С тех пор минуло полгода, приближалось Рождество, и Сонечке уж очень хотелось узнать: с кем суждено ей будет связать свою судьбу? – дай Бог, чтобы с Серёжей.
* * *
Теперь же Соня нарочито демонстративно, надела перстень на большой правый пальчик, впрочем, он всё равно сваливался, и покрутила так, чтобы на камни попали отблески свечи, отчего гранаты приобрели просто мистический оттенок.
Любопытная Марфуша еле сдерживалась, делая вид, что увлечённо продолжает бороться с ненавистной пылью. Наконец она не выдержала и обернулась.
– Чего это у вас, Софья Николаевна? Никак новая безделица появилась?
– То же скажешь: БЕЗДЕЛИЦА! – возмутилась юная барышня. – Это подарок самого Сергея Воронова. Он мне перстень подарил прошедшим летом. Так-то вот! Просто взял и подарил!
– Просто – не бывает! – возразила умудрённая опытом Марфуша. – Он старше вас, почитай, на четыре года, ему уж – семнадцать минуло.
– Ну и что! – недоумевала Соня. – Мужчины рано не женятся. Это нас в шестнадцать лет замуж выдают…
– Вас не выдадут, едва тринадцать исполнилось. Не беспокойтесь. Батюшка ваш, Николай Дмитриевич, уж больно строг и считает, что замуж раньше восемнадцати выходить не след.
Соня и сама прекрасно знала о строгих взглядах своего папеньки, статского советника, чего-чего, а строгости в нём было более, чем достаточно, недаром – важный чиновник. Но всё равно не унималась, отчаянно пытаясь привлечь Марфушу к воплощению своего плана.
– Ну, Марфуша-а-а… – снова протянула она. – Неужели моя судьба тебе безразлична?
– Вовсе нет, Софья Николаевна! Но…но…
Соня поняла: настал тот переломный момент, когда необходимо найти нужное слово и… упрямая Марфуша непременно согласиться.
– Я заметила, что сестрица моя, Лизка, постоянно пребывает в мечтах. Уж не по Сергею ли Васильевичу? – она лукаво улыбнулась и искоса посмотрела на горничную.
Та охнула.
– Да, что вы, право! У неё на уме совсем другой кавалер!
– Да, а я не уверена… Ну, Марфуша-а-а, – снова заныла Соня. – Помоги мне, одна я не справлюсь.
– Ох! Софья Николаевна, подведёте вы меня под монастырь!
Горничная всплеснула руками, понимая, что барышня не отстанет.
– Ага! – ликующе воскликнула юная негодница. – Значит, согласна!
– Если, барин прознают…
– Не волнуйся, – самоуверенно заявила Соня, – я всё возьму на себя.
– Ну ладно…раз так…то, пожалуй, можно… – сдалась Марфуша.
Соня подпрыгнула, отчего её прелестные пшеничные локоны всколыхнулись, и захлопала в ладошки.
– Ох, Софья Николаевна, рано вы радуетесь. Дурная это примета…
– Прекрати, Марфуша, страх-то нагонять! Перед Рождеством во всех деревнях гадают на суженого – и ничего! Нечистый дух ещё никого не сцапал и в зеркало не уволок!
– Ладно, приду к вам сегодня в спальню – ровно в двенадцать надо поставить зеркала…
* * *
Без четверти двенадцать Соня и Марфуша, словно две заговорщицы, тайком от домашних, стараясь не нарушать их покоя, – впрочем, они итак спали – уединились в спальне юной барышни, поставили два небольших зеркала друг напротив друга и рядом чашку с чистой водой.
Соню трясло от волнения и нетерпения. Марфуша же, как заправская гадалка, взяла свечу из белого воска, зажгла её и начала выписывать ею замысловатые круги перед зеркалами, затем она понесла свечу к чаше с водой, куда закапал растопленный воск, образуя на поверхности воды замысловатые фигурки.
– Суженный, ряженный, – нашептывала Марфуша, – приди к невесте своей, покажись! Велю тебе именем Мокоши – покажись!
Соня затрепетала, как осенний лист на ветру: Марфуша совсем ума лишилась – ещё и Мокошь в помощницы призвала!
– Теперь, Софья Николаевна, смотрите в зеркала. Внимательно смотрите! В каком из них покажется ваш суженный – неведомо!
Соня чуть сознание не потеряла от страха, но девичье любопытство взяло верх, она во все глаза смотрела, как и велела Марфуша. Так она просидела некоторое время, снедаемая страхом, любопытством и уже усталостью… Наконец в правом зеркале появилась чёрная точка, она медленно нарастала.
