- Не могу! - отозвалась распорядительница в красивом платье и уже не с казенным торжественным лицом, а по-человечески взволнованном. - Аптечка - в кабинете заведующей.
А он на ключ закрыт, а она отгул взяла картошку сажать. Там - сейф, бланки подотчетные. Я давно говорила, что аптечку надо перенести в раздевалку…
Распорядительница, не иначе как от волнения, на нервной почве, вываливала ненужную информацию. И тут я, мысленно похвалив себя за предусмотрительность, закричала:
- Есть нашатырь! Пустите! Расступитесь! - протискивалась сквозь толпу и на ходу вытаскивала из сумки бутылочку.
Моя ошибка (разве не простительная из-за волнения, на нервной почве?) заключалась в том, что я стала давить на рычажок распылителя раньше времени, поверх голов людей, обступивших Соню. В общем, я многих оросила, пока не добралась до сестры и не побрызгала ей в лицо.
Народ чихал и плакал. Я тоже надышалась и прослезилась.
- Что это? - выхватил из моих рук бутылочку жених-венеролог. - Что вы творите?
При этом он, как и весь коллектив, чихал и кашлял.
- Стеклоочиститель. Не важно. Смотрите, она оживает!
Закатившиеся Сонечкины глаза стали на место, и она тихо произнесла:
- Ой!
Доктор (плачущий химическими слезами) к его чести сохранял профессиональную выдержку и командовал:
- Разойдитесь! Ей нужен воздух! Всем уйти!
Народ не подумал подчиниться. Сделали полшага назад и застыли. Сморкались и ждали продолжения.
- Корсет! - подсказала я дерматовенерологу.
- Что?
- Она из-за корсета в обморок свалилась. Сонечка лежала на руках у своего жениха, наполовину живая и по-прежнему зелененькая. Доктор перевернул ее на бок. Вместе с женихом попробовали ослабить шнуровку. Где там! Мы узлы на совесть вязали, а качеству сибирской бельевой веревки могут позавидовать изготовители парашютных строп.
Более всего меня тронуло, растрогало до натуральных, а не стеклоочистительных слез, что наш жених, невероятно изогнувшись, пытался зубами (безуспешно) развязать узел на корсете своей суженой. Вот это любовь!
Решительный доктор, мне казалось, должен был грозно (как в кино про больницу) выкрикнуть:
- Скальпель!
Немного ошиблась.
- Ножницы! - потребовал врач. - Дайте ножницы!
Распорядительница куда-то метнулась, через две минуты возникла и протянула ему ножницы.
Ох, не просто было подсунуться под шнуровку! Плотность прилегания корсета к телу Сонечки - максимальная, натяжение веревки - предельное. Так могут упаковать невесту только сестра и подруга! Лезвия ножниц соскальзывали, врач (я точно слышала) бормотал ругательства. Наш жених неделикатно подгонял:
- Режь! Режь! Неумеха! Подсовывай под шнур! Да, не здесь, выше! Не сюда! Сюда!
Наконец доктору удалось воткнуть лезвие ножниц под шнуровку. Бельевая веревка лопнула громко, как оборвавшаяся струна на гитаре или скрипке (последнего я никогда не слышала, но могу предположить). Сонечка задышала полной грудью и стала на глазах приобретать нормальный цвет лица.
И что, вы думаете, она первым делом, когда навела сознание на резкость, спросила?
- Нас уже расписали? Мы - муж и жена?
Жених не мог ответить, он был счастлив, что Сонечка не отдала богу душу. Я вытерла мокрое от стеклоочистителя лицо сестрички своим платочком, на котором остался свадебный макияж, наводившийся утром три часа. Все сидевшие на полу - Соня, жених и доктор - поднялись на ноги.
- Быстренько! Быстренько поднесли невесту к столу! - вспомнила о служебных обязанностях распорядительница. - Надо расписаться в книге регистрации. Свидетельство о браке давно готово. Взяли и понесли! У нас еще семь пар брачущихся киснут! Где кольца?
