на Мика, подумалось Клементине, опрокидывал все первоначальное впечатление. Тот всегда носил на яйцевидной голове шотландский берет, а его коротко стриженые жесткие усы напоминали щетку для сапог. Кожа на лице свисала складками, а глаза походили на бусины, придавая мужчине злобный непроницаемый вид. Клементина не знала настоящего имени этого типа, лишь слышала, как его называли Миком.
На мгновение все стихло, кроме позвякивания уздечек. Затем Персиваль Кайл шагнул к Клементине, обнажая зубы в улыбке.
– Миссис Маккуин. Я так и думал, что то маленькое происшествие быстро приведет вас сюда. – У него была странная манера говорить в нос, едва шевеля розовыми губами. – Пожалуйста, поверьте, что никто не сожалеет больше...
– Который из ваших мерзавцев стрелял в моего сына?
Никто из мужчин добровольно не сознался, но этого и не требовалось. Не только потому, что оружие при себе было только у Мика, но и благодаря изобличающему взгляду, который Кайл тут же бросил на ирландца, и этого свидетельства для Клементины было достаточно.
Одним быстрым плавным движением женщина поднесла "винчестер" к плечу, прицелилась и нажала на курок. Прогремел выстрел, его эхо заглушили набрякшие дождем тучи.
От внезапного шума лошадь Клементины подалась вбок, прядая ушами и испуганно поводя глазами, но миссис Маккуин бедрами и коленями легко подавила бунт. А затем направила ствол винтовки на Персиваля Кайла и передернула затвор.
За спиной она услышала щелчок, когда Рафферти взвел курок своего револьвера.
– Не рыпайся, – тихо сказал он, и Мик, который потянулся было к оружию, передумал.
На рукаве шерстяного пальто Мика расцвело ярко-алое пятно. Он дотронулся до плеча, а затем в изумлении уставился на окровавленную ладонь.
– Иисусе, она меня подстрелила! Ты это видел, Кайл? Бабенка меня продырявила!
– И сделаю это снова, если вы когда-нибудь причините вред моему ребенку. Только следующего выстрела вы не услышите. – Клементина повела винтовкой, пока ствол не оказался нацелен между глаз щеголя. – Говорят, что нельзя услышать выстрел, который тебя убивает. Ведь правда, мистер Кайл?
Персиваль Кайл выгнул изящную светлую бровь и развел руки в стороны, демонстрируя, что безоружен.
– Вы достаточно ясно объяснили, миссис Маккуин. Но, как я уже пытался вам сказать, ранение вашего мальчика было несчастным случаем. Это больше не повторится, уверяю вас. "Четыре вальта" не ведут войну с невинными женщинами и детьми.
– Нет, только с невинными деревьями. – Еще один выстрел прогремел в воздухе, и безупречный белый стетсон слетел с головы Кайла с зияющей в тулье большой дырой. Клементина сама удивилась, как близко от головы командира прошла пуля - наверное, с ширину скрипичной струны от макушки. – Убирайтесь с моей земли!
Кайл продолжал держать руки разведенными в стороны, но сощурил бледные глаза и стиснул зубы. Однако его голос оставался спокойным:
– Но-но, мэм, будьте разумны. Суд же определил, что право на владение этим участком земли остается спорным вопросом между "Четырьми вальтами" и "Ревущим Р" и, пока не принято окончательное решение, у нас имеется разрешение на продолжение вырубки.
– Ваш суд и ваш судья.
– Закон есть закон. Однако мы оба знаем, что если бы вы согласились принять щедрое предложение "Четырех вальтов" и отказались от сомнительных притязаний на участок, то всесудебные дела прекратились бы. – Кайл то и дело бросал косые взгляды на Рафферти и наконец больше не смог выносить неизвестности. - А это что за дьявол?
Седло Рафферти скрипнуло, когда тот наклонился вперед. Зак положил левую руку на луку, но правой по прежнему держал кольт, нацеленный на Мика.
– Тот самый дьявол, которому принадлежит "Ревущий Р".
Персиваль Кайл повернул удивленное лицо к Клементине.
– Я думал, владелица ранчо - вы.
– Так и есть. – Она развернула лошадь и, ткнув каблуками в бока, пустила ее рысью, оставив Рафферти право выбора – следовать за ней или нет.
* * * * *
Ниже по склону оврага, скрывшись за сосновой порослью, маршал Дрю Скалли наблюдал за стычкой между миссис Маккуин и мужчинами из "Четырех вальтов". Он держал револьвер под рукой, готовый вмешаться, однако испытал облегчение, когда встревать не потребовалось.
Скалли не хотел, чтобы кто-то знал о его присутствии здесь. А особенно не хотел, чтобы кто-то стал свидетелем того, что он собирался сделать.
Убедившись, что за ним не следят, маршал спустился к новой речке, бегущей через глубокий овраг. С перекинутой через плечо седельной сумкой Скалли, полусогнувшись, пошел вдоль течения, разглядывая раскиданные по берегам и выступающие из потока валуны. Их принесла с окружающих склонов и холмов талая и дождевая вода. Время от времени Дрю наклонялся, поднимал камень, разглядывал и бросал обратно. Наконец один из булыжников настолько привлек внимание маршала, что он вставил в глаз монокль, чтобы внимательно изучить породу.
Скалли стер с образца грязь и песок, снова вгляделся, и уголок его рта приподнялся в улыбке. Он продолжал поглаживать находку большим пальцем даже после того, как позволил висящему на шнурке моноклю упасть и повиснуть на шее, а улыбка давно погасла.