У Эме синие, как небо, глаза, темные пушистые ресницы, алые губки и нежный овал лица. Конечно, не стоило отправлять малышку одну через океан, но шурин написал, что на Мартинику отправляется нотариус мсье де Роже, которого Ривери неплохо знал по делам на острове, теперь он вознамерился перебраться в Сен-Пьер окончательно, в Париже стало слишком опасно. Еще на Мартинику возвращалась мадам Валлет, весьма почтенная дама, гостившая у сына в Нанте.
Но любые сопровождающие ничто против штормов и бурь.
Господин де Ривери заметил, как к нему спешит слуга. Сердце дрогнуло, у слуги был весьма довольный вид. Это могло означать только одно: в порт Сен-Пьера пришло, наконец, судно, которого так долго ждали, прибыла его дочь Эме.
Плантатор поспешил навстречу, старательно усмиряя шаг. Никто не должен видеть его не только бегущим, но и просто спешащим, это немедленно вызовет дурные слухи и даже посеет панику. Ривери заставил себя остановиться и строгим взглядом окинуть ближайший ряд рабов, собиравших кофе. Это растение завезли на Мартинику не так давно, оно прекрасно прижилось, давало отменный урожай на склонах Мон-Пеле и неплохо кормило владельца плантации.
Сами склоны хотя и выглядели странно, не зря Мон-Пеле означает Лысая гора, но почву имели самую плодородную, какую господину де Ривери довелось видеть в жизни. Все понимали, что Мон-Пеле просто вулкан и его склоны покрыты вулканическим пеплом, следовательно, в любой день может произойти катастрофа, даже сам Ривери каждый год давал слово, что соберет урожай и переедет куда-нибудь подальше от этой выдыхающей серу горы.
Но за одним урожаем следовал другой, и так тянулось из года в год.
– Господин, – склонился перед хозяином чернокожий слуга, – мадама просит вас поспешить на ужин.
– Пришло какое-то сообщение?
Как же глупы эти слуги независимо от цвета их кожи! Никак не может запомнить, что не "мадама", а "мадам". И никогда толком не скажет все, что нужно, сразу, вечно из него клещами приходится вытаскивать.
– Сообщение? Нет, сообщения нет. Только сообщение, что надо торопиться на ужин, ягненок уже готов, и гости скоро прибудут.
– Какие гости?
Ривери старался не злиться, но это плохо получалось. Его экономке Марианне, приславшей на плантацию это наказание, следовало бы черкнуть два слова, но следовало признать, что женщина считала письмо почти дьявольским занятием. Вот расходные книги – другое дело, в них цифры и толковые записи, а все остальное от нечистого.
– Соседи, – неопределенно махнул рукой слуга.
Хозяин уже шагал в сторону дома, крикнув управляющему, чтобы присмотрел за рабами. Ривери был зол на всех и всё: на бестолкового слугу, на рабов, не желавших трудиться, управляющего, который не смог заставить их это делать, бестолковую экономку, на жару, на гору, запах серы от которой не давал дышать, на себя за то, что не уехал в прошлом году подальше от этого огнедышащего монстра, даже на дочь, которая все не прибывала. И на соседей, так некстати заявившихся в гости.
– Там эти… Важи… ри… – добавил, семеня следом за хозяином, слуга.
– Пажери?
– Ага, они.
Только родственников и не хватало! Старшая дочь Жозефа-Гаспара Таше де ля Пажери Роз-Мари-Жозефа дружна с Эме, значит, будет расспрашивать, ахать и охать, изображая жеманное беспокойство. Сам Жозеф был женат на сводной сестре Ривери, с которой плантатору и знаться бы не хотелось: эта сестрица получила лучшие земли из отцовского наследства, но ураган 1766 года основательно потрепал их плантации, с тех пор Пажери относятся к разряду обедневших.
"Знаться с теми, кому не везет, значит притягивать неудачу и на себя", – вспомнил слова своей матери Ривери. Но как не знаться, если они родственники и соседи?