Сердце Сонечки упало… Лицо покрылось холодной испариной.
– Идёт… – констатировала Марфуша.
Девочка и сама видела, что – идёт, вопрос: кто именно?
Черты лица суженного были размыты, словно на зеркало натянули кусок прозрачного шёлка, но одно Соня разглядела точно: на правом глазу суженного была чёрная повязка, стало быть, её будущий супруг – одноглазый.
Соня расстроилась и заплакала.
– Говорила я вам, Софья Николаевна, пустое всё это. Нечего Мокошь гневить.
Но Соня была неутешна, она всхлипывала, причитая:
– Не хочу одноглазого… На что он мне, урод такой? Хочу Серёжу! И не верю я в твою языческую Мокошь!
Марфуша опустила зеркала стёклами вниз, заметив:
– Всё милая, дело сделано: супротив судьбы не пойдёшь. А ежели вздумается – жди беды.
* * *
На следующее утро Лиза с ехидной улыбочкой подошла к Марфуше.
– Ты что ворожеей стала? – как бы невзначай поинтересовалась она.
Горничная обмерла и… растерялась.
– С чего вы это взяли, Елизавета Николаевна?
– Да с того, что топала ты по коридору с обнимку с зеркалами, а потом в Сонькину спальню завернула…
– Ничего я не топала и в спальню не заворачивала… – пыталась оправдаться Марфуша.
– Вот расскажу папеньке, что обучаешь Соню разным языческим обрядам: он тебя со двора погонит, как ведьму…
Марфуша перекрестилась.
– Грешно вам, барышня, такие слова говорить.
– Да? Неужели? А суженных да ряженных вызывать не грешно?
Лиза злобно рассмеялась.
Марфуша поняла: она всё подслушала под дверью, теперь жди неприятностей от барина: "Ох, не надо было соглашаться и потакать Соне… Ну уж всё – дело сделано…"
– Но мы можем с тобой договориться, – предложила Лиза.
– Это как?
– Я ничего не скажу папеньке, а ты мне расскажешь: что Соня видела в зеркале?
Марфуша замялась, ей не хотелось подводить юную барышню, но страх перед барином был слишком велик.
– Хорошо… Там одноглазый показался…
Лиза звонко рассмеялась.
– Как? Что суженный – кривой на один глаз?!
– Ну… не кривой, словом, повязка у него была чёрная, как у Кутузова, что на портрете у барина в кабинете.
– Ага!!! – воскликнула довольная Лиза. – Как у Кутузова! Понятно…
Она направилась в спальню Сони, та уже встала и сидела в батистовой ночной сорочке перед зеркалом.
Лиза резко распахнула дверь:
– Прекрасно, голубушка! Ты что там одноглазого своего высматриваешь? – ехидно поинтересовалась она.
Соня вздрогнула.
– А ты…ты откуда знаешь? Подслушивала? Как тебе не стыдно?! – негодовала она.
– Это почему же мне должно быть стыдно?! – в свою очередь возмутилась Лиза. – Вот расскажу всё папеньке! Ты же знаешь, как он относится к ворожбе и гаданиям!
– Лиза, ты не посмеешь!
– Ещё как посмею! Хотя впрочем, может быть, и не скажу ничего…
Соня напряглась, понимая, что сестрица что-нибудь потребует за своё молчание.
– Говори…
– Отдай мне гранатовый перстень! – выпалила Лиза.
Соня округлила глаза.
– Вот ты и выдала себя! Ты влюблена в Сергея!
– Не твоё дело! Мне уже – шестнадцать! Захочу и выйду замуж!
– За кого?
– Да за Сергея Воронова! – сказала Лиза и победоносно улыбнулась. – Сама посуди: зачем ты ему нужна? Тебе всего-то – тринадцать лет…
Тут на Соню накатила волна ярости.
– Перстень захотела! Найди, попробуй! Коли найдёшь – бери!
Лиза рассмеялась в ответ и тут же начала открывать по очереди ящики комода, затем распахнула стенной гардероб и учинила в нём бесцеремонный обыск.
Соня спокойно наблюдала на этой картиной, зная, что противной Лизке ничего не известно о потаённом ящичке, где хранилась заветная шкатулка.
Неожиданно дверь распахнулась, вошла Марфуша. Увидев беспорядок, учинённый Лизой, она всплеснула руками:
– Барышни! Что ж вы так неаккуратно?! Или потеряли чего?
– Да, Марфуша! Лиза ищет в моей комнате то, что ей не принадлежит, – пояснила Соня.
Марфуша ещё более удивилась, но догадалась о цели визита старшей сестры.
