- Не говори так, мы вернемся и опять будем вместе.
Голос моего дурного предчувствия стал тихим, почти неслышным, я почти успокоился, Алькины поцелуи влекли меня, и через пару минут моя голова была занята совсем другими мыслями.
* * *
Воистину горе тем, кто не слушается своей интуиции. Алька, весело подмигнув мне, прыгнула в "Сторакс", крышка мягко опустилась, манипулятор вставил в агрегат емкость с жидкостью. Профессор кивнул мне: - Не стоит беспокоиться - вы почувствуете только расслабление и удовольствие, уснете, а проснетесь уже там…
Алькин "Сторакс" начал медленно вращаться, я посмотрел на профессора:
- Она уже там, теперь ваша очередь.
Я лег в агрегат. Крышка закрылась, сквозь стекло я видел, как манипулятор вставил в агрегат емкость с жидкостью. Было тихо, снаружи не доносилось ни звука. Я почувствовал укол. Интересно, как "Сторакс" вычисляет, где у человека вена? По телу пробежала приятная дрожь, я ощутил расслабление, "Сторакс" начал медленное вращение. Сейчас я впаду в состояние транса, и мне введут микрочип, в тот момент я даже толком не ощутил, как крошечный шарик проскочил ноздрю и остановился внутри, где-то около лба. Там было немного щекотно.
Вдруг, замутненным рассудком я осознал, что "Сторакс" остановился и снаружи послышались какие-то крики. Последнее что я видел, это расширенные от ужаса глаза профессора, глядящие на меня через стекло "Сторакса", словно в замедленном воспроизведении я слышал его крик: "Электричество! Включите запасной генератор! Я не могу остановить процесс вливания, будет передозировка…"
Мысль мелькнула у меня в мозгу: смерть… это смерть.
* * *
- Пора просыпаться, батюшка, Данила Лексеич, - скрипучий голос заставил меня очнуться от тяжелого, словно в болезни, сна. Я открыл глаза: надо мной склонился невысокий, плотного телосложения мужчина, в странной одежде, седоватый, с бакенбардами, в которые переходили колоритные усы, - какие я видел только на старинных портретах. Красные щеки и курносый нос, брови "домиком" серые глаза, морщинки. Такие бывают только у людей, которые много смеются, - все напоминало какого-то нарисованного человечка из русских народных сказок, про солдата, - ну, точь-в-точь солдат из моей старой детской книжки, который варил кашу из топора.
- Вставайте, батюшка, вот, рассольчику вам.
- Рассольчику?
- Его самого! Вы