Пажери сначала жили в Труа-Иле в заливе, но, когда остались почти нищими после урагана, решили купить и себе участок на склонах Мон-Пеле. Восстановились не полностью, но изображали аристократов. Не в силах перенести такой удар судьбы, мадам Пажери умерла, Жозеф-Гаспар женился на другой. Новая мадам Пажери была еще хуже прежней, большей жеманницы Ривери не встречал, а потому любви к семейству родственников не прибавилось.
Особенно Ривери не любил Роз-Мари-Жозефу, самоуверенную девчонку с испорченными от потребления большого количества тростникового сахара зубами, считая, что та плохо влияет на Эме. Если Эме вернется на Мартинику совсем, нужно искать способ отвезти ее во Францию лично, не полагаясь на помощь родственников.
Может, и правда пора продавать плантацию и отправляться на родину? Или продать хотя бы половину этим Пажери, оставив другую сыну, и заняться замужеством Эме всерьез? Пожалуй, так и нужно сделать. Пусть сын, который все равно спустит все доставшееся ему, сам отвечает за себя и свою разрастающуюся, как ржа на металле, семью.
Сын женился вопреки воле отца, живет в стороне, пьет и колотит супругу. Они плодят детей, как рабы, дети мрут, но тут же рождаются новые. Ривери даже поморщился от одного воспоминания. Да, нужно заняться судьбой Эме, дав за ней хорошее приданое. Девушка очень красива и умна, и жених тоже есть – виконт Александр де Богарне. Ловелас, конечно, и довольно легкомысленный, но из него может получиться нечто толковое, особенно если помочь.
Впрочем, Ривери еще не решил, выдавать ли Эме замуж за молодого Богарне (кстати, за него прочили младшую из дочерей Пажери, дочь его второй супруги, но девочка умерла), но везти дочь в Париж, чтобы организовать ей достойную жизнь, – обязательно.
С такими мыслями он и поднялся на крыльцо дома. Судя по коляске, которая стояла на подъездной дорожке, Пажери пожаловали в полном составе.
Так и есть: в гостиной сидели вторая жена Пажери и его старшая дочь, которая снова грызла конфеты, а сам Жозеф-Гаспар стоял чуть в стороне, не участвуя в общем щебетании.
Поклонившись гостям, хозяин дома поторопился уйти, чтобы переодеться и умыться. Когда он спустился вниз, все перешли в столовую, откуда неслись умопомрачительные запахи ягненка под соусом из ста трав, которого так умело готовили под руководством экономки Марианны. "Мадама" умела распоряжаться на кухне и знала множество рецептов блюд, которые, даже будучи применены другими, к нужному результату не приводили. Постепенно любопытные соседки уловили секрет Марианны – та никогда не давала настоящий рецепт, всегда делала вид, что что-то забыла или перепутала, тягаться с ней перестали и просить открыть свои кулинарные тайны тоже.
Это не годилось никуда – гости не стали ждать хозяина и попросту уселись за стол, принявшись трапезничать.
"Хорошо хоть вообще позвали", – мысленно усмехнулся Ривери.
– Анри, – Марианна так давно жила в их доме, что считала себя вправе называть хозяина по имени, конечно, только в присутствии самых близких людей, считая таковыми и Пажери, – Александр сделал предложение Роз-Мари, они обручены.
– Поздравляю, – буркнул Ривери, сам накладывая себе ягненка с блюда, которое держал слуга. – Какой Александр?
– Богарне.
"Одна проблема решена: замуж за Александра де Богарне Эме не пойдет", – мысленно усмехнулся Ривери.
– Поздравляю.
– Да, мы решили, что молодые должны уехать в Париж, на Мартинике им делать нечего. Эта жара, вонь, множество неотесанных рабов… – Мадам Пажери старательно делала вид, что сама оказалась на острове мельком и ненадолго, грубые нравы и отдаленность от метрополии ее явно не устраивали. Ривери прекрасно помнил, что она родилась в Бас-Пуэнд, крошечной деревушке на севере, куда и дороги-то нет.
