Перед самой дверью башни они переглянулись, и Дона похлопала Уильяма по плечу. В первый раз за весь вечер он улыбнулся и кивнул, давая понять, что не подведет. Стоило ему постучать в дверь башни, как он чудом преобразился. Перед Доной стоял уже не прежний тихий, вкрадчивый Уильям, а настоящий врач, уверенный в себе. Зычным грубоватым голосом он взывал к стражникам:
- Есть ли здесь некий Захария Смит? Его хочет видеть доктор из Хелстона.
В башне откликнулись, дверь вскоре распахнулась, и на пороге показался стражник. От жары он скинул куртку и закатал рукава выше локтей. Увидев "доктора", он радостно ухмыльнулся.
- Выходит, ее светлость не забыла своего обещания? Входите, сэр. Добро пожаловать. У нас здесь столько эля, что хватит окрестить младенца, да и вас в придачу. Так это был мальчик?
- Именно так, мой друг, - сказал Уильям. - Чудесный мальчуган, точное подобие его светлости.
Он довольно потер руки и последовал за тюремщиком внутрь башни. Дверь они за собой не закрыли, и Дона, пробравшись поближе, могла слышать, что происходит внутри. Она слышала их шаги, звон стаканов, смех стражника.
- Ну, рассказывайте, сэр! - проговорил стражник. - Я четырнадцать раз становился отцом и кое-что смыслю в деторождении. Так сколько весит ребенок?
- О, - замялся Уильям. - Ах да, вес. Дайте-ка взглянуть…
Дона давилась от смеха, представляя, в каком недоумении сдвинулись брови Уильяма, для которого явилось настоящим открытием то, что вокруг какого-то младенца может возникнуть столько вопросов.
- Что-то около четырех фунтов, не могу припомнить точную цифру, - наконец ляпнул он наобум.
Тюремщик даже присвистнул от крайнего изумления, а его помощник так просто затрясся от хохота.
- И вы называете его славным мальчуганом? - воскликнул он. - Хоть убейте меня, сэр, но этот ребенок - не жилец на белом свете. Мой младшенький при рождении потянул на все одиннадцать фунтов, а выглядел совсем крохой.
- Разве я сказал четыре? - спохватился Уильям. - Ну, конечно, оговорился. Я хотел сказать четырнадцать. Более того, теперь-то я припоминаю - он весил где-то между пятнадцатью и шестнадцатью фунтами.
Тюремщик снова присвистнул.
- Храни вас господь, сэр. Как же вы справились с такими родами? Вам, наверно, приходилось спасать ее светлость, а не ребенка. Как она себя чувствует?
- Прекрасно, - с готовностью ответил Уильям. - В самом радостном настроении. Я ушел, когда она с его светлостью обсуждали, каким именем наречь новорожденного.
- Никогда бы не подумал, что она такая отважная женщина! - удивился стражник. - После всего этого вы, сэр, заслужили тройную порцию эля. Принять ребенка весом в шестнадцать фунтов - это вам не шутка. За вас, сэр, за младенца и за ту леди, что была у нас! Она стоит двадцати леди Годолфин - или я уже совсем ничего не понимаю в жизни!
На некоторое время установилась тишина, прерываемая звяканьем стаканов. Дона слышала, как тюремщик глубоко вздохнул и причмокнул губами.
- Ручаюсь, во Франции иначе варят это зелье, - наконец возобновил он беседу. - Там все больше виноград, лягушки всякие, улитки и все такое. Недавно я снес стаканчик наверх, своему пленнику. И скажу вам, сэр, что для человека, готовящегося утром умереть, он просто рыба с холодной кровью. Одним глотком он осушил стакан и, посмеиваясь, похлопал меня по плечу.
- Что с них взять, с этих иностранцев? - вмешался в разговор второй стражник. - Все они на один лад - французы, голландцы, испанцы… Им подавай женщин и выпивку, больше их ничто не интересует. А стоит вам от такого отвернуться, как сразу получите удар в спину.
