– Это ты можешь оставлять дома детей на произвол судьбы.
Хотелось крикнуть, что готова была взять с собой всех и не только до Эдирны, но и вообще далеко-далеко, а еще лучше не возвращаться с Повелителем и детьми в это змеиное логово, но сдержалась. Сладко улыбнувшись, почти пропела:
– Как это на произвол судьбы? Они остались с валиде, кому же еще я могла доверить своих детей?
Махидевран и Хатидже-султан зашипели, склонившись друг к дружке, валиде молча поджала губы.
Почему, за что они ее не любят? Махидевран понятно – Роксолана заняла ее место, а эти две, ведь не сделала ни Хафсе, ни Хатидже ничего плохого.
Султанская сестра тронула Махидевран за руку:
– Расскажите лучше о Разие… Думаю, они с вашей Ханим-султан могли бы подружиться.
"Как же! Ханим-султан умная девочка, она твоей Разие не пара!" – зло подумала Роксолана. Кроме того, Разие в Канье, а Ханим-султан в Стамбуле.
И вдруг поняла, зачем Махидевран привезла с собой малышку. Видно, девочка становилась все больше похожа на свою мать в молодости – живой укор Повелителю о том, что он забыл. Сулейман очень любил и баловал Михримах, если он примется одаривать и Разие, то наверняка оставит ее в Стамбуле. А вместе с дочерью и мать… и у Мустафы будет повод то и дело приезжать в Стамбул…
Роксолана чувствовала, как растет раздражение. Валиде никогда не любила ее детей, зато обожала Мустафу, а теперь вот Разие… А валиде может многое. Сама дочь Махидевран сидела рядом с матерью и, раскрыв рот, слушала разговоры взрослых.
– Баш-кадина, не лучше ли вашей дочери погулять по саду? Едва ли ей интересны наши беседы.
Хуррем права, но правота ненавистного человека ненавистна вдвойне.
– Разие еще мала, чтобы их понимать.
– Тем более, – как можно лучезарней улыбнулась Роксолана, прекрасно понимая, что этим выводит Махидевран из себя сильней, чем криком, – ребенку интересней в саду.
– Там ваша Михримах со своей гяуркой!
Конечно, соперница имела в виду Марию, которая так и не приняла ислам. Хотелось сказать, что эта гяурка в тысячу раз умней всех служанок баш-кадины, вместе взятых, но Роксолана сумела сдержаться. Спокойно пожала плечами.
– Сад большой, там можно и не встретить учительницу итальянского, тем более сейчас она занимается с Мехмедом или его братьями. – Роксолана постаралась рассмеяться как можно задорней. – Повелитель поручил Мехмеду следить за тем, как занимаются остальные шех-заде, и наследник помогает Бирги Атаулле Эфенди, как может. Это так забавно…
Знала, чем ударить: прозвучало и то, что целых три шех-заде в Стамбуле, и то, что Мехмед наследник. Она не сказала, что Мехмед первый или единственный, потому не придерешься, но Хафса не сдержалась:
– Наследник Мустафа, Хуррем!
Та округлила глаза:
– Разве только он? Мустафа первый, но Мехмед, Селим, Баязид и Джихангир следуют за ним. Об этом нельзя упоминать? Мальчики так гордятся и так хотят быть похожими на старшего брата. Как жаль, что шех-заде Мустафа не приехал, Мехмед скучал по нему.
Скандал был готов разразиться, спасло только появление служанок, одна за другой несущих блюда с обедом. Валиде сделала знак, чтобы прекратили разговоры:
– Давайте поедим без ссор.
Для турок трапеза священна, вкушать то, что дал Аллах и приготовили руки умелых поваров, нужно с чувством. А запахи, которые разносятся от блюд, вызывают слюнки даже у сытого.
В дворцовой кухне тысячи поваров, каждый из которых умелец в приготовлении определенного блюда – кто-то варит умопомрачительные супы, кто-то делает вкуснейшие кебабы, кто-то мастерски готовит долму, кому-то лучше удаются пилавы, а кто-то волшебник в приготовлении сладостей…
Каждый из поваров считает обязанностью время от времени посещать мавзолей знаменитого повара прошлого Атеса Бази Вели в Конье и брать туда с собой щепотку соли. Считается, что эта соль – залог будущего успеха на кухне.