Щебет продолжился. Ривери удивляло, что, разумная во всех остальных случаях, Марианна в присутствии этой пустышки становилась такой же болтливой и глупой. Он постарался отрешиться от происходящего в столовой, вернувшись к своим мыслям о будущем Эме. Он радовался, что не предложил Жозефу-Гаспару плантацию, бывший зять купил бы ее по дешевке. И пусть племянница отправляется в Париж с Александром де Богарне, сам Ривери вдруг решил везти Эме куда-нибудь в Вену, потому что знакомые писали о беспорядках и выступлениях черни, которые все чаще происходят в столице Франции. Того и гляди все перерастет в бунты.
Он настолько задумался о том, что в мире не осталось спокойных мест, что пропустил мимо ушей обращение к себе Жозефа-Гаспара.
– Анри, мне нужно с тобой поговорить, – повторил Жозеф.
"Будет просить денег на свадьбу и приданое дочери", – решил Ривери. Но и у него денег тоже не было, все вложено в плантацию, Ривери расширял и расширял посадки кофейных кустов, вырубая лес там, где тот оставался. Его рабы работали без устали, и сама плантация не пострадала от набегов англичан, но свободных средств все равно не было.
После обеда они ушли с Жозефом на террасу покурить, там Пажери и начал свой нелегкий разговор. Но речь пошла вовсе не о деньгах, хотя средства небогатому Жозефу-Гаспару были действительно нужны.
– Анри… вчера пришло судно из Бриджтауна… приплыл Рене Мартиньяк…
"При чем здесь какой-то Мартиньяк?" – нахмурился Ривери, но промолчал, рассчитывая, что собеседник выдохнется сам.
– …он вообще-то из Нанта…
– Что?! – Теперь Ривери повернулся к Пажери всем телом.
– Боюсь, плохие новости. Судно, вышедшее из Нанта в нашу сторону как раз тогда, когда должна была отплыть Эме…
– Да говори же ты!
– …Оно попало в шторм у берегов Португалии… но это неточно… просто ходили слухи, что после шторма их захватили пираты…
Он не успел договорить: Ривери рванул шейный галстук и воротник рубашки так, что пуговицы полетели в разные стороны.
Окрестности огласил его рык:
– Не-е-ет!..
– Анри, я говорю, что это неточно… это только слухи…
Но Ривери уже метнулся на свою плантацию. Он шел, страшно сопя, делая огромные шаги, невысокий Жозеф-Гаспар с трудом поспевал следом.
Добежав до управляющего, который стоял, растерянно глядя на хозяина, Ривери вырвал у того из рук бич и принялся лупить рабов всех без разбора. Те бросились в разные стороны, не понимая, в чем дело.
– Что случилось? – управляющий сам едва успел увернуться от бича.
Пажери, тяжело дыша, шепотом сообщил:
– Его дочь…
– Мадемуазель Эме? Что с ней?
– Возможно, попала в рабство…
– Моя дочь! Рабыня! Не-е-ет!.. – Дюбюк де Ривери бушевал, пока не выбился из сил, упав ничком прямо посреди поля.
Долго никто не решался подойти, а когда уже в полной темноте с факелами в руках это сделали, было поздно – Анри Дюбюк де Ривери был мертв. Его сердце не пожелало биться без любимой дочери Эме…
Роз-Мари-Жозефа Таше де ля Пажери вышла замуж за виконта Александра де Богарне и уехала с ним в Париж. Брак оказался недолгим, но в нем родилось двое детей – Эжен (Евгений) и Ортанс (Гортензия) де Богарне.
Во время Великой французской революции генерал Александр де Богарне был приговорен к смертной казни, его бывшая супруга мадам де Богарне тоже, однако ей удалось дожить до времени гибели Робеспьера и выйти на свободу.
Следующие годы оказались очень тяжелыми, но удачными – вдова Богарне нашла свое место в жизни и своего суженого: она вышла замуж за Наполеона Бонапарта, генерала, жизнь которого без конца висела на волоске, но который смог стать императором и надеть императорскую корону на голову своей обожаемой Роз-Мари-Жозефы. Кстати, именно Наполеон предпочел называть супругу ее третьим именем: для всех мадам Бонапарт превратилась в Жозефину, Жозефину Богарне.