- Что, скажите мне, делает человек в свой последний день на этой земле? - не унимался Захария. - Видано ли, чтобы он покрывал листы бумаги рисунками разных птиц или просто сидел, покуривая и улыбаясь сам себе? Думаете, он послал за священником? Они ведь рьяные паписты, эти французы: у них сперва грабеж и насилие, а после исповедь и распятие. У всех, только не у нашего Француза. Я так думаю, он решил, что сам себе является судьей. Еще стаканчик, доктор?
- Спасибо, друг мой, - не отказался Уильям. "Какая крепкая голова у Уильяма, если любое количество эля ему нипочем", - удивленно подумала Дона.
И тут Уильям кашлянул, давая ей тем самым тайный сигнал.
- Любопытно было бы взглянуть на этого человека, - промолвил он. - Особенно после всего, что вы о нем рассказали. По общим отзывам, этот злодей не ведает жалости. Хвала Создателю, мы избавим от него нашу землю. Сейчас-то он, вероятно, спит, если вообще человек способен проспать свою последнюю ночь.
- Спит?! Господь с вами! Нет, сэр. Опрокинув в себя два стакана эля, он сказал мне тогда, что, если вы заглянете сюда до полуночи, то он будет рад вместе с вами осушить еще по стаканчику - за сына и наследника. - Тюремщик захохотал и, понизив голос, добавил: - Конечно, это против правил, но вы не можете желать худа человеку, которого утром должны повесить, будь он даже пират и француз, - не правда ли, сэр?
Дона не смогла разобрать ответ Уильяма, но услышала звон монет, шарканье шагов и голос тюремщика:
- Благодарю, сэр. Вы настоящий джентльмен. Когда моя жена снова соберется рожать, я приглашу к ней только вас.
Дона слышала, как они поднимаются по лестнице. Она судорожно сглотнула и вонзила в ладони ногти. Наступал самый опасный момент. Если ее узнают, все будет потеряно. Она обождала, пока, по ее подсчетам, они добрались до камеры. Послышался гул голосов, скрежет ключа в замке и лязг отодвигаемой двери. Тогда Дона рискнула зайти в башню. Она увидела со спины двух стражников: один сидел на скамье, зевая и потягиваясь, второй стоял, глядя вверх на лестницу. Помещение освещалось тусклым светом одного фонаря, свисавшего с балки. Держась в тени, Дона спросила:
- Есть ли здесь доктор Уильямс?
Мужчины обернулись на ее голос. Тот, что сидел на скамейке, спросил, сощурившись:
- Что тебе надо от него?
- За ним послали из дома, - ответила она. - Ее светлости сделалось хуже.
- И немудрено, - откликнулся другой стражник. - Попробуй-ка роди ребенка в шестнадцать фунтов. Погоди, паренек, я схожу за ним. - Он начал подниматься по лестнице, на ходу выкрикивая: - Захария, доктора требуют назад, в дом.
Подождав немного, Дона толкнула ногой дверь, задвинула засов и опустила решетку, прежде чем стражник на скамейке успел шевельнуться. Он вскочил и заорал:
- Эй, олух, какого дьявола ты тут делаешь?
Между ними находился стол. Охранник кинулся к ней, но Дона, собрав все силы, опрокинула стол; падая, тот придавил стражника. Почти одновременно с верхней площадки лестницы донеслись приглушенные крики и звуки ударов. Схватив кувшин с элем, Дона швырнула его в фонарь, свет погас. Стражник кое-как выкарабкался из-под стола, поднялся на ноги и завопил, взывая к Захарии, ругаясь и спотыкаясь в темноте. Вдруг с лестницы раздался голос Француза:
- Ты здесь, Дона?
- Да, - неожиданно громко выпалила она, разрываясь между страхом и неудержимым желанием захохотать. Он мягко спрыгнул на пол через перила и в темноте отыскал стражника. Дона слышала, как они боролись возле лестницы, затем последовал звук глухого удара. Тяжело застонав, стражник повалился на стол.
- Дай мне свой платок, Дона, он мне нужен для кляпа, - сказал Француз. И когда Дона сорвала с головы платок и передала ему, он быстро добавил: - Посмотри за ним, но по всей вероятности он не сможет двинуться с места.
Француз снова скрылся в темноте, пробираясь наверх к своей камере.