Сонечкин жених скинул пиджак и галантно набросил ей на плечи. Правильно сообразил, потому что корсет (на добрый дециметр не сходившийся на спине) она прижимала к себе как щит. Так и расписывалась, и кольцо ей жених надел, и она ему - все одной рукой, вторая была занята удерживанием корсета на груди.
Готова поспорить, что на лицах других невест, включая беременную, была написана отчаянная зависть. Не они, а Сонечка находилась в центре внимания, их свадьба запомнится только потому, что чужая невеста свалилась в обморок. Нечто подобное я видела на одном юбилее, когда хозяин торжества по ошибке пригласил известного оперного певца. Думал свадебного генерала заполучит, а певец выпил как следует и запел! Три часа пел! Вдохновенно, красиво, мощно! Нашло на артиста вдохновение. Про юбиляра все забыли, он только пустые бутылки со стола уносил и новые ставил.
- Про певца в следующий раз, - перебил меня Руслан. - Как длинно ты рассказываешь, сколько ненужных подробностей, уходишь от темы! А можно сказать одним предложением. При МЕХАНИЧЕСКОМ воздействии, сдавливании грудной клетки человек может потерять сознание. Независимо от пола! Если мужика запеленать так, что не продохнуть, он тоже с копыт слетит.
Я могла подвести промежуточный итог:
- Значит, обмороки девушек прошлых веков более под сомнение не ставятся?
- Вызванные внешним физическим воздействием, - уточнил Руслан.
Далее я хотела сказать, что, поскольку все дамы носили корсеты, уличать их в притворстве было бы несправедливо. Бедняжки! Они не расставались, наверное, с нюхательной солью, запах которой не лучше нашатырного спирта.
Ничего сказать я не успела, потому что в палату вошла медсестра. Девушка несколько странная. Я бы сказала так: по должности медсестра, а по внешнему виду врач рангом не ниже завотделением. Столько в ней было строгости и значительности! Потом противоречие разрешилось: Руслан мне сказал, что девушка учится в медицинском институте, а медсестрой в клинике подрабатывает. Ясно: заранее тренирует командный голос и начальственный вид.
Девушка-полудоктор показала пальцем на загипсованную ногу Русла и мою надпись на ней:
- Безобразие! Что за вольности?
Следом ее взор остановился на тумбочке Руслана, опять ткнула пальцем:
- Кто принес салаты? Салаты не разрешаются! Читайте список дозволенных продуктов в холле!
Я покорно убрала пластиковые баночки с салатами в пакет, чтобы потом снова вытащить и отдать другу. Медсестра раздала градусники.
- Извините! - обратилась я к ней. - Можно вас спросить как медработника? Бывают ли у девушек обмороки? Или у женщин?
- У кого обмороки? У вас? Вам надо срочно обследоваться!
- Не у меня. Вопрос чисто теоретический. Сформулирую его точней. Какого рода физиологические процессы в организме женщины могут вызвать обморок?
У медсестры сделалось лицо, как на экзамене, когда точно знаешь, что читал ответ на вопрос, и мучительно пытаешься его вспомнить.
- Например… например… При резком перепаде артериального давления! - облегченно вздохнув, вспомнила отличница.
- Я могу подтвердить про обмороки! - вдруг поднялся с кровати сосед Руслана по палате.
Дядечка лет пятидесяти-шестидесяти, он уже давно, не стесняясь, прислушивался к нашему разговору. А теперь встал и подошел ближе. У Ивана Матвеевича, так его звали, были сломаны плечо и ключица. Поэтому рука на какой-то замысловатой подставке, прикрепленной с груди, покоилась высоко поднятой, почти как в пионерском салюте.
- У меня протез! - первым делом заявил Иван Матвеевич и для убедительности, наклонившись, постучал здоровой рукой по колену.
Раздался глухой звук, будто от ударов по пластиковой столешнице.
"Во везет! - подумала я. - Мало ему костяной ноги, так он еще и руку сломал!"
- Протезы бывают разные, - продолжал Иван Матвеевич. - Импортные, роскошные, с мягкими вставками-прокладками, которые не натирают. Но дорогие! А бывают дешевые, то есть бесплатно их выдают. И так культю натирают! До кровавых мозолей! Приемник, куда культю засовываешь, из дубовой негнущейся кожи сделан.
- При чем здесь протез? - послышалось с другой кровати.
Ее обладатель встал на костыли и приковылял к нам. Всего в палате было четыре койко-пациента, включая Руслана. Оказывается, все они заинтересовались нашей дискуссией. Четвертый, как и Руслан, был не ходячим, с подвешенной ногой, он попросил говорить погромче, потому что устал тянуть шею.
- Протез - принципиально, - возразил Иван Матвеевич. - Откуда у меня деньги на импортный костыль?
На этот вопрос никто ответить не мог.
- Вот то-то же! - правильно истолковал наше молчание Иван Матвеевич. - Значит, получаю я новый протез в прошлом году. А у меня сын Мишка, двадцать два года, тогда двадцать один было, только из армии пришел.
- Матвеевич! - опять перебил больной на костылях. - Куда тебя уносит? Ты о чем рассказываешь?
- Я правильно повествую! Вот девушка тоже обстоятельно излагала. Куда нам спешить? В больнице, как в армии, - солдат спит, а служба идет.
- Мне вечерние инъекции еще делать, - подала голос медсестра, но из палаты не вышла.
- К отечественным протезам, - продолжил Иван Матвеевич, - я давно приноровился, ведь ногу мне в семьдесят четвертом оттяпало, в депо работал…
- Знаем! - хором откликнулись три других пациента.
- Ты уже рассказывал!
- Пять раз!
- Меняй пластинку!
- А как размягчать дубовую кожу протезной манжетки рассказывал? То-то же! Слушайте, пока живой. И не дай бог, конечно, чтобы пригодилось эта наука! Чтобы кожу размягчить, надо подержать ее в кипятке! Вот!
- Вообще-то, - уныло напомнила я, - мы про девушек и обмороки говорили.
- Будут девушки! - заверил Иван Матвеевич. - Познакомился Мишка с одной. То да се - танцы, шмансы, обжимансы. И приглашает он ее, как созрело, к нам домой. Нас с матерью быть не должно, на дачу собирались. Но дождь зарядил - решили остаться, в последний момент передумали. Сидим с матерью, телевизор смотрим. Тут Мишка с девушкой приходит, мы не слышали, как он дверь открыл. А квартира у нас: входишь - коридор, - Иван Матвеевич, объясняя планировку, рубил здоровой рукой воздух. - Прямо - комната, другая, справа - ванна с туалетом, слева - кухня. Из коридора кусок кухни хорошо просматривается. И что видит Мишкина девушка, сделав три шага вперед по коридору? На газовой плите стоит большой бак, а из него торчит человеческая нога! Кипит, варится! Это я манжетку размягчал!
Наш дружный хохот залпом бухнул в палате и раскатился разноголосым гоготом. Иван Матвеевич был железнодорожником, а не артистом, поэтому не знал, что в смех не говорят, надо дождаться тишины. И ничего смешного Иван Матвеевич в той ситуации не видел. Я замахала руками: подождите, не говорите, не слышно - Ивану Матвеевичу; хватит смеяться, дайте дослушать - остальным.
- Мы-то с матерью сначала не поняли в чем дело, - продолжал Иван Матвеевич. - Прибежали на шум, в коридоре лежит девушка, вся в обуви, рядом сын топчется.
- Без обуви? - переспросил Руслан.
