– Мне нравятся только те мужчины, которые не считают, что имеют право и могут делать со мной все, что им угодно…
– А знаешь ли ты, что за такие слова я мог бы силой взять тебя в свой гарем как невольницу?
– И у тебя была бы только невольница…
– Умно. А как женщина ты хотела бы, чтобы твоей воле были подвластны все мои дворцы, не так ли?
– Нет. – ответила она честно, как ребенок. – Не только дворцы, но и вся твоя земля – от тихого Дуная до Басры и Багдада, и до каменных могил фараонов, до отдаленнейших постов твоего войска в пустыне. И не только земля, но и воды, в которых свирепствуют разбойники рыжего Хареддина.
Молодой падишах поднял голову, как лев, которому на могучую гриву собралась сесть маленькая пташка. Такого ему еще никто не говорил!
Он был в высшей мере удивлен и при этом обезоружен. Тень решимости совсем исчезла с его лица. Серьезный интерес к этой молодой девушке, которая так разительно отличалась от остальных женщин в его гареме, победил в нем все остальные чувства. Он снова отпустил ее руки и стал обращаться с ней, как с девушкой знатнейшего из домов.
– Где тебя воспитывали? – спросил он.
– Дома и два года в Крыму.
– Знаешь ли ты, о Хюррем, чего добиваешься?
Она молчала.
В ту минуту она чувствовала, что ведет борьбу с могущественным падишахом, с десятым и величайшим султаном Османом, и что теперь кристаллизуются все их отношения. Инстинктом она угадала, что процесс этот не должен протекать быстро, коль скоро результаты его должны быть долговечными. Она поняла, что это не последний разговор с султаном.
А молодой Сулейман начал каким-то мягким мечтательным голосом говорить:
– В старинных книгах пишут, что были могущественные султанши, что после жестоких боев брали верх над султанами. Но ты, о Хюррем, хотела бы, чтобы я сдался без боя!..
– Без боя победа невозможна, – ответила она.
С минуту он смотрел в ее молодое умное лицо и потом сказал:
– Ты права. Не выиграла ли ты уже?..
Она не ответила.
Он подошел к окну и схватил ртом воздух несколько раз, будто раненый.
Женским инстинктом она угадала, что весьма глубоко внутрь загнала ему сладкую, но острую стрелу первого впечатления, симпатии и любви. И почувствовала она, что сейчас увидит попытку вырвать эту стрелу из сердца.
Молодой Сулейман задумчиво смотрел в ясную ночь. Наконец он встал рядом с ней и спросил:
– А можно ли любить больше одного раза за всю жизнь?
– Я молода и не разбираюсь в этом, – ответила она. – Но я слышала, как об этом пели сербские невольники, работающие в твоем парке.
– Как же они пели?
– Пели они так:
Первая любовь – чаша ароматного цвета,
Вторая любовь – чаша красного вина,
Третья любовь – чаша черного яда…
Сказав это нараспев, она как умела перевела сербскую песню на турецкий язык. И сразу добавила:
– Но я думаю, что и первя, и вторая любовь может стать ядом, если не благословит их Бог всемогущий.
Сулейман в душе признал, что она глубоко права, ибо разочаровался он в своей первой любви.
Он стоял как вкопанный, будучи уверенным, что она думает, будто он пережил уже и третью любовь… Но он не хотел, чтобы она уверилась в этом и через секунду добавил отчасти для себя, отчасти для нее:
– Первую чашу я уже выпил. Теперь, возможно, начинаю пить вторую, хотя вино запрещено Пророком. Я уже чувствую опьянение от него. Только бы не испить мне третьей чаши…
Он пытливо всматривался в ее глаза и был гораздо прекраснее, чем раньше, когда она только увидела его, идущего к ее госпоже. Теперь казалось ей, что уже долго она знает его. Молча слушала она стук собственного сердца.
Минуту спустя Сулейман сказал:
– Ты за все время задала один вопрос, я же – множество. Спроси меня еще о чем-нибудь… – и рассмеялся. Ему было очень любопытно, что ей интересно.