- Ты справился с ним, Уильям? - послышался его голос, затем раздался какой-то странный всхлип и шуршащий звук, будто что-то волокли по полу.
Стражник, лежавший подле Доны, очнулся и с трудом перевел дыхание. А ей с трудом удавалось сдерживать смех. Оклик Француза привел ее в чувство:
- Открой дверь, Дона, и посмотри, свободен ли путь.
На ощупь она пробралась к двери и с трудом справилась с тяжелыми засовами. Наконец дверь подалась, и Дона выглянула наружу. Ее внимание привлек стук колес. По аллее от дома катила карета доктора, кучер щелкал хлыстом и понукал лошадь. Дона бросилась назад, чтобы предупредить Француза, но тот был уже рядом с ней. В его глазах Дона увидела тот же искрометный смех, который уже наблюдала, когда он похитил завитой парик с головы Годолфина.
- Ради всего святого, - взмолилась она. - Ведь это врач возвращается к себе домой.
Но он уже вышел на аллею и предупреждающе поднял вверх руки.
- Что ты делаешь? - взывала к нему Дона. - Ты что, с ума сошел?!
Но он только засмеялся, не обращая внимания на ее уговоры. Кучер натянул вожжи, и в окне кареты появилось уставшее лицо врача.
- Кто вы и что вам угодно? - ворчливо осведомился он.
Француз ухватился руками за окно и ослепительно улыбнулся.
- Скажите, получил ли его светлость желанного наследника? И доволен ли он ребенком?
- Как же! - отмахнулся врач. - У него родилась пара девчонок-двойняшек. Я был бы крайне благодарен, если бы вы убрали руки с моей кареты и дали мне возможность проехать. Все, о чем я мечтаю, - это ужин и постель.
- Однако для начала вы подбросите нас, не правда ли? - нагло заявил Француз и молниеносным движением спихнул кучера на землю.
- Забирайся рядом со мной, Дона! - крикнул он. - Мы прокатимся с шиком, если прокатимся вообще.
Содрогаясь от смеха, Дона исполнила его приказание. В дверях башни показался Уильям - без шляпы и парика. Он направил свой пистолет прямо в лицо перепуганного доктора.
- Садись, Уильям, - приказал Француз. - Если у тебя еще остался эль, угости им доктора - у него сегодня выдалась ночка потяжелее, чем у нас.
Карета покатила по подъездной дороге, лошадь перешла на галоп. Когда они поравнялись с воротами парка, Француз крикнул показавшемуся в окне сторожки заспанному привратнику:
- Ну-ка, распахни их. У твоего хозяина родились две девочки, и доктор хочет поспеть домой к ужину. Что до меня и моего юнги, то сегодня мы накачались элем на тридцать лет вперед.
Сторож поспешил отворить ворота, но, когда из проезжавшей мимо него кареты раздались протестующие крики врача, он в изумлении открыл рот.
- Куда мы гоним, Уильям? - крикнул Француз. Уильям высунул голову в окно кареты.
- На дороге, в миле отсюда, нас ждут лошади, месье, - громко сказал он. - А скачем мы к побережью, в Портлевен.
- Лично я скачу навстречу собственной гибели, - весело проговорил Француз, обнимая и целуя Дону. - Разве ты не знаешь, что это моя последняя ночь на земле? Завтра я буду повешен!
Лошади неслись во весь опор, пыль летела из-под колес, карета подскакивала на ухабистом большаке.
Глава 24
Опасность миновала, а вместе с ней осталась позади и безумная веселость. Где-то на дороге валялась опрокинутая карета, и лошадь без поводьев паслась на зеленом лугу. Где-то брел по большаку доктор. А на полу в темнице лежали связанные стражники с кляпами во рту… Все это уже отошло в прошлое и не имело отношения к наступившей ночи. Было далеко за полночь. На небе зажглись миллионы звезд.
Дона стояла возле своей лошади, зачарованно глядя на озеро, отделенное от моря высоким наносом из гальки. Морские волны с силой ударяли о берег, но не могли встревожить озерной глади. Лишь изредка накатывала высокая волна. Словно что-то бормоча и вздыхая, она переплескивалась через галечный барьер, и тогда озеро подергивалось зыбью, нарушавшей зеркальность водной глади. Но рябь вскоре пропадала, отнесенная к зарослям тростника. Слышались птичья возня, испуганный крик потревоженной куропатки, шорохи тысяч безымянных существ, нарушавших тишину ночного мира.