Повелителю готовят отдельно, валиде, кадинам и шех-заде отдельно, а прочим обитателям гарема отдельно. Неудивительно, никто не хочет быть отравленным, всю пищу султана сначала пробует сам повар, потом врач, а уж потом кушает Повелитель. Обычно он ест один, изредка приглашая к своему столу кого-то из близких либо присоединяясь к трапезе валиде. Когда-то частенько в своей спальне кормил ужином Хуррем, но те времена прошли, Повелитель уходил в походы и отвык от совместных трапез со своей любимой.
Валиде тоже не часто приглашала к себе кадин и дочь, присутствие за трапезой одной из них требовало приглашения и других, а портить аппетит одним видом Хуррем Хафса вовсе не хотелось. Но присутствие приехавшей издалека Махидевран обязывало валиде устраивать хотя бы иногда совместные трапезы, как сейчас…
– Имам Байылды (имам упал в обморок)! – возвестил повар.
– Что?! – обомлела валиде. – Кто?
Какой имам упал в обморок и почему ей об этом докладывает повар?
Повар Абдулла-ага, несмотря на произнесенную фразу, улыбался во весь свой щербатый рот, чем окончательно изумил женщин.
– Валиде-султан, это блюдо называется "Имам Байылды". Попробовав его, имам упал в обморок от необыкновенного вкуса.
Дочь валиде Шах-султан, пришедшая к матери, чтобы повидаться с Махидевран, не удержалась и хихикнула:
– Или умер от отравления?
Абдулла-ага сумел не выдать своего недовольства, только и без того тонкие губы поджались в ниточку. Но что мог возразить даже замечательный повар сестре султана? Склонился в поклоне, выдавил кривую улыбку, замотал головой:
– Нет, Шах-султан, не было такого. Вкусно оказалось очень…
Действительно вкусно, дворцовые повара умели придать любому блюду неповторимое очарование, подчеркнуть достоинства каждого продукта, не пересаливая и не гася большим количеством приправ. Конечно, женщины, как имам, в обморок не упали, но фаршированные баклажаны съели все.
За успехом соперника ревниво следил Искандер, которому больше удавались пилавы, ждали своей очереди Вали, замечательно готовивший курицу в карамели, Алан, мастерски делавший кадын буду кэфте ("дамские бедрышки"), Мурад, у которого пахлава и нурие получались – пальчики оближешь, Али с выставленным на льду мухаллеби (молочным киселем), перетаптывался с ноги на ногу еще один Мурад, готовый жарить тулумбу такого крошечного размера, что пальчики прелестниц, которыми те брали лакомство, казались огромными, Насир с лимонным, розовым и апельсиновым шербетом…
Одно блюдо сменяло другое, служанки носили и носили яства, фрукты, перемежая все шербетами, подавая воду для мытья рук, убирая остатки… все молча, так, словно их и не было рядом. Но можно не сомневаться, что услышали и запомнили каждое слово, каждый вздох, заметили каждый косой взгляд, которые были произнесены или брошены присутствующими.
Это служанки валиде-султан все, что заметили, перескажут хезнедар-уста, а та, выбрав достойное внимания, госпоже. Об этом все помнили, а потому улыбки и взгляды присутствующих, даже когда никто не смотрел, были притворными и приторными. Роксолана тоже помнила, тоже улыбалась и старалась выглядеть любезной, уделяя больше внимания еде, чем собеседницам, хотя ее к беседе не принуждали.
Обед у османов дело серьезное и долгое, потому закончился не скоро. Когда попробовали все новые шербеты и отдали дань сютлачу (молочной сладости), уже тянуло вечерней прохладой… Служанки убрали опустевшие блюда, поставили фрукты и сласти просто для перекуса и тихо исчезли.
Роксолана словно заткнула уши, смотрела на родственниц и видела только шевелящиеся губы. По тому, как отводили глаза, понимала, что говорят о ней, делая вид, что болтают о погоде, о том, что надоела жара, скорей бы уж начались дожди… Хотелось крикнуть, что дожди превратят дороги в непролазную грязь, заставят ходить в мокрой одежде, дрожать от холода, что нельзя думать только о себе. Но она молчала, чем раздражала собеседниц еще сильней.
