Но он и не ждал ответа. Джонатан не слушал. Его глаза неотрывно смотрели на изгиб ее губ, на шелковистую кожу. Он наклонился, и его губы легко, нежно, как дуновение, коснулись ее. Миллисент подалась вперед, обняла его за плечи, чтобы не упасть, и инстинктивно вцепилась пальцами в ткань его рубашки.
Он что-то хрипло произнес, обхватив руками ее талию, притянул девушку к себе и буквально впился в ее губы. Поцелуй был долгим и упоительным. Обняв Милли, Джонатан крепко прижал ее к своему сильному телу. Грудь девушки касалась его груди, руки обвили его шею. Она прильнула к нему, дрожа от будоражащих кровь чувств, от незнакомого жара и страсти. Хотелось стонать, кричать. Она желала, чтобы этот поцелуй никогда не кончался. Джонатан не отрывал губ от ее рта, а она отвечала ему, стремясь еще острее ощущать вкус его губ. Его руки. Пальцы.
Она могла вдыхать его запах, ощущать прикосновения, даже пробовать его кожу на вкус. Казалось, он окружает, обволакивает ее со всех сторон; она утонула в нем. И хотела этого все больше и больше.
Она чувствовала жар его тела сквозь тонкую материю ночной рубашки. Его язык повторил линию ее губ, и она задохнулась, пораженная своими новыми ощущениями и неосознанной попыткой повторить это движение. Его язык проник сквозь ее губы. Милли несколько раз целовали в юности смелые и решительные кавалеры, но она никогда не испытывала ничего подобного. Поцелуй Джонатана был настойчивым, собственническим, и в то же время нежным и возбуждающим, вызывающим внутри такую бурю ощущений, что казалось, она может взорваться.
Жар разносился вместе с кровью по ее венам и оседал тяжестью где-то внизу живота. Она почти не дышала, дрожа в его объятиях. Миллисент поняла, что больше всего хочет почувствовать его руки на своем теле. Хочет его прикосновений к обнаженной коже. Между ног она почувствовала пульсирующую требовательную боль, я поняла, что хочет почувствовать его там.
Эта мысль потрясла ее. Она напряглась и, вырвавшись из его рук, поднялась на две ступеньки. Милли схватилась за перила и взглянула в лицо Джонатану. Ои смотрел на нее блестящими глазами; она почти физически ощущала горячие волны, исходящие от его тела. Его руки сжались в кулаки.
Джонатану удалось добиться того, что ее собственное тело вдруг стало чужим, разбудить чувства, о которых она не могла и догадываться. Это оказалось захватывающе - словно Милли стояла на пороге нового удивительного мира. Но это было и страшно. С минуту они молча смотрели друг на друга. Потом Милли, опомнившись, слабо вскрикнула. Руки непроизвольно взлетели к лицу и закрыли рот, будто она испугалась, что может сказать что-то лишнее. Она повернулась и бросилась в дом, оставляя Джонатана одного в ее саду.
Алан лежал, уставившись в потолок бессмысленным взглядом. Ему, как и всем, не спалось в эту душную жаркую ночь. Окна комнаты были открыты, и он слышал все, что происходило в саду. Он слышал звуки поцелуев Миллисент и Джонатана, стон, вырвавшийся из груди сестры перед тем, как она убежала в дом и поднялась наверх в свою комнату. Ему даже не обязательно было видеть все, чтобы понять, происходившее сейчас в сердце Милли. Это чувствовалось в каждом слове и вздохе.
Алан понимал, что Милли хотела жить жизнью обычной женщины: иметь любящего мужа, детей, собственный дом. Она хотела Джонатана Лоуренса. Алан желал ей того же: он любил сестру и знал, что готов для нее на все. Но еще сильнее он стремился удержать ее рядом. Мысль, что он может остаться здесь, в этом доме наедине со своей трагедией, была невыносима. Конечно, Милли с ее таким обостренным чувством ответственности и самопожертвованием не оставит его, просто не сможет поступить иначе.
В этот момент Алан был готов возненавидеть Джонатана Лоуренса, хотя никогда даже не встречался с ним.
Более того, Алан возненавидел себя. Только трус будет жертвовать счастьем сестры ради своего спокойствия. И именно он был таким трусом.
Глаза наполнились горячими слезами, и он поднес ладонь к векам. Да, за эти годы он повзрослел, думал Алан, но так и не стал настоящим мужчиной.
Глава XI
Миллисент испытывала чувства непереносимого унижения. Укрывшись в своей комнате, этом испытанном убежище, оставшись наедине с собой, она села на кровать и прижала ладони к пылающим щекам. Что же случилось? Она была ошеломлена. Ее никогда так не целовали и не обнимали. Милли никогда не чувствовала ничего подобного! Что с ней происходило? Может, это случается со всеми старыми девами, приближающимися к тридцати? Неужели эти странные, эротические мысли и ощущения дремлют в их думах и телах, пока их не потревожат, не взбудоражат? Миллисент всегда контролировала свое поведение и поступки. Даже будучи совсем юной и легкомысленной, когда жизнь состояла из череды вечеринок, нарядов и болтовни с девчонками, она всегда была уверена в том, что знает, что следует, а чего не следует делать. До сих пор она не представляла, что значит потерять контроль над собой. Она никогда не предполагала, что позволит мужчине такие вольности, тем более что будет испытывать от этого удовольствие!
Милли крепко зажмурила глаза, словно это могло помочь вычеркнуть из памяти этот эпизод: Джонатан целует ее, прижимает к своей сильной груди, а она, пылкая и разгоряченная, тянется ему навстречу… При одном воспоминании о его губах, о глубине и страсти этого поцелуя Милли бросило в дрожь. Даже теперь она почувствовала слабость и огонь во всем теле. Несмотря на стыд за собственное недостойное поведение, она не могла отрицать, что внутри нее горело возбуждение, а сердце бешено колотилось. Она знала, что страстно желала повторения этого поцелуя, прямо сейчас.
Казалось, она стоит на пороге чего-то темного, неизведанного, что впереди лежат тайны женственности, страсти, любви и познания мужчины. Это был мир, доселе вырванный из ее жизни судьбой, пугающий и интригующий, полный незнакомых жарких эмоций и ощущений. Но этот мир уже властно захватил ее и поселился внутри, живя своей собственной жизнью. Это было странно и ново. Ей хотелось кричать. Ей хотелось смеяться. Ей хотелось упасть на кровать и выплакать непонятное разочарование.
Милли провела длинную бессонную ночь. Ее мозг неустанно работал, пытаясь найти разумное объяснение тому, что произошло. Она не могла разобраться в самой себе, и это приносило ей больше страданий, чем поток неведомых до сих пор ощущений.
Она не могла понять и Джонатана Лоуренса. Зачем он обнимал и так страстно целовал ее? Она была слишком старой и непривлекательной, чтобы заинтересовать его. Наверное, слишком глупо придавать значение этому поцелую. Происшедшее, конечно, взбудоражило ее, но единственное, что следовало сделать - это выбросить его из головы. Просто в ее жизни не было места пылким страстям по красавцу-блондину с дьявольской улыбкой. Это невозможно: ничего не могло, ничего не может произойти между ними! У Истинной Леди не должно быть никаких чувств; истинные леди никогда не ведут себя так. Этот случай с Джонатаном Лоуренсом был результатом временного заблуждения, вот и все.
К несчастью, все было не так просто: Миллисент никак не могла выбросить из головы тот поцелуй. Она думала о нем, когда пришла Бетси помогать консервировать овощи. Она думала об этом, когда видела, как Джонатан уходил на службу и когда возвращался домой. Она думала об этом вечером, собираясь ложиться спать; ее непослушные мысли витали там, где им хотелось. Она думала об этом в то время, когда ей следовало заняться подготовкой праздника, организованного церковью с помощью их Женского Миссионерского общества. Она постоянно думала об этом, поняла, что скоро может сойти с ума.