Вдали, за лесом и холмом, лежала деревня Портлевен. Там у мола были пришвартованы рыбачьи лодки. Уильям перевел взгляд с лица своего хозяина на дальний холм.
- Месье, - сказал он, - будет разумнее, если я отправлюсь прямо сейчас, до рассвета, найду лодку и приведу ее морем к этой отмели. Когда взойдет солнце, мы сможем отчалить.
- Думаешь, ты найдешь здесь лодку? - спросил Француз.
- Да, месье. У входа в гавань наверняка отыщется маленький ялик. Я навел справки, перед тем как уехать из Гвика.
- Уильям удивительно находчив, - заметила Дона, - и он никогда ни о чем не забывает. Благодаря ему сегодня утром вместо казни состоится отплытие маленькой лодки.
Француз взглянул на своего слугу, а тот, бросив на Дону быстрый, полный признательности взгляд, повернулся и пошел прочь через насыпь. Его нелепая трогательная фигурка в длиннополом черном сюртуке и большой треугольной шляпе вскоре исчезла в темноте.
Они остались одни, лишь лошади паслись на берегу озера, издавая тихий похрустывающий звук. В лесу шелестели листвой высокие деревья. Выбрав у самого озера заполненную белым песком лощину, они развели в ней костер. Вскоре высоко в воздух взметнулось пламя, весело затрещали сухие ветки.
Француз стоял на коленях у костра, пламя освещало его лицо, шею, руки.
- Помнишь, - спросила Дона, - как однажды ты пообещал приготовить мне цыпленка на вертеле?
- Да. Но сегодня у меня нет ни цыпленка, ни вертела. Вместо этого мой юнга должен будет удовольствоваться поджаренным хлебом.
Сказав это, Француз сосредоточил все свое внимание на приготовлении скромного ужина. Жар костра опалял его. Он потряс головой и вытер лоб рукавом своей рубашки. У Доны защемило сердце. Никогда ей не забыть этой ночи, усыпанного звездами неба, озера, плещущего о берег моря, и этого костра…
За ужином Француз неожиданно спросил ее:
- Значит, ты сразилась с мужчиной, моя Дона? И его нашли мертвым на полу Навронского замка?
Дона пристально посмотрела на него, но он, похрустывая ломтиком хлеба, глядел в сторону.
- Как ты узнал? - изумилась она.
- Мне предъявили обвинение в его убийстве. Я вспомнил участника твоих забав в Хэмптон-Корте, дышащее ненавистью лицо мужчины, у которого я отбирал его кольца, и, сопоставив все это, понял, что произошло после того, как мы расстались той ночью.
Дона обвила руками колени и устремила взгляд на озеро.
- Помнишь, когда мы ходили на рыбалку, я не могла выдернуть крючок из рыбьей губы. Но то, что я испытала той ночью, было совсем другое. Сначала был страх, а потом пришла ярость. Я сняла со стены щит, и… и он умер.
- Что вызвало твой гнев?
На мгновение Дона задумалась, пытаясь вспомнить, затем сказала:
- Это был Джеймс. Он проснулся и заревел.
- Значит, Джеймс проснулся и заревел, - проговорил задумчиво Француз. Он бросил в озеро камешек, от которого по воде пошли круги, быстро исчезнувшие, затем лег на песок и протянул руку Доне. Она подошла и опустилась на землю рядом с ним. - Я думаю, что леди Сент-Коламб больше не станет бесчинствовать на улицах Лондона, - сказал он. - Ей на долю и так выпало немало приключений.
- Леди Сент-Коламб станет настоящей матроной, милостивой к своим слугам и деревенским жителям. Когда-нибудь у нее появятся внуки, и она расскажет им историю о пирате, о том, как ему удалось бежать…
- А что будет с моим юнгой?