– Елизавета Николаевна! Не пристало вам взрослой барышне обижать младшую сестру!
Лиза встрепенулась и, уставив руки в боки, словно мещанка или купчиха, возмутилась.
– А ты, Марфушка, вообще – помолчи! Взяла себе волю!
В этот момент в коридоре послышался голос Агриппины Леонидовны, маменьки несносных барышень. Соня с довольным видом воззрилась на сестру:
– Маменьке теперь ответишь за весь этот беспорядок. Только придумай что-нибудь посерьёзней…
Лиза взвилась:
– Вы! Вы все против меня!
И, хлопнув дверью, удалилась с гордо поднятой головой. Соня и Марфуша многозначительно переглянулись: зная о дурном и мстительном характере Елизаветы Николаевны, они были готовы к любым неожиданным поворотам судьбы.
Глава 1
1844 год, Москва
Софье Николаевне Бироевой исполнилось шестнадцать лет, что теперь позволяло ей носить длинные платья, закрывающие щиколотки ног, с глубокими, но в меру приличными вырезами, а также посещать балы и различного рода московские увеселения, которых в нынешнем году намечалось с избытком.
За окном трещал нещадный январский мороз, но в доме статского советника Бироева было тепло и уютно. Одно лишь обстоятельство нарушало всеобщий покой: намечался бал у графини Преображенской, и посему Соня и Елизавета, которая считалась давно навыдане, готовились к выходу в свет.
Графиня Преображенская, женщина современных и достаточно раскованных взглядов, почти не покидала своего роскошного подмосковного имения, предаваясь после смерти мужа различным увеселениям. Одно из них, ежегодные январские балы, где собиралась вся молодёжь из известных московских семейств, было особенно примечательным.
Графиня прожила бурную и интересную жизнь, недавно ей минуло пятьдесят лет, но она по-прежнему отлично держалась в седле и не пренебрегала вниманием мужчин, порой по возрасту моложе на десять лет. Словом, она наслаждалась жизнью, и не собиралась отказывать себе в её прелестях, пусть даже пикантных.
На ежегодном Январском балу собирались все сливки московского общества, а также их дети, достигшие того возраста, когда уже положено подумать о создании семьи. Николай Дмитриевич Бироев, как человек весьма осторожный, не привыкший по долгу службы рубить с горяча, удивился, когда в начале года, прямо после Рождества, получил приглашение на бал за подписью самой графини.
Приглашение было прекрасно оформлено, в нём также указывалось, что статскому советнику надлежит явиться на бал, если он, конечно, того пожелает, со своими очаровательными дочерьми: Елизаветой Николаевной и Софьей Николаевной.
Это приглашение заинтриговало Бироева: он лично не знался с графиней Преображенской, но слышал о её январских балах вот уже несколько лет. И вот он отправился по своим московским знакомым, прихватив, разумеется, с собой приглашение графини.
Результаты его поездок превзошли все мыслимые и немыслимые ожидания: он услышал о балах Преображенской только хорошие отзывы, причём, как выяснилось, многие из его знакомых нашли там выгодные партии для своих дочерей и сыновей. Единственное, что смущало Николая Дмитриевича: какая выгода от этих балов самой Преображенской? Увы, но на его вопрос никто из знакомых не дал чёткого ответа.
Одни предполагали, что Преображенская не знает, куда потратить своё огромное состояние, другие – что она слишком любит увеселения, а возможно, это способ борьбы с наступающей старостью… Словом, версий было высказано много, но, что из них соответствовало истине, Бироев так и не понял. Но полученной информации было вполне достаточно, дабы заказать дочерям новомодные бальные платья, ибо Соня впервые выходила в свет, и статский советник не сомневался, что она непременно будет иметь успех. Но с Елизаветой всё обстояло гораздо сложнее: умная от природы, необыкновенно статная и красивая, старшая дочь унаследовала от прабабки прескверный характер – и вот результат, ей минул девятнадцатый год, но, увы, соискатели на её руку, постепенно один за другим исчезали, переставая посещать дом Бироевых.
* * *
Наконец настал долгожданный момент: из магазина господина де Бризе прислали с модисткой два дивных бальных платья, которые та была обязана примерить на барышень Бироевых и, если понадобиться подогнать по фигуре.
Соня, как барышня благовоспитанная предоставила модистке заняться Елизаветой по праву старшинства, сама же пребывала в томительном ожидании, как обычно, поверяя свои сокровенные тайны Марфуше, порой даже не вспоминая, что её горничная – прежде всего, крепостная девка. Для неё же Марфуша была на протяжении вот уже шести лет верной подругой и наперсницей.
– Ох, скорей бы уже мадемуазель Лили закончила примерку у Лизы. Мне так не терпится облачиться в бальное платье, – мечтала Соня.
– Успеете, барышня. До бала Преображенской ещё три дня. Почитай и туфельки подберёте, и сумочку, и украшения, – вторила горничная.
– Да, и украшения… Ах, Марфуша, там будет столько молодых кавалеров. И все они из знатных московских семейств.
– Конечно, барышня, – машинально отвечала Марфуша для поддержания разговора, продолжая причёсывать Соню.
– Аккуратнее, мне больно! – возмутилась юная барышня.
– Простите, Софья Николаевна.
В коридоре послышались шаги, дверь в спальню отворилась: вошла мадемуазель Лили из модного дома де Бризе, на её руках покоилось роскошное новомодное платье нежного персикового цвета. Матушка же, Агриппина Леонидовна, несла коробку с атласными бальными туфельками и вторую, поменьше, – с перчатками.
– Соня, долго спишь, – пожурила маменька. – Пора заняться подгонкой платья. Мадемуазель Лили, прошу вас!
Модистка защебетала:
– Ах, мадемуазель Софи! Это платье выписано из самого Парижа. Ткань – чистый лионский шёлк, кружева фламандские… Прошу вас, снимайте пеньюар…
Соня скинула пеньюар, оставшись в одной тоненькой рубашке.
– Мадемуазель, и её придётся снять. У платья декольте, так что плечи будут обнажены.
Соня растерялась: не пристало ей раздеваться перед какой-то модисткой. Но Агриппина Леонидовна утвердительно кивнула дочери:
– Делай, как она велит. До бала всего три дня осталось – мало ли что с платьем.
Марфуша помогла барышне снять сорочку, та осталась лишь в одних панталонах.
– Шарман, мадемуазель Софи! – снова затрещала модистка. – У вас дивная фигура. Держу пари, вы будите иметь огромный успех на балу графини Преображенской.
Соня вздохнула: ей самой этого очень хотелось.
Наконец её утянули в корсет, надели пышную юбку, затем – лиф. Модистка сосредоточено застёгивала многочисленные крючки. И когда, сия кропотливая работа была завершена, Агриппина Леонидовна воскликнула:
– Прекрасно, душа моя! Платье сидит отменно, словно шито прямо по тебе.
Соня подошла к зеркалу: на её смотрела молодая очаровательная барышня, облачённая в бальное платье нежнейшего персикового цвета, отделанное по линии декольте кружевами. Рукава же платья были столь коротки, что прелестные руки девушки были обнажены, впрочем, как и грудь – французское декольте подчёркивало обольстительные выпуклости.
– Да… – произнесла задумчиво Агриппина Леонидовна. – Декольте, конечно, немного смелое…
– Ах, мадам, – защебетала модистка, – платье сшито по последней парижской моде.
Барыня задумалась.
– Впрочем, ладно… Раз – по парижской… Но всё же – смело.
Соня же была очень довольна своим внешним видом.
– Маменька, как вы думаете: какую причёску мне сделать?
– Надо посоветоваться с моим парикмахером, – сдержанно ответила Агриппина Леонидовна и достала из коробки атласные бальные туфельки.
– Вот душа моя, примерь.
Соня надела туфельки, они пришлись как раз в пору. Венский каблук был не высок, но в тоже время туфелька выгодно подчёркивала красивый подъём стопы и стройные лодыжки.
Маменька одобрительно кивнула и протянула дочери длинные, почти достигающие локтей, перчатки.
– А что ты на это скажешь? – улыбнулась она.
Соня, не скрывая восторга, схватила одну перчатку и пыталась её надеть. Модистка поспешила на помощь.
– Ах, мадемуазель Софи, – продолжала она называть юную барышню на французский манер, – справиться с этим туалетом не легко.
Наконец туалет Сони был закончен.
Мадемуазель Лили не преминула высказаться:
– На шею хорошо бы надеть нитку жемчуга.
Сонечке понравилась эта идея:
– Да, маменька, непременно!
Агриппина Леонидовна замялась:
– Душа моя, весь жемчуг я отдала Лизе.
– Как? Почему? А я? – возмутилась юная прелестница.
– И тебе что-нибудь подберём. Скажем, у меня есть прекрасное золотое колье с кораллами, серьги и браслет. Под нежный цвет персика – просто чудесно!
Мадемуазель Лили, осознав свою оплошность, тот час затараторила:
– О, кораллы! Это дивно! Шарман!!!