Этот ежегодный праздник должен был состояться в следующую субботу. Милли требовалось заранее ото-сласть приглашения и напомнить некоторым забывчивым девушкам об их обязанностях. Кое-кто из них вообще, казалось, обо всем забыл; они с нетерпением и надеждой ждали самого праздника. Милли раздражало, что большинство девушек видели в этом событии только веселый праздник, забывая о главном - сборе денег с благотворительными целями.
В субботу парк Эмметсвилла заполнили нарядные горожане. Милли сидела за столом и собирала приготовленные девушками коробки и корзинки с угощением. Каждая давала Милли свою поделку, и та вносила имя девушки в список. Одна из ее кузин по материнской линии - Ханна Рэдфилд - присела рядом с Милли и принялась развлекать ее разговорами. Милли куда больше хотелось, чтобы ей помогала Сьюзан, но Сьюзан сейчас редко появлялась на людях. Не было ее и на сегодняшнем празднике. Она даже перестала посещать семейные обеды.
Многие останавливались поболтать с девушками и проходили мимо. Миллисент и Ханна знали почти всех прихожан церкви, да что там - всех жителей города по именам. Еще одна кузина Миллисент ненадолго задержалась поболтать, в основном о своей скорой свадьбе. Но когда она заметила тетушку Ораделли, плывущую к ним, как пароход, и следующую за ней по пятам ее скромную падчерицу Камиллу, то пробормотала: "О-о-о", - и тут же исчезла.
Милли с удовольствием последовала бы ее примеру, но ей нельзя было покидать своего места. Сейчас она была благодарна Ханне за то, что та осталась.
- Миллисент, дорогая, я не представляю, что ты творишь! - произнесла тетушка Ораделли, едва подойдя к Милли и с громким пыхтением усевшись на стул рядом с девушками. - Это позор!
Испытывая угрызения совести, Миллисент сразу же воскресила ночное происшествие с Джонатаном Лоу-ренсом, и краска бросилась ей в лицо. Как только тете удалось узнать об этом? Нет, это невозможно. Милли успокоилась. Значит, миссис Ораделли имела в виду что-то другое.
Милли перевела дух и спокойно ответила:
- Добрый вечер, тетя Ораделли! Как вы себя чувствуете?
- Как я себя чувствую? - повторила Ораделли. Ее массивная грудь негодующе вздымалась. - Как я могу себя чувствовать, слушая все эти слухи о тебе, ползущие по городу. Сегодня ты - самая любимая тема разговоров.
- Да уж не может быть такого, - лениво заступилась Ханна. - Люди всегда просто обожают выискивать у других какие-нибудь недостатки, но никто не смог бы организовать этот вечер лучше Милли.
Тетя Ораделли пристально посмотрела на Ханну:
- Как вы прекрасно знаете, Ханна Конноли Рэдфилд, я не имею сейчас в виду данный праздник.
Милли внутренне сжалась. Тетя была еще больше не в духе, чем она ожидала; когда Ораделли начинала обращаться к людям, называя их полные имена, это значило, что она кипела от негодования.
Разделавшись таким образом с Ханной, глава семейства Хэйзов вернулась к тому, с чего начала.
- Говорю о безобразии, происходящем в твоем доме, Миллисент. Когда Бетти рассказала мне, что ты сделала, я не могла вначале даже поверить.
- Что сделала?
- Не делай невинные глаза, юная леди. Ты прекрасно знаешь, что сделала. - Она понизила голос и таинственно наклонилась ближе, - cпрятала эту распутную девчонку, вот что. Раби, или как там ее зовут.
- Опал. Ее зовут Опал Уилкинс.
- Опал, Раби… Какое это имеет значение? Дело в том, - она понизила голос до свистящего шепота, - что она в положении!
- Да, я знаю. - Миллисент отложила карандаш в сторону и, положив руки на колени, посмотрела тете прямо в лицо, которое просто горело от гнева и злобы. Придать ему спокойное выражение было для Ораделли такой сложной задачей, что ей так и не удалось овладеть этим искусством. Истерика, страх, даже пренебрежение - все это были средства, при помощи которых она держала свою семью в руках. Но холодное спокойствие Милли говорило само за себя: что ее, Ораделли, мнение ничего сейчас для Миллисент не значит.
- "Да, я знаю!" И это все, что ты можешь сказать? "Да, я знаю?"
- А что еще, тетушка Ораделли, - спокойно ответила Миллисент, - вы хотите от меня услышать? Я знаю о положении Опал, но ничего не могу с этим поделать.
- Как раз наоборот, можешь. И ты должна это сделать. Избавься от девушки!
Милли поджала губы. Тетушка снова пыталась отпускать свои колкости, как всегда в подобных разговорах, но Милли твердо решила не дать себя разозлить. Это было нелегко - сохранить спокойствие, если Ораделли решила чего-то добиться.
- Нет, - коротко ответила Миллисент.
- Нет? - глаза Ораделли расширились от изумления.
- Миссис Холлоуэй, - попыталась успокоить тетушку Ханна, - вам не нужно нервничать по этому поводу.
- Я никогда ни по какому поводу "не нервничаю", если пользоваться твоими вульгарными выражениями. - Ораделли Холлоуэй бросила уничтожающий взгляд на Ханну. Ее не волновала Ханна, слава Богу; она была из рода Коннолли, а всем было известно, что члены этой семейки отличались недостатком воспитания. Вот Миллисент - другое дело: она была Хэйз и тут Ораделли чувствовала ответственность. - Я просто высказываю свое разочарование. Миллисент никогда не относилась так небрежно к чести семьи.
Милли скрипнула зубами, потом усилием воли попыталась расслабиться. Она развернула веер и начала медленно обмахивать им лицо.
- Я не отнеслась небрежно к честному имена семьи, тетя.
- Ты заставила весь город говорить о том, что приняла непорядочную девушку Бог знает откуда и спрятала ее в собственном доме. И не знаешь, как это называется? Да, а что же думает обо всем этом твой бедный брат? Если ты не считаешься с нами, то хотя бы побеспокоилась о нем.
- Алан любит Опал, как и я.
- Конечно, он любит ee! - Ораделли взяла свой черный веер и начала быстро обмахиваться, чтобы немного успокоить нервы. - Он, в конце концов, мужчина. Чего еще ты ожидала? А что будет дальше? Он может полюбить ее еще сильнее.
- Не думаю, что здесь есть повод для беспокойства. Опал никогда не…
- О, ишь ты! - Тетушка Ораделли движением веера прервала Милли. - Много же знают о жизни такие молодые дамы, как ты! Именно это и попытается сделать такая девушка.
- Какая девушка? - повысила голос Милли, теряя, наконец, терпение. - Опал не совершала ничего плохого. - Тетя бросила на нее многозначительный взгляд. - Конечно нет! Вы осуждаете ее, ничего не зная! Это не ее вина, что она беременна!
Тетушка Ораделли потеряла дар речи, а Ханна и Камилла, тихо сидящие возле мачехи, выглядели потрясенными до глубины души.
- Миллисент Анна Хэйз! Соблюдайте, пожалуйста, приличия!
- Извините. - Милли знала, что сказала неприличную фразу; она сама была в шоке, когда Джонатан Лоуренс прямо назвал вещи своими именами. Но, в конце концов. Опал действительно была беременна. Намного проще было откровенно и прямо сказать об этом, как Джонатан, чем ходить вокруг да около, в то время как каждый знал, о чем речь.
- Я не знаю, что нашло на тебя. - Тетя Ораделли говорила таким голосом, будто ее племянница вдруг заболела страшной, неизлечимой болезнью.
- О, зато, думаю, я знаю! - произнес лукавый голос за спиной Миллисент. Она резко обернулась. Ребекка Коннолли!
- Ребекка, что ты здесь делаешь? Опять подслушивала? - презрительно спросила Ханна.
- Нет, дорогая сестренка, - шелковым голоском ответила Ребекка, подплывая к их столу. Она была вся в розовом, на ее плече висел зонтик от солнца, которым Ребекка время от времени кокетливо вертела, хотя солнце уже почти село и вероятность того, что солнечные лучи коснутся ее белой кожи, была очень мала. Милли знала, что Ребекка просто любит носить его с собой как дополнение к своему симпатичному личику.
- Я просто собиралась засвидетельствовать почтение тетушке Ораделли и случайно услышала, о чем вы все говорили. Конечно же, я догадалась, о чем речь. Сейчас все только и говорят об этом.
Глазки Ораделли превратились в щелочки.
- Говорят о чем? - холодно спросила она. Миссис Холлоуэй считала своим правом выговаривать племяннице, но не собиралась позволять чужакам обсуждать членов ее семьи. А Ребекка Коннолли, родственница Милли и Алана по материнской линии, да и то по мужу, несомненно, была посторонней.
- Ну, как же - о Миллисент и этом молодом красавце, - ответила Ребекка, - Джонатане Лоуренсе? Ну, вы знаете - том, который купил "Сэнтинел".
- Я прекрасно знаю, кто он. Но я никак не могу уловить связи между этим будоражащим всех человеком и моей племянницей.
- Хотите сказать, вы не знаете, что он стал соседом Миллисент?
- Естественно, знаю. Это знают все.
- Или что Милли почти удочерила его маленькую дочь? - Ребекка бросила на Милли взгляд скорее злобный, чем просто любопытный. - Я слышала, последние дни эта девочка постоянно пропадает у тебя в доме.
- Алан любит, когда она приходит. Она отвлекает его от мрачных мыслей, - смущенно объяснила Миллисент. Она надеялась, что выглядела не такой виноватой, как чувствовала себя. Что случилось бы, если бы все эти женщины узнали о происшедшем той ночью в ее саду? Это был бы ужасный скандал…
- Нет, люди говорят, что на это у тебя есть другие причины: ты надеешься, что папа девочки официально сделает тебя ее мамой!
- Абсолютная глупость! - строго сказала миссис Ораделли, - Ребекка, ты всегда собираешь мох с болота.
Глаза Ребекки округлились, она задохнулась от негодования, но Ораделли, не давая ей времени опомниться, безапелляционно продолжала:
- А, вот однако, как распространяются сплетни - благодаря таким легковерным и недалеким людям, как ты! Я очень надеюсь, что у вас хватит здравого смысла хотя бы не выносить это за пределы семьи. Заиметь репутацию завистницы так просто!
- Завидовать! - Гневный взгляд Ребекки говорил красноречивее слов, что Миллисент - последняя женщина, кому она позавидовала бы.
- Да, да, - многозначительно глянула на нее тетя Ораделли. - У людей долгая память.
Ханна даже не попыталась сдержать смешок, и щеки Ребекки заалели. Все понимали, о чем речь: Ораделли напоминает Ребекке, что до несчастного случая с Аланом Миллисент имела гораздо больший успех у юношей и только из-за трагедии брата не успела стать самой известной девушкой Эмметсвилла.
Тактика миссис Ораделли сработала.
- Естественно, я не стану ни с кем делиться слухами о ком-либо из своей семьи, - холодно произнесла Ребекка, поднимаясь со стула, на который присела минуту назад. - Я просто подумала, что Миллисент должна знать, что о ней говорят люди. Ей следовало бы поосторожней вести себя. Как вы правильно заметили, подпортить свою репутацию не составляет большого труда.
Она пошла прочь от их стола. Ханна повернулась, смеясь, к миссис Холлоуэй и бросила на нее наполовину веселый, наполовину восхищенный взгляд.
- Кажется, сегодня мне удалось засечь самое короткое время, за которое кто-то смог избавиться от Ребекки Ордуэй.
Муж Ребекки приходился Ханне братом, и было общеизвестным фактом, что все женщины Конноллн недолюбливали Ребекку. Ораделли фыркнула:
- Маленькая лицемерка. Я знаю ее с пеленок и, кажется, никогда не слышала от нее не единого доброго отзыва о ком-либо. - Но вмешательство в их разговор Ребекки не смогло сбить тетушку Ораделли с толку. Она вновь обратилась к Миллисент, поучительно подняв указательный палец. - Но тебе, милая, лучше бы принять это к сведению. Ты думаешь, я не слышала, что ты опекаешь дочку мистера Леуренса?