Уйти? Скажут, что зазналась, что пренебрегает их обществом, а еще значит дать новую тему для пересудов и возможности при случае пожаловаться Повелителю. Нет, она вытерпит, пусть болтают.
Неслышно появился главный евнух, скользнул к валиде, что-то зашептал. Скосив глазом, Роксолана заметила, что и у этого походка с каждым днем становилась похожей на предыдущего, и весь он словно обретал внешность прежнего кизляра-аги. Видно, должность обязывает и накладывает отпечаток. Нынешний евнух уже сделал выбор в пользу валиде-султан, он не рисковал поступать самостоятельно ни в чем, скорее всего, его поставила на это место сама валиде, помнил, кому обязан возвышением.
О чем пришел сообщить: что молоко на кухне скисло или что для завтрашнего хаммама дров может не хватить?
Нет, ошиблась, потому что валиде, выслушав евнуха, счастливо улыбнулась и возвестила:
– Хвала Аллаху, Повелитель возвращается!
Женщины радостно отозвались:
– Инш Аллах! Мир ему и благоденствие!
Немного погалдели, обсуждая новость, потом Хатидже не выдержала:
– Ты не знала этого, Хуррем, Повелитель не написал тебе?
На мгновение Роксолана замерла. Вопрос с подвохом: если не знала, значит, Повелитель не счел нужным поделиться такой радостью, если знала, то почему не сказала валиде?
Еще мгновение, и ее молчание выдало бы эти мысли, но выручило появление Гёкче, та склонилась перед валиде:
– Валиде-султан, позвольте передать письмо Повелителя Хасеки Хуррем?
Хафса только сделала разрешающий жест, не удостоив служанку ответом. Но Гёкче это не смутило, девушка скользнула к Роксолане и протянула письмо. Установилась полная тишина, все ждали, что же в этом послании. Женщина уже была готова распечатать письмо, но ее рука повисла в воздухе:
– Гёкче, кто принес послание?
Девушка замерла, растерянно оглядываясь.
– Я спросила, откуда у тебя это письмо? – Голос Роксоланы звучал все громче. – Печать Повелителя была отклеена и приклеена заново. Кто посмел читать личное послание падишаха?!
По тому, как Гёкче беспокойно стрельнула глазами на главного евнуха, Роксолана уже поняла кто именно, но сейчас требовалось, чтобы подозрение подтвердилось.
Бедная Гёкче встала перед выбором: выдать евнуха и получить врага или предать хозяйку и тем самым потерять ее покровительство. Губы у девушки уже начали дрожать, а в опущенных вниз глазах выступили слезы. Роксолана разозлилась, молчание Гёкче означало, что и на эту служанку она не может положиться. Плохо, очень плохо, потому что Гёкче одна из немногих по-настоящему преданных.
Все решил сам кизляр-ага, он склонил голову, едва не уронив тюрбан:
– Гёкче не виновата, госпожа, это я вскрыл письмо, но не читал его. Простите, не сразу разобрал, что оно вам.
Роксолана резко повернулась к евнуху:
– А как же поняли, что мне, если не читали?
Тот сокрушенно вздохнул:
– Увидев подпись.
– Я сообщу Повелителю, что слуги позволяют себе вскрывать его письма. Валиде, позвольте мне уйти?
Не дожидаясь ответа, Роксолана поднялась и направилась прочь, попрощавшись с остальными легким поклоном. Женщины молчали, она имела право быть недовольной. Кизляр-ага, забыв о валиде, семенил следом за Хасеки:
– Хуррем-султан, я не читал письма и вскрыл по ошибке. Простите…
Она словно не замечала ни евнуха, ни поникшей Гёкче, только у своей двери вдруг остановилась, приподняв бровь:
– А ты куда?
– Госпожа, я не виновата…
– Я тебя ни в чем не виню, но ты мне больше не служишь. Хезнедар-уста найдет тебе другую госпожу. Но если ты, – Росксолана буквально зашипела девушке в лицо, – хоть слово кому-то скажешь о том, что видела и слышала рядом со мной, я тебя уничтожу. Полетишь в Босфор в кожаном мешке, и валиде не спасет! Ненавижу предательниц!
– Госпожа, я не предавала вас! Кизляр-ага передал письмо таким, каким я принесла его вам!
– Ты не слышала, что я сказала? Я отдаю тебя хезнедар-уста.
Дверь в комнаты Роксоланы уже была открыта, там слышали все. Стоило войти, как навстречу шагнула Мелек:
– Тогда и меня, госпожа.
– И меня, – поддержала ее Мария.
– Я тоже, пожалуй, пойду… – вздохнула Зейнаб.
– Вы?!. Сговорились?!
– Гёкче не виновата. Кизляр-ага дал ей письмо и велел отнести вам. Нельзя наказывать за то, чего она не делала.
Роксолана обомлела, она могла просто уничтожить любую из служанок, приказать запороть их, продать, утопить всех, кроме Зейнаб, но понимала, что останется совсем одна. Можно купить новых, которые ничего не будут знать о ней самой, но у них будут чужие руки, чужие уши, чужие имена…
Без сил опустилась на диван, кивнула Зейнаб:
– Верни ее. Скажи, я не сержусь.
Та сокрушенно покачала головой:
– Я-то скажу и верну, вон она стоит, плачет. Но вы почему со всеми в ссоре? Все плохие – Махидевран-султан, валиде-султан, кизляр-ага, Хатидже-султан, даже Гёкче… Нельзя со всем миром в ссоре быть.
Хотелось крикнуть, чтобы служанка не смела учить, указывать на ошибки, но вспомнила, что Зейнаб здесь по своему желанию. Конечно, Роксолана могла и ее наказать, но при мысли о полном одиночестве в окружении ненавидящих людей становилось страшно. Если не уберегут те, кто верно служит, то жить недолго.
Не удержалась, расплакалась. Служанки собрались вокруг, подали розовой воды, шербет, предложили большой платок, принялись успокаивать. Слезы прекратила Зейнаб, напомнив:
– Что в письме Повелителя?
Роксолана даже ахнула, она так увлеклась своей обидой, что забыла о письме Сулеймана! Сорвала печать, впилась глазами в строчки.
Он действительно писал, что возвращаются, скоро будут дома… Писал, что тоскует по ней и детям, что мысленно птицей летит в Стамбул… Правда, стихов на этот раз не было, но было главное: сквозь скупые строчки рвалось горячее "люблю".
Роксолана снова плакала, но уже счастливыми слезами, правда, ничего доброго Гёкче и остальным не сказала, не желала расплескивать свое счастье вокруг, хранила в себе. Она не заметила, как осуждающе качала головой Зейнаб: плохо, что ожесточается сердце султанши, очень плохо…
Зейнаб ничего не сказала госпоже, а вот девушкам выговорила:
– Что это удумали – от госпожи куда-то проситься?! У хезнедар-уста лучше будет? Станете двор мести или печи топить, будете вместо хорошей еды объедками питаться и по пяткам удары получать!
Это была неправда, хезнедар-уста и сама валиде вовсе не были жестокими, и наказывать без дела никогда не стремились, напротив, Хафса считалась справедливой хозяйкой, только отъявленных лентяек и воровок били или держали на хлебе и воде. Если девушка не склочница, работала хорошо и не была неряшлива, она жила спокойно и была уверена в своем будущем. Мало кто рассчитывал попасть на ложе к Повелителю, особенно сейчас, когда там бывала одна Хуррем, но после девяти лет службы прилежные служанки получали волю, если не были до того выданы замуж, то получали просто деньги на жизнь и небольшой домик.
Правда, мало кто добровольно выходил за ворота гарема, что делать девушке даже с домиком и деньгами в страшном, чужом мире без родных и близких? Нет, оставались служить прежней хозяйке или находили новую, учили молодых служанок, выполняли нетяжелую работу, коротая свой век. Гарем прирастал не только молодыми красавицами, купленными в Бедестане, но и теми, кто уже не был рабынями, но продолжал жить внутри ворот Баб-ус-сааде.
Об этом не раз думала и валиде. В последние годы после того, как Повелитель едва не погиб от руки Фирюзы, выдававшей себя за сестру шаха Тахмаспа Перихан-ханум, его сердцем полностью завладела Хуррем, и новых наложниц уже не покупали. Любая попытка приобрести для гарема молодых красавиц вызывала просто гнев Хасеки, так было, когда Хафса решила подарить двух славянок – по одной Сулейману и самой Хуррем, Хуррем возмутилась так, что пришлось забирать обеих, а взамен дарить евнухов.
Но для девушек пять лет много значат, гарем старел на глазах. Хуррем не желала этого замечать, конечно, она не могла запретить Хатидже-султан покупать себе красавиц, но та тоже боялась неверности Ибрагима-паши и предпочитала служанок постарше и пострашней. Хафса старалась не давать Хуррем поводов для ссоры и предпочитала верную, хотя уже не такую быструю Самиру. А вот Махидевран привезла с собой отменных красавиц, видно, нарочно выбирала на рынке для поездки. Самой не вернуть сердце Повелителя, так хоть кто-то из рабынь сумеет завоевать его.
– Махидевран, где ты таких служанок набрала? И не глупые…
Баш-кадина усмехнулась одними глазами, вслух смиренно произнесла:
– Я постаралась для гарема Мустафы набрать красивых и умных девушек.
Хафса решила, что пришла пора поговорить откровенно, тем более они остались одни, а султан возвращается из похода.
– Надеешься, что Повелитель вернет тебя в гарем?
Лицо Махидевран стало каменным. Она вовсе не глупа и понимала, что свое время упустила. Вернуться, чтобы подсунуть на глаза султану новую красавицу из тех, что привезла? Нет, это глупо, кто знает, что у них на уме? Вздохнула, расправила складки ткани на коленях, произнесла тихо, так чтобы не услышал никто, кроме валиде:
– Буду просить перевести Мустафу в Манису. Достоин ведь. Он в Конье хорошо справился, все так говорят. Наследник должен править в Манисе.
Хафса кивнула:
– Это разумно. Я тоже буду просить. С Хуррем сейчас не ссорься, ни к чему.
Но поссориться пришлось… И именно из-за красавицы-служанки.
Две красивы, далеко не глупы и так и стреляли глазами по сторонам. Большие темные глаза, нежная, словно персик, кожа, красивой формы губы… Не так часто бывает, когда все лицо красиво, чаще хороши глаза, именно они видны в прорези яшмака, блестят, зовут в неведомые дали… или, наоборот, пугливо подрагивают ресницы…
У этих не подрагивали, то ли от природы не отличались боязливостью, то ли Махидевран научила, были готовы взять Повелителя приступом.
Это совсем не понравилось Роксолане – одно дело Махидевран, которая для Сулеймана ушла в прошлое, но совсем иное эти две юные красавицы. Распорядилась:
– Зейнаб, узнай, кто они такие, что умеют и что знают.
Старуха покачала головой:
– Вай, госпожа, они простые служанки, погостит хозяйка, и уедут…
Но что-то в голосе верной Зейнаб заставило Роксолану насторожиться.
Так и было, хитрая Махидевран привезла не кого попало, она подобрала таких, чтобы поговорить умели тоже. Обе знатного рода, много знали и умели. Серьезная опасность…
И злиться на Махидевран глупо, это ее право иметь красивых, умных служанок. Но к возвращению из похода Повелителя этих красавиц быть в гареме не должно, Роксолана хорошо помнила лже-Фирюзу и свои тогдашние мучения. От воспоминаний на сердце похолодело: а вдруг и эти приехали, чтобы отравить Повелителя?! Махидевран была бы выгодна смерть Сулеймана, ее сын становился следующим султаном, а она сама валиде-султан.
– Зейнаб, разве можно быть уверенной, что это не новые Фирюзы?
– Не бери грех на себя дурными мыслями, Хуррем, – в минуты серьезных разговоров старуха обращалась к Роксолане, словно к младшей, а не старшей по положению, – не подозревай Махидевран в страшном.
Но возникшая мысль уже не отпускала…
– Зейнаб, Махидевран может ничего не знать. Откуда они? Конья совсем рядом с Тебризом, может, их Тахмасп прислал?
– Конья рядом с Тебризом? Совсем рядом, месяц пути, госпожа.
Но Роксолана стояла на своем: