Он чувствовал, что излишняя активность матери и ее способность вмешиваться в опасные заговоры могут серьезно навредить отношениям с дядей. Селим понимал, что, пока у султана нет другого наследника, с ним самим ничего не случится, конечно, многочисленные наложницы запросто могут вскоре родить Абдул-Хамиду сына, но этот шехзаде еще должен будет вырасти.
Для себя Селим решил, что постарается просто завоевать доверие Абдул-Хамида и доказать, что он весьма достойный наследник, но для этого сначала требовалось продемонстрировать покорность судьбе и уж никак не бунт.
Жалел ли Селим об участии в заговоре?
И да, и нет. Жалел потому, что заговор оказался столь нелепым, но в глубине души понимал, что, появись возможность повторить, просто поступил бы умней и осторожней. Он не был против дяди, относился к Абдул-Хамиду с уважением, хотя и считал его слабым, даже собственноручная казнь султаном великого визиря не поколебала уверенности шехзаде в том, что дяде лучше быть улемом, чем султаном. Толковал бы себе Коран, а управление оставил более решительным людям.
В число этих решительных Селим, конечно, включал себя и свою мать Михришах Султан.
Вот кто сумел бы править, но ее даже управлением в гареме не наградили! Главная женщина – сестра Повелителя Эсме Султан. Чем Михришах Султан хуже? Ее откровенно побаивался даже отец самого Селима султан Мустафа III. Селим слышал разговоры, что султан даже с наложницами встречался тайно, чтобы только не узнала Михришах Султан.
Последнее "мужское" решение умиравшего султана Мустафы – назвать наследником своего брата Абдул-Хамида, сидевшего в Клетке, а не своего сына Селима, которому шел тринадцатый год. Почему султан так поступил? Боялся, что империей станет править Михришах Султан, или опасался бунта из-за такого правления? Скорее второе.
Но почему сама Михришах смирилась с решением мужа, что обещал строптивой женушке умирающий султан Мустафа? Селим невольно пытался это понять, много раз хотел спросить свою валиде, но так и не решился.
Зато теперь Михришах Султан взялась активно отвоевывать свои позиции. Пока это привело только к неприятностям, хотя, надо признать, смертельными они не стали. Невольно вспомнились слова древних: что нас не убивает, делает нас сильней.
Селим был готов извлечь урок из провала, готов даже посидеть в Клетке, кое-чему поучиться у мудрого Али Хикмета, но вот Михришах Султан…
– Я виновата в том, что ты оказался здесь, я сделаю все, чтобы Повелитель освободил тебя.
– Валиде, умоляю не вмешиваться. Вы навредите еще больше. Пусть все идет своим чередом, я заслужил опалу, я ее переживу.
– У меня везде есть свои люди, я буду знать о каждом шаге султана и смогу быстро вытащить тебя отсюда.
Селим недоверчиво хмыкнул:
– Что же они не предупредили вас, что Повелитель все знает, валиде?
– Он не знал! Если бы не предательство Кубата…
– Достаточно! – поднял руку шехзаде. – Прошу вас, валиде, оставим уже эту тему. Дядя не собирается держать меня здесь вечно, сказал, как только поймет, что я выбросил глупости из головы и готов учиться управлению рядом с ним, то выпустит.
Михришах Султан замерла. Выходит, все ее переживания были напрасны?! Абдул-Хамид все давно решил, он готов немного попугать племянника и вернуть его к нормальной жизни, даже готов обучать управлению империей. А она едва не плакала сначала от досады, потом от страха, а потом от благодарности за подаренную надежду. Внутри снова росла досада, но теперь уже на Абдул-Хамида, который позволил ей испытать страх и отчаяние.
– Я буду приходить часто.
– Валиде, разве вам позволено?
– Да, раз в неделю.
– В какой-то определенный день недели? – Селиму вовсе не хотелось, чтобы мать снова завела разговор о власти, и он старательно отвлекал султаншу на другое.
– Вот еще! – фыркнула Михришах Султан. – Неужели я буду подчиняться таким глупым правилам? Я буду приходить, когда захочу, и так часто, как пожелаю. Я валиде, и никто, даже султан, не посмеет запретить мне видеться с сыном.
Селим рассмеялся: он снова видел перед собой свою мать, готовую свернуть городские стены Стамбула, если понадобится.
В Старом дворце, конечно, далеко не так удобно, как в собственном, но Михришах Султан сумела устроиться, потеснив многих других одалисок. На завистливое ворчание и недовольство не обращала ни малейшего внимания:
– Пусть будут счастливы видеть меня так близко! Это им не удавалось при прежнем султане, не удастся и позже. К чему обращать внимание на ворчание ничтожеств, не сумевших даже завоевать положение при дворе?
В ее словах был резон, ведь попавшая в гарем Мустафы III совсем девочкой строптивая грузинка сумела не только стать икбал и кадиной, родив султану наследника, но и взять Повелителя в руки, вынудив его отчитываться о каждой встрече с наложницей. С тех пор как Михришах Султан стала валиде наследника, шехзаде Селима, султан встречался со своими одалисками тайно! Властная натура Михришах не терпела соперниц даже просто рядом.
Куда Эме до такой…
Сама девушка начала приходить в себя после получения нового статуса – рабыни. Нет, она ни в малейшей степени не смирилась, отказываясь признавать себя невольницей, но мысли о волнах Босфора из головы выбросила, разве только как о пути бегства домой.
Но вот бежать уже не очень хотелось. Бежать означало потерять надежду оказаться в объятиях любимого. Эме просто раздваивалась.
Одна ее половина смотрела вдаль на воду Босфора или моря с мечтой уплыть на Мартинику, во Францию, в Италию… куда угодно, лишь бы туда, где она будет считаться свободной. Даже рождалась фантазия пробраться во французское посольство, переправиться во Францию и уже оттуда приехать с какой-нибудь миссией в Стамбул, чтобы свободно увидеть Селима.
Но вторая половина грустно констатировала, что это невозможно. Даже если удастся сбежать и добраться до Франции, не оказавшись снова в плену у пиратов, даже если она станет королевой Франции, Селим для нее будет потерян. Единственная возможность принадлежать шехзаде – подчиниться воле его валиде. Какой бы ни была Михришах Султан, Эме ей благодарна, ведь именно султанша купила ее у пиратов и предназначила своему сыну.
Думая о Селиме, Эме ужасалась: а вдруг с ним что-то случится?!
Но Михришах Султан после переезда принялась активно обустраиваться и наводить в Старом дворце свой порядок, чем страшно досаждала не только одалискам, но и евнухам: она командовала, приказывала, распоряжалась… Это означало, что у шехзаде все или почти все хорошо. Будь это не так, едва ли беспокойная валиде занималась своими делами, а не делами сына.
Конечно, Михришах Султан занималась делами сына, она ежедневно посещала Селима в Клетке, за несколько дней переносила ему половину библиотеки (делая вид, что забыла передать еще одну совершенно необходимую шехзаде книгу, причем передать только лично, она навещала запретную территорию так, словно была хозяйкой и там), доставила два сундука с одеждой, множество мелочей, большей частью совершенно ему ненужных, и каждый день передавала сладости, которые Селим тут же раздавал евнухам.
Оставленные почти без присмотра слуги и Эме с Далал жили сами по себе.
После их переезда из Кючюксу во дворец Михришах Султан прошло всего несколько дней, девушка не успела привыкнуть ни ко дворцу, ни к этой стороне Босфора. Азиатская сторона была куда тише и проще. На европейской, где дома Стамбула встали на месте домов бывшего Константинополя либо просто сменили хозяев, вместе с утренним криком муэдзинов начинался шум, заглушить который не могли даже сады дворцов.
Далал говорила, что в султанском Топкапы совсем тихо, там даже в покоях второго двора придворные объясняются на языке жестов, чтобы не мешать своей болтовней Повелителю. А уж в гареме и того тише, разговаривают шепотом, передвигаются бесшумно.
– Значит, в Старом дворце лучше, свободней? Тогда почему же все рвутся в Топкапы?
– Здесь, – Далал обвела рукой вокруг себя, – все, кто не нужен султану. Сюда попадают наложницы и рабыни прежнего султана и те одалиски нового, которые больше его не интересуют.
– Но Айше Хатун, которая должна родить сына, тоже здесь?
– А где же ей вынашивать ребенка, не у султана же перед глазами?! – возмутилась такой бестолковостью подопечной Далал. – Накшидиль, ты словно вчера родилась!
Далал теперь уже на примере конкретных девушек, живших в Старом дворце, объясняла устройство гарема султана.
– Самая главная здесь Айше Хатун…
– Ты же вчера говорила, что главная женщина гарема – Эсме Султан, сестра Повелителя?
– В обоих дворцах – Топкапы и Старом – да, но она управляет гаремом. Не перебивай. Айше Хатун, если родит сына, станет кадиной – женой Повелителя.
– Будет свадьба?
– Свадьба? Зачем? Нет, султаны много лет не женились, потом султан Сулейман ради своей Хасеки Хуррем нарушил этот обычай, женились на своих наложницах и их сыновья, а потом снова пошел разлад – кто хочет, конечно, называет кадину законной женой. Для этого достаточно просто привести кадия и перед ним сказать, что признаешь женщину своей женой. Это неважно, ведь положение от этого не меняется, дети все равны, а наследником станет тот, кого назовет султан…
Чуть помолчав, словно споткнувшись, добавила:
– Или янычары…
Сокрушенно вздохнув каким-то своим мыслям (Эме уже научилась не вызнавать, что это за мысли, все равно не скажет), Далал продолжила:
– Разие, Жасмин и Фирузе – икбал. А Амина и Шехсувар даже были кадинами.
– Их разжаловали?
Далал не поняла вопроса, пришлось объяснить:
– А… нет, не разжаловали, просто они родили девочек, и Повелитель больше не взял их к себе на ложе. Шехсувар родила девочку, когда Повелитель еще был в Клетке, потому малышка долго жила вне дворца, но теперь ее привезли сюда. Зато она названа в честь сестры султана – Эсме.
– Что значит "икбал"?
– Это значит, что они побывали на ложе у Повелителя. Возможно, не раз, но либо не сумели родить ему ребенка, либо родили, но дитя не выжило. А Шевкефза, Рахиме, Рабия… – Далал перечислила десяток девушек, – были гезде.
– А это что?
– Это значит, что Повелитель их заметил, но к себе не взял, просто поинтересовался, как зовут. Остальные джарийе, то есть служанки.
– А я?
– А ты к султанскому гарему отношения не имеешь и считаешься джарийе Михришах Султан. И лучшее, что ты сможешь сделать, – родить будущему султану сына, дождаться, когда тот станет новым султаном, и превратиться в валиде – мать Повелителя, главную женщину империи. Но для этого надо не просто слушать, раскрыв рот, а учиться.
"Нет, – вздохнула Эме, – лучшее, что я могу сделать, это заснуть и больше не проснуться". Потому что родить сына и стать валиде – значит больше никогда не увидеть родной Мартиники, не побывать не только в Париже, но и в Нанте, не стать самой собой. А шальвары и прозрачные рубахи, необходимость есть с низеньких столиков руками, греться у очагов и спать на тонких матрасах вместо нормальных каминов и перин, ей надоели.
Почему-то не верилось в счастливое будущее. Эме по-настоящему затосковала. Сердце подсказывало, что должно произойти что-то, что изменит ее жизнь еще раз, но главное – сердце-вещун говорило о невозможности счастья с любимым.
Душные ночи напоминали ей Мартинику и родительский дом, но запахи цветов из сада были иными, да и голоса тоже… Шум моря, крики вездесущих чаек, далекий плеск весел по воде – все родное и чужое одновременно. Так хотелось вдохнуть даже неприятный серный запах Мон-Пеле, Лысой горы. Иногда, глядя на чаек, Эме завидовала им от души, они могли лететь куда угодно, но почему-то не улетали. Да и чайки были другие, у этих дом здесь, в Стамбуле.
Тоска по родине слилась с тоской по любимому, а еще по своей неудавшейся судьбе. Хотя Далал эту судьбу неудавшейся считать категорически отказывалась и продолжала внушать, что Накшидиль одна из самых везучих девушек во всем подлунном мире.
– Да уж, везения столько, что сама себе завидую…
Эме почти привыкла к новому имени – Накшидиль, все равно никто не называл прежним. Тоску это не уменьшало.
Лето выдалось на редкость жарким, это признавала даже знающая все Далал, потому Эме старалась как можно больше времени проводить в беседках с видом на воду. Далал ворчала, что она загорит, как простолюдинка, обмазывала девушку смесью огурца и меда с ног до головы, чтобы отбелилась и без того белоснежная, без единого пятнышка, кожа, заставляла укрываться и от солнца, и от ветра, требовала, чтобы служанки отгоняли любых насекомых, будь то комар, или муха, или даже бабочка. Ее подопечная должна оставаться драгоценным цветком до того времени, пока его не сорвет тот, кому она предназначена.
Иногда Далал начинала сомневаться, будет ли это шехзаде Селим. Обидно, если такая красота предназначена всего лишь, чтобы усладить шехзаде в его Клетке, родить сына, как ей предназначено, и много лет скучать взаперти. Почему-то Далал казалось, что у Накшидиль более яркая судьба.
Шехзаде Селим которую ночь лежал без сна, закинув руки за голову. В окно была видна яркая звезда на черном ночном небе, где-то плескалось море, тихо шелестел ветерок в кронах деревьев.
Все немного успокоилось. Селим уже понял, что казнь ему не грозит, султан просто хочет привести мысли племянника в порядок и направить их в нужное русло. Этому хорошо поспособствовал Али Хикмет, Селим действительно начал смотреть на многое иначе, чем ему внушала мать.
Но сегодня его мысли были далеки и от мудрого Али Хикмета, и от султана, и даже от матери. Селим думал о Накшидиль.
Ему не удалось взять девушку себе тогда, потом закружили дела, связанные с дальними разъездами, потом был раскрыт заговор… Теперь воспоминания о девушке снова взяли верх. Селим мысленно касался рукой нежной кожи ее щеки, представлял, как сбрасывает с великолепного тела тонкую сорочку, мысленно скользил по груди, тонкой талии, узким девичьим будрам, ножкам…
Она стройная, очень стройная, это видно даже под тканями, заботливо укутавшими юное тело, чтобы сберечь от чужих глаз для него.
Селим был благодарен матери за такой подарок, лучшей наложницы и не найти. Кроме всего, Накшидиль явно ответила ему взаимностью, для шехзаде мысль, что наложницу можно завоевывать, была неприемлема. До сих пор его наложницы были послушны, стоило повести на какую-то взглядом – падала в руки, словно спелый плод, старалась возбудить, соблазнить, очаровать.
Селим вдруг понял, чем, кроме необычной даже для гарема красоты, очаровала его Накшидиль – она явно загорелась страстью, но была смущена и совсем не пыталась очаровать. Он понимал, что девушка будет покорна его воле, но не потому, что рабыня, а потому, что влюблена. Это добавляло прелести Накшидиль.
Пожалуй, стоило сказать матери, чтобы привела ее сюда. Валиде это сумеет, она и к Абдул-Хамиду приводила красавиц, Шехсувар даже дочь родила.
Опальный шехзаде до самого рассвета мечтал о том, как скоро заключит в объятия свою возлюбленную, как та страстно ответит на его ласки, как они сольются в экстазе любви…
Но в жизни редко происходит так, как хочется, судьба большая мастерица подбрасывать самые нежданные (и нежеланные) события.
Ты можешь помочь…
Шли день за днем. Михришах Султан, развив бурную деятельность, довольно быстро уперлась в пределы возможного, все же Клетка не дворец, и снова оказалась почти без дел. А если султанша была не у дел, она начинала плести или хотя бы задумывать интриги.
Мысль о том, что Айше вот-вот родит сына, которого Абдул-Хамид назовет первым наследником престола, не давала Михришах покоя. А Селим все сидел в Клетке. Это "все" длилось только неделю, но в таком случае и день может стать роковым. Михришах уже не боялась, что султан казнит племянника, но боялась, что сделает его вторым в очереди на трон.
Нужно было немедленно найти способ убедить Абдул-Хамида, что лучше Селима наследника не существует. Михришах уже забыла о своей попытке свергнуть Абдул-Хамида. Теперь она думала только о том, чтобы войти к нему в доверие и доказать, что ребенок Айше, даже не родившись, уже ни на что не годится. В конце концов, сколько пройдет времени, пока этот будущий малыш (а вдруг он окажется уродом или калекой, вдруг будет глуп или медлителен или, наоборот, уродится сумасшедшим, как его мать) вырастет, чтобы быть способным читать, водя пальцем по строчкам?
Михришах Султан прекрасно понимала, что ничего этого говорить Абдул-Хамиду нельзя, пока у него только дочери, сын, если это будет сын, первый, а первый (и единственный) сын всегда лучше любых других на свете. Нет, нужно применить какую-то хитрость, чтобы и султана убедить, и с Айше не поссориться. С ней опасно ссориться, она кадина и даже может стать валиде, хотя эту роль Михришах Султан безоговорочно оставляла себе.
– Принесите кофе, – приказала она служанкам, устраиваясь удобней в беседке сада. – И пусть придет Накшидиль.
Почему приказала позвать девушку, пока еще не понимала сама. Внутри уже родилась какая-то мысль, но пока не оформилась окончательно. Однако в то мгновение Михришах уже понимала, что будущее решение вопроса с Абдул-Хамидом почему-то связано с Накшидиль.
Кофе принесли раньше, чем пришла девушка. Пригубив чашечку, Михришах наблюдала, как приближается по дорожке стройная фигурка. Накшидиль хороша, очень хороша какой-то нежной красотой, контрастной с красотой султанской кадины Айше, та горячая, словно уголь, неистовая, как необъезженная лошадь, напористая и требовательная.
А Накшидиль мягкая и нежная, хотя характер тоже ой какой.
Султанша даже замерла, прижав чашечку к губам, затаила дыхание от понимания, что нужно сделать.
Вот кто нужен султану! Абдул-Хамид уже явно устал от неистовой Айше и с удовольствием отвлечется на нежную красавицу. И повод есть – Айше Хатун на сносях, Повелитель одинок, ему нужна услада. Этой усладой станет Накшидиль!
Девочка обучена всему, Михришах сама постаралась, еще пара уроков и наставлений – и лучшей одалиски не найти. А красотой Накшидиль легко затмит любую обитательницу гарема, она совершенна не только чертами нежного лица, но и каким-то внутренним свечением. Михришах недаром старательно прятала этакую красоту от чужих завистливых глаз – готовила девушку для сына.
Но если выбирать между троном и Накшидиль, то стоит выбрать трон. Красивых, даже очень красивых девушек много, а трон Османов один, за него можно отдать не только красавицу, но и мать родную (хотя Михришах предпочитала, чтобы сын не жертвовал ею даже ради трона).
Накшидиль уже подошла к беседке. Султанша отставила чашку и внимательно наблюдала за ней. Попав к султану, Накшидиль сумеет его очаровать. Абдул-Хамид любит все европейское, знает французский (хотя француженкой была свекровь самой Михришах – Эмине Михришах Кадын, до гарема будущую мать будущего султана Мустафы звали Агнесс). Только как убедить девушку, что она должна стать наложницей пожилого султана вместо Селима, в которого та влюблена, что…
Решение пришло мгновенно.
– Накшидиль, проходи, присядь рядом со мной, я хочу с тобой поговорить.
Эме присела. Глаза немного припухли и красны… Нужно выговорить Далал: куда смотрит старуха, знает же, что ночные слезы ложатся тенями и морщинками под глазами.
Но сейчас заплаканные глаза красавицы были Михришах на руку.