- Иногда юнга будет просыпаться по ночам в страшной тоске, вымещая на подушке всю свою боль…
Темная, притихшая, лежала у их ног заводь, морские волны лениво ворочали гальку в полосе прибоя.
- В Бретани есть один дом, - вновь заговорил Француз. - Когда-то в нем жил человек по имени Жан-Бенуа Абери. Может статься, что он вернется туда, завесит голые стены от пола до потолка рисунками птиц и портретами своего юнги. Но с течением лет портреты юнги потемнеют, линии сотрутся…
- В какой части Бретани находится дом Жана-Бенуа Абери? - спросила Дона.
- В Финистере, а это край света, моя дорогая Дона.
Дона представила себе суровые скалы, изборожденный оврагами мыс, разбивающиеся о камни морские волны, по-детски кричащих чаек. Когда солнце жжет особенно немилосердно, трава выгорает и жухнет, но затем с запада налетает теплый влажный ветер, он приносит с собой дождь и туман…
- Там есть зубчатый обломок скалы, выступающий в море, - продолжал Француз. - Мы зовем его Пуант дю Ратц. На нем ничего не растет, оттого что день и ночь напролет, сметая все на своем пути, на него дует западный ветер. В открытом море, неподалеку от этого места, сталкиваются два течения, рождая буруны, брызги разносятся оттуда на пятьдесят футов вверх.
С середины озера вдруг налетел холодный ветерок, звезды заволокло дымкой, и они потускнели. Был тот час глубокой ночи, когда ничто не нарушало тишины, только нежно плескалось море о берег.
- Ты думаешь, "La Mouette" все еще ждет тебя в открытом море недалеко отсюда? - спросила Дона. - Может быть, утром ты увидишь ее на горизонте?
- Непременно, - ответил он.
- Ты взойдешь на ее борт и снова станешь капитаном. Возьмешь в руки штурвал, почувствуешь под ногами качание палубы…
- Да.
- А Уильям? Ведь ему на море делается худо. Он, наверно, захочет вернуться в Наврон?
- Нет. Уильям снова почувствует на своих губах вкус соли. Возможно, еще до сумерек, если ветер не спадет, он снова увидит землю и с мыса на него повеет теплым запахом травы. Но это уже будет Бретань.
Дона лежала рядом с ним, заложив руки за голову. Бледность обманчивого рассвета тронула небо, ветер подул сильнее, чем прежде.
- Я часто думаю о тех временах, - проговорил Француз, - когда мир впервые коснулась порча и люди забыли, как надо жить, чтобы любить и быть счастливыми. Только один раз, Дона, бывает такое в жизни человека…
- Наверное, виновата была женщина, - продолжила Дона его мысль. - Это она велела мужчине строить дом сначала из тростника, затем - из дерева, а после - каменный дом. Пришли другие мужчины и другие женщины, и больше ничего не осталось - ни холмов, ни озер, ничего, кроме маленьких каменных домов, похожих друг на друга.
- Зато мы нашли свое озеро и свои холмы. Правда, только на одну ночь. И теперь у нас осталось лишь три часа до рассвета.
С приближением дня небо становилось ясным, чистым и холодным, отражаясь в озере, как в серебряном блюде. В лесу встрепенулись птицы. Они поднялись с песчаной косы, и Француз выкупался в обжигающе-холодной воде. Выйдя из воды, он оделся и зашагал по гальке навстречу приливу. В нескольких сотнях ярдов от берега, покачиваясь на волнах, стояла на якоре маленькая лодка. Завидев Француза, Уильям вытащил длинные весла и начал грести ему навстречу.
Они стояли на берегу, когда внезапно на горизонте показался белый парус. По мере того как корабль приближался, яснее проступали его очертания: наклонные мачты, наполненные ветром паруса. "La Mouette" возвращалась за своим капитаном… Когда Француз забрался в рыбачий ялик и поднял небольшой парус на единственной мачте, Доне показалось, что этот момент был неразрывным продолжением другого, давно ушедшего мгновения, когда с мыса на горизонте она увидела корабль, такой странный и нереальный в утреннем тумане, будто он принадлежал другому веку и другому миру… Далеко за морем, как огненный шар, тяжелое и красное, взошло солнце.