Настя посмотрела на него внимательно, не издевается ли он. Осознав, что нет, она спросила очень чинно:
– Почему твои глаза покраснели?
Такого вопроса нельзя было ожидать от невольницы, с которой говоришь впервые. Ведь он привык слышать его лишь от одной женщины – своей матери, когда утомленный приходил с советов Высокой Порты, или с длинной конной прогулки в ветреную пору, или когда слишком долго читал книги, или отчеты наместников и дефтердаров.
Он ответил с удовольствием:
– Сильный конь должен и выносить больше… – Неожиданно он схватил ее за плечи и начал целовать со всем жаром молодости. Она противилась, чувствуя преграды между ними, прежде всего – разницу в вере. Из-за нее она ощущала себя невольницей, несмотря на горячие поцелуи падишаха. Из-за крестика матери, что чувствовала она на груди, сопротивлялась первому взрыву страсти молодого мужчины. В пылу борьбы с ней молодой Сулейман увидел этот крест и, вопреки обычаю, молча снял с себя султанскую печатку, что носил еще его прадед Магомет у минуты, когда въезжал в завоеванный Царьград.
На нем была чудесная синяя бирюза, что хранит от бешенства, сумасшествия и яда, что дарует красоту и разум, долгие годы жизни и темнеет, когда хозяин заболевает. Положив печатку на шелковую подушечку, он всмотрелся в бархатные большие и утомленные глаза рабыни. Но она не сняла маленький крестик, хотя и понимала его, хоти он ей действительно нравился. Это и придавало ей ценность в глазах великого султана…
Борьба с молодым, сильным мужчиной утомила ее.
Чтобы передохнуть, она сказала, хватая воздух ртом:
– Будь учтивым, задам тебе еще один вопрос!
– Задавай! – ответил Сулейман, также глубоко дыша.
– Как можешь ты изменять своей любимой жене, так ухаживая за мной после первой же встречи?
– Какой любимой жене?
– Говорил мне набожный учитель Абдулла, что твоя любимая жена зовется Мисафир. Говорил, взошла она в сердце десятого султана, как ясная заря и сотворила много доброго во всех землях халифа… Я сама видела в священном караване твое прекрасное дитя, видно, от от этой жены.
Она повторяла слова учителя без всякого умысла, с глубокой верой в то, что у султана уже есть любимая жена по имени Мисафир. Слова учителя про сотворенное этой женой зло она пропустила, дабы не оскорбить падишаха.
Молодой Сулейман начал слушать с большим вниманием. Его привлекло не только содержание ее слов, но и свободная манера говорить, первый же аккорд, первые слова. Хотя люди таковы, что останься из них лишь трое, кто-то один среди них непременно стал бы главным, в каждом без исключения будет сидеть естественное желание равенства или хотя бы его иллюзии. Оно есть и у царей, и у нищих, и у великанов, и у детей, ибо это проявление вечной истины про равенство всех перед Богом.
Султан ни в ком не встречал равного себе, разве что в матери, поэтому с превеликим удовольствием он услышал от служанки:
– Будь учтивым!
Но когда она окончила, с тем большим восторгом он атаковал ее, говоря:
– Нет у меня любимой жены! Хотя, может, и будет…
Она не могла понять, известно ли ему про рассказываемое о нем предание. Но внутри что-то удерживало ее от того, чтобы спросить это.
Портрет султана Сулеймана Великолепного. Художник Мельхиор Лорич. 1574 г.
Она и дальше сопротивлялась.
Сопротивлялась, пока из-за укрытых в стене Воротах янычар не послышались необычные молитвы улемов. Ибо в круговороте времени близился великий день Османского государства, в который его войско ворвалось в столицу греков.
И турецкие улемы молились до рассвета.
Султан, хоть и возмутился до глубины души, переборол себя. Он встал, пристыженный, и пошел читать молитву.
Настя глубоко вздохнула, перевела дух и поправила волосы и одежду на себе. А как только вышла из углового будуара с опущенными глазами, серебряные звезды Коромысла на небе поднялись высоко уже над стройными минаретами Стамбула и низко кланялись черные евнухи молодой служанке в султанском дворце…
IX. Начало борьбы невольницы с господином трех частей света
Крайне взволнованная неожиданным знакомством с величайшим человеком всего Востока, Настя вернулась в свою комнатку. По пути словно в тумане видела она, как ей низко кланяются слуги и даже начальники сераля, которые раньше не обращали на нее никакого внимания, даже приказ отдавали, будто лошади говорили "но"…
Она отвечала на поклоны, но почти незаметно, так как из-за внезапности перемены в ее положении не знала, не издевается ли над ней здешняя прислуга. Впрочем, умом она понимала, что это не так.
Все время, пока она шла по коридорам, у нее было впечатление, что весь гарем не спит, да и не спал всю эту ночь ни минуты. Из раза в раз приоткрывались занавеси комнат и будуаров с обеих сторон коридора, из-за которых выглядывали лица то ее любопытствующих товарок-невольниц, то одалисок в дорогом облачении, то даже жен султана. Последним Настя кланялась по протоколу, как и раньше. Она чувствовала на себе их удивленные взгляды, полные интереса и зависти, а иногда и нескрываемой ненависти… Жар подступал к ее глазам. Каждый нерв был раздражен. Она ощущала страшное волнение: не знала, как идти, как держать руки и голову. Ее словно прогоняли под огнем и ударами розг. Она еле сдерживала слезы.
Оказавшись перед входом в свою комнату, она сразу увидела самого Кизляр-агу в ранге великого визиря, с тремя группами слуг: в одной были евнухи, державшие паланкин, в другой – несколько белых невольниц, а в третьей – несколько черных, которых она совсем не знала, из другого крыла сераля.
Машинально склонилась она перед ней Кизляр-агой. Но он поклонился ей еще ниже, произнеся: "О хатун!". Вместе с ним поклонились и слуги.
Она знала, что титул "хатун" не принадлежал ей, так как она была рабыней, а освобождение требовало исполнения формальностей. Поэтому любезность создавала впечатление издевки. Но Кизляр-ага, человек серьезный, сказал ей:
– Да благословит Аллах имя твое, хатун, и пусть он принесет с тобой добро и ласку в светлый дом падишаха! Это твои слуги! Сейчас мы проведем тебя в твой будуар – тебе не годится задерживаться в этой каморке даже на секунду после того, как твоей руки коснулся великий султан Османов.
Жестом он указал на закрытый паланкин, чтобы она расположилась в нем. До крайности взволнованная, Настя пошла было за своим нехитрым скарбом. Но Кизляр-ага остановил ее:
– Все твои вещи, хатун, уже в паланкине…
Она была рада укрыться от взглядов, мелькавших в коридоре. Но какая-то странная стыдливость вчерашней рабыни отталкивала ее от шелковых занавесей паланкина. Она предпочла идти пешком.
Шла среди евнухов длинными коридорами сераля в обществе Кизляр-аги, со стыдливым румянцем на лице. После уже невозможно было вспомнить увиденное в коридоре. В памяти осталось лишь желание попрощаться перед уходом со своей госпожой, которая была добра к ней. Но проницательный Кизляр-ага и на этот раз догадался, шепнув ей:
– Лучше в другой раз…
Оказавшись в предназначенном для нее будуаре, Настя глубоко вздохнула и окинула взглядом свои покои, убранством превосходившие покои ее прежней госпожи. В воздухе стоял чудесный арамат ладана. Она думала, что все это происходит благодаря длинной беседе с падишахом, а может, благодаря его взволнованному виду, что должны были заприметить слуги после нее.
– Если эти покои тебе придутся не по нраву, можешь получить другие, – сказал учтиво Кизляр-ага.
– О, это прекрасные покои, – сказала она и посмотрела в окно. Там уже светало и было слышно пение ранних птиц в садах сарая.
– Спасибо за первое доброе слово, хатун! – сказал удовлетворенный Кизляр-ага. – Я рад, что угодил твоему вкусу.
Он дал знак евнухам и слугам выйти – все вышли, кроме двух невольниц, что должны были помочь новой госпоже переодеться. После и сам он, отвесив множество поклонов и высказав многочисленные пожелания, удалился из будуара.
Белая и черная невольницы засуетились и принесли своей госпоже ночное одеяние. Но Настя была так утомлена волнениями этой ночи, что не хотела переодеваться. Приказав служанкам выйти, она сама сняла верхнюю одежду и в рубашке невольницы улеглась на прекрасный персидский диван, завесив его великолепной тканью из Кашмира.
Только теперь ей стало легче.
Она несколько раз глубоко вздохнула и прикрыла веки. Но заснуть не могла. Кровь как молот стучала в ее висках, а перед глазами проплывали картины событий, пережитых вечером и ночью, с момента, когда муэдзины закончили распевать пятый азан на вершинах стройных минаретов.
"Сейчас, наверно, в Рогатине звонят заутреню", – подумала она и встала коленями на мягкий диван, наклонившись так, что закрыла лицо обеими руками и заплакала, молясь своему Богу. Уверенность в том, что Бог услышал ее молитвы перед продажей на Аврет-базаре, давала ей надежду на возвращение домой за счет знакомства с султаном. Она горячо благодарила Бога.
Но усталость взяла свое, и она заснула.
Пока она молилась, необычайная новость о том, что, видимо, при десятом падишахе Османе будет царствовать могущественная султанша Мисафир, достигла самых дальних комнат сераля…
* * *
Настя проснулась после короткого сна и вскоре вскочила с дивана. Она недолго постояла перед ложем и протирала глаза, думая, что спит…
Над этим ложем были навешены прекрасные дорогие ткани… Раскинув их, она снова увидела, что была не в спальне невольниц, а в величественных покоях… И никто не вызывал ее, чтобы одеться…
Она еще раз представила себе, будто это был сон, с кем вчера говорила и как после сам Кизляр-ага проводил ее в эти комнаты и назначил ей собственную прислугу. Или это было на самом деле?..
Но тут из-за занавеси соседней комнаты выглянула одна из отряженных ей белых служанок, которая спросила, низко кланяясь, не желает ли хатун одеться.
Она боязливо кивнула головой в знак согласия, не зная, что предпринять. Тут же в ее спальню вошли две другие невольницы и низко поклонились. Одна из них спросила, не хочет ли хатун искупаться. Она кивнула также несмело, ибо ей было неудобно пользоваться услугами других после того, как сама она недавно прислуживала. В это время ее новые невольницы одели ее и провели в красивую купальню.
Настя молча купалась, а ее сердце билось почти так же, как вчера, когда она впервые увидела Сулеймана. После купания ее прислужницы отвели ее в комнату для переодевания, где она увидела прекрасные сосуды с дорогими благовониями, гораздо более роскошными, чем те, что были у ее госпожи.
Чего там только не было!
На небольших черных эбеновых столиках стояли пряности и краски Индостана: чудесный влажный сандал и темная аньяна, бледно-розовая паталья и светло-красная бимба, сильные ароматы приянга и черный алоэ, и чудесная мазь из смолы… Неподалеку тлел ароматный корень нарда.
Под окнами цвели прекрасные лотосы, пахучая бакуля, белые цветы смеха, и кандали, и дивные цветы манго с цветом, красным как кровь, и красивая карникара.
Кое-что из этих благовоний и цветов Настя видела у своей бывшей госпожи, но не все. Она не знала, за что взяться, хотя недавно сама помогала во всем своей госпоже. Слуги делали с ней то, что хотели. На все их вопросы она лишь кивала.
Только при одевании она смогла указать, какая одежда и какие краски ей по вкусу.
Она отдохнула после одевания и ее препроводили в трапезную, где для нее уже был накрыт столик с разными плодами и разносолами. Она приказала оставить ее одну.
Она оглянулась, упала на колени и начала молиться. Долгая, искренняя молитва ее успокоила. Она села за стол и с опаской начала пробовать лакомства с султанской кухни, думая про Сулеймана…