Исполнилось пророчество старой колдуньи – одна из сестер стала правительницей Запада.
Ее сын Эжен был вице-королем Италии, а дочь Ортанс – королевой Голландии, сын Ортанс стал Наполеоном III.
Но ни Роз-Мари-Жозефина, ни другие родственники не знали о судьбе пропавшей Эме де Ривери еще очень много лет…
А у Эме началась новая жизнь, жизнь, которой она не желала, которую ненавидела, но изменить которую не могла.
Прежде всего ей постарались придать надлежащий вид – отвели в хамам и избавили от самых мелких волосинок от шеи до пяток. Красивая женщина не имеет права быть волосатой не только под мышками или в интимных местах, но на ногах и руках. Процедура не самая легкая, потому что сначала намазали какой-то черной смолой, потом все выкатали. Эме спасло только то, что на ее теле волос не бывало никогда, зато на голове роскошные.
Далал, внимательно следившая за экзекуцией, осталась довольна:
– Теперь ты чиста, как младенец.
Эме фыркнула:
– Я никогда не была грязной! Если мне не давали мыться каждый день, это не моя вина.
– Волосатая женщина не может быть чистой.
– Но теперь волосы будут расти в десять раз быстрей! – в отчаянии воскликнула девушка. – Вот тогда я действительно стану волосатой.
Эме помнила, как они с Роз-Мари пытались избавиться от волос на ногах. Самой Эме это не было нужно совсем, но она попыталась выщипать хоть что-то, следуя примеру кузины. К счастью, выщипывать оказалось очень больно и нечего, это остановило девушку от глупости, а вот у Роз-Мари на месте вырванных волосинок выросли новые – черные и жесткие.
– Не станешь, тебе будут постоянно втирать мазь, чтобы волосы не росли, и также постоянно их удалять.
Кожа, несмотря на прохладные притирания, горела огнем, потому едва ли обещание подвергаться такой экзекуции регулярно обрадовало Эме. Но Далал это волновало мало: женщина должна иметь волосы только на голове, а еще брови и ресницы, все остальное под запретом.
После этого начались процедуры с ее волосами на голове и с кожей. Благодаря хамаму Эме чувствовала себя расслабленной и уставшей, даже сопротивляться не хотелось. Хотя чему сопротивляться?
– Чем это пахнет?
Далал усмехнулась:
– Это запах сладкого миндаля. Мы растерли миндальные ядра и развели молоком. Это средство поможет твоим волосам стать еще гуще и расти быстрей.
У девушки и без того густые волосы, но кто же откажется от большей густоты? Далал ловкими движениями втерла смесь в кожу головы Эме. Одна служанка при этом смазывала ее волосы каким-то маслом, другая легкими поглаживающими движениями наносила смесь на лицо и шею, а еще две быстро обмазывали рыжеватой смесью тело.
Удивительно, но все пятеро умудрялись не мешать друг дружке. Было приятно, клонило в сон, и если бы не руки служанок, требовательно поворачивавших ее разомлевшее тело и голову в разные стороны, Эме действительно бы уснула.
Очнулась от того, что девушки принялись смывать с нее все нанесенное, а потом в чистую кожу втирать еще что-то пахучее и приятное.
Из хамама Эме вышла, едва держась на ногах, чистая и нежная, как младенец.
Далал была довольна:
– Ну вот, теперь ты хороша.
Эме позволили спать столько, сколько захочется, но перед сном заставили выпить две чаши напитка. Далал сказала, что это чай, но напитки ни в малейшей степени не походили на привычный чай, который девушка пила дома.
– Это настой из листьев хурмы, его надо пить маленькими глоточками, наслаждаясь.
Конечно, чтобы наслаждаться горьковатым вкусом настоя, надо привыкнуть, но Эме честно глотала настой потому, что Далал добавила, что это напиток красоты.
Второй она назвала зеленым и сказала, чтобы Эме привыкала, он очень полезен, потому Михришах Султан пьет только такой. Вкус у зеленого чая оказался приятным, не хуже обычного, который подавали к столу во Франции.
На вопрос о том, что это за рыжая масса, которой ее обильно смазывали, Далал кивнула:
– Хорошо, что ты интересуешься. Это была хурма с медом и йогуртом. Очень полезно и для тела, и для лица. Чтобы кожа была нежной и гладкой, за ней нужно постоянно ухаживать.
Эме вспомнила, как мучилась из-за сальной кожи ее кузина Роз-Мари, и вздохнула.
– Почему ты вздыхаешь?
– На Мартинике… там, где я жила… летом очень жарко, и сохранить кожу нежной и чистой тяжело.
– Разве во Франции бывает очень жарко?
– Мартиника – остров в Вест-Индии, это далеко от Франции.
– Как ты там оказалась?
– Я там родилась, а в Нанте училась.
– Если будешь слушаться, станешь еще красивей, чем была до сих пор! – заключила Далал, чем повеселила Эме. – И нечего смеяться! – надула губы старуха. – Завтра начнешь учить турецкий язык и все остальное.
– А что остальное, Далал?
– Увидишь.
Сказано это было так, словно Эме предстояло освоить какую-то очень трудную науку. Девушка вздохнула. Единственное, чего от нее не требовали, – ежедневных молитв. Зато теперь она молилась сама – истово, причем молча или шепотом. Господь и Дева Мария услышат такие молитвы, они ведь не сказанным словам верят, а тем, что рождаются прямо в сердце. Сказать можно что угодно, а вот то, что человек думает, и составляет его сущность.
Девушке нужно было научиться многому, что составляло "образование" наложницы, – турецкому языку, хорошо бы фарси и арабскому, чтобы понимать стихи, которые читает, игре на музыкальном инструменте (хотя бы одном), танцам и искусству любви.
Язык давался девушке легче всего, за ту пару месяцев, что она провела в неволе, так или иначе общаясь с поработителями, она запомнила основные фразы для повседневной жизни, многие просто помнила на слух, не понимая, что они значат. Неплохо далось изучение арабского, легко поэзия и игра на инструменте, весьма сходном с гитарой, которой Эме владела и без нынешних наставников.
А вот с танцами вышла загвоздка. Девушка была музыкальна, чувство ритма имела прекрасное, но дергать бедрами, выставив наружу живот, для вчерашней ученицы монастырской школы казалось слишком большим грехом.
Мудрая Далал сообразила, в чем дело, посоветовала:
– Помолись, попроси прощения, мол, ты же не по своей воле это делаешь…
Все равно не помогло: Эме стеснялась.
Однажды Далал позвала ее в просторную комнату, где, кроме них двоих, никого не оказалось. Зато из-за ажурной перегородки слышалась танцевальная музыка.
– Музыканты с завязанными глазами, никто тебя не видит. На меня не обращай внимания. Попробуй танцевать для самой себя.
Совет оказался дельным, знавшая движения Эме постепенно поддалась ритму и начала двигаться, закрыв глаза. Ей очень понравилось, конечно, никакого вихляния бедрами не было, и грудью она не трясла, но о том, что почти прозрачные шаровары держатся на бедрах, а сверху тонкая коротенькая кофточка, плотно охватывающая грудь, живот при этом не прикрывает, забыла.
Далал осталась очень довольна, но Эме категорически отказалась повторить это прилюдно:
– Я не падшая женщина, чтобы живот выставлять напоказ!
– Ты рабыня, не забывай об этом.
Эме твердо глянула в глаза наставнице:
– Что делают с непокорными рабынями. Бросают в Босфор?
– Бьют, – коротко и резко отозвалась Далал. – Ты зря думаешь, что тебя казнят. Нет, тебя накажут.
На мгновение Эме замерла, но тут же фыркнула:
– Бьют, не боясь испортить кожу?
Старуха снова ответила жестко:
– Здесь умеют бить так, чтобы было больно, но не видно. Поверь, я знаю. Я не старше нашей султанши и была не хуже тебя.
Эме не поверила своим ушам:
– Сколько тебе лет?
Старуха горько усмехнулась:
– Много меньше, чем кажется. А это… – она обвела рукой вокруг лица. – Я была строптива, и, не найдя на меня управы, стали проверять на моей коже снадобья.