Я же говорю! Она свалилась на полку с обувью, ботинки посыпались на нее и вокруг. Один прямо ей на нос угодил, может, от запаха и очнулась. А что видит? Я без протеза был, на одной ноге прискакал. Глянула, сердешная, на мою культю и так жалобно запищала: "Отпустите меня, пожалуйста!" Мишка головой покрутил, сообразил, от чего девушка в обморок свалилась. "Не пугайся! - говорит. - Это папа свой протез улучшает, кипятит". Но она-то решила, что к людоедам попала! Соображение заклинило. На полу валяется, ботинок к груди прижимает, глаза таращит и умоляет отпустить ее. И цветом лица она была… ниже среднего, вы правильно про обморочных отмечали. Мишка с матерью ее кое-как подняли, все объяснили, на кухню сводили, показали, что нога - искусственная. Только девушка от… от…
- Потрясения, - подсказала я.
- Точно, от потрясения, так и не оправилась. Все домой просилась, чтобы опустили ее, позволили уйти, будто мы насильно ее держали. Мишка на меня глазами стреляет: не мог ты, батя, в другое время свои протезы варить? Да разве мы знали? Не по злобе сыночку всю малину испортили.
- А я крови боюсь! - вдруг заявил больной на костылях. - С детства не могу видеть. Несколько раз было: палец кто порежет, бровь разобьет, я увижу и - брык - отключаюсь.
- Хоть и не девица трепетная, - не без вредности заметила я Руслану.
- Пацаном был, - продолжал товарищ на костылях, - дрался с закрытыми глазами. Все думали, я крутой. А я боялся - у кого-нибудь кровянка из носа брызнет, я и отброшу копыта.
- Это достаточно редкий, часто встречающийся синдром, - с умным видом сказала медсестра.
Я невольно хмыкнула - "редкий, часто встречающийся"! Хотя в медицине не сильна, возможно, в их науке и практике оксюморон - привычное дело. Отчасти это подтвердили дальнейшие слова медсестры.
- Был один выдающийся хирург, его звали, его звали… неважно, - (все-таки она плохо училась, больше о внешнем облике заботилась), - и оказалось, что он не выносит вида живой крови. И тогда он стал прозектором, то есть патологоанатомом, и разработал современные методики вскрытия мертвых тел.
Девушка могла наслаждаться произведенным эффектом: несколько секунд мы ошарашено молчали, переваривая полученную информацию. У меня-то перед глазами стояла жуткая картина: мужик в белом несвежем халате азартно потрошит труп и приговаривает: "Ах, какая прекрасная методика!"
- Всем мерить температуру! - приказала медсестра и вышла из палаты.
Даже ее спина выражала удовольствие, точно у актрисы, отбарабанившей сногсшибательный текст (заслуга драматурга, а не ее актерского мастерства) и скрывшейся за кулисами.
Лучше бы училась! А не изображала из себя доктора! Какие мы строгие и умные! А сама перед Русланом воображала! Я точно заметила!
Легко приму обвинение в ревности. Не переношу девиц, которые крутятся вокруг Руслана, строят ему глазки, и сам он расплывается пошлыми улыбочками. Единственное исключение - жена Руслана. Но и мой муж - такое же исключение! Стоит кому-нибудь начать выписывать вокруг меня кренделя, как Руслан заводится и начинает словесно стирать их с лица земли. Ни мой муж, ни жена Руслана не подозревают, что имеют в нашем лице ярых защитников нравственности их спутников.
- Никогда не встречался с девушкой, которая в обмороки падает! - мечтательно произнес четвертый пациент, до сих пор молчавший, как и Руслан прикованный к постели задранной ногой. - А хотелось бы!
- На кой? - спросил больной на костылях. - Тебе ж объяснили, что они зеленого цвета и глаза закатились. Какое удовольствие?
Я поняла, что пора уходить, что начинается мужской разговор, оскорбительный для моих ушей. Встала, начала прощаться. Остановило меня предложение Ивана Матвеевича:
- Голубушка, сбегай, а?
- Куда "сбегай"? - не поняла я.
- Тут рядом с больницей гастроном. Купи беленькой, а?
- Лучше портвейна, - сказал товарищ на костылях.
- Да чего жмотиться! - возразил обездвиженный больной в углу. - Коньяка пусть купит!
- Вам нельзя! - поразилась я. - Даже салаты запрещены! Вы - больные!
- Мы только на конечности больные, - уточнил Иван Матвеевич.
- А желудок и душа здоровые! - подхватил товарищ на костылях.
- Душа очень просит! - заверил из угла четвертый пациент.
- Ты мне друг или не друг? - грозно повысил голос Руслан.
Видели бы их лица! Даже не лица меня тронули, а шеи! Шеи у них вытянулись, напряглись, потянулись ко мне в страстном призыве. И, конечно, глаза! Четыре пары голодных мужских глаз!
Каюсь, сбегала. Купила им бутылку сухого вина. За что сначала обругали ввиду низкого градуса, а потом сказали: ну, хоть это! И на карауле стояла у дверей палаты, пока они открывали бутылку и разливали вино по кружкам - домашним, принесенным их родными для чая и компота.
Выпили мужики, легли довольные, опустили головы на сиротские больничные подушки. Я забрала бутылку, спрятала в сумку, помахала всем ручкой. Руслан показал мне кулак, я ему - ехидно, язык. Кто в споре победил? Уже закрывая дверь, услышала, как спрашивают моего друга:
- Она тебе вообще-то кто?
Интересно, хотя и абсолютно ясно, что Руслан ответил.
Сарафанное радио
- Степан из восемнадцатой квартиры бандит бандитом, а дочь на виолончели учится играть.
Раиса Тимофеевна сидит на моей кухне, пьет чай и рассказывает новости нашего дома.
Пятнадцать лет назад, когда мы въехали в этот дом, ведомственный, от фабрики, большинство из общежития переселились, друг друга знали и жили почти коммуной. На субботники выходили весной и осенью, двор обустраивали, после работы тащили снедь на общий стол, гуляли до полуночи, танцевали под магнитофон. Молодые специалисты, приехавшие в городок при фабрике по распределению, мы обретали новую родину, на которой соседи становились чем-то вроде близких и дальних родственников.
Сейчас посаженные нами деревья выросли, как и дети, а двор одичал. На месте детских песочниц - стоянка автомобилей, где была карусель - мусорные баки, на хоккейной площадке, которую заливали зимой, выгуливают собак. Наша коммуна распалась на отдельные интересы в отдельных квартирах. И уже почему-то не бежишь к соседям занять сахар или соль. Не кончаются спички, деньги до получки занимать стало неловко. Испеченные пироги поедаются за закрытой дверью, никто никого не спешит угощать. При встрече перекинемся парой фраз, и каждый пошел своей дорогой. Хотя большинство в нашем двухподъездном доме - старожилы, есть и новенькие, с которыми и не здороваешься даже.
Единственная, кто продолжает нас связывать, поддерживает минимальный уровень в сообщающихся сосудах, это - Раиса Тимофеевна. Мой муж зовет ее Сарафанное радио - деликатное определение для завзятой собирательницы и распространительницы слухов.
Мне кажется, за пятнадцать лет Раиса Тимофеевна нисколько не изменилась. Хотя, когда мы здесь поселились, она уже собиралась на пенсию и годилась большинству женщин в матери. Мы постарели, а Раиса Тимофеевна точно законсервировалась. Она одинока - муж умер рано, детей не было. Но по характеру, по страстному интересу к чужой жизни Раисе Тимофеевне следовало бы иметь выводок детей и внуков. Не сложилось.
Безо всякого смущения, по-соседски она ходит по квартирам, чайку попить и лясы поточить, как сама выражается. Получается, что наносит визиты каждой квартире примерно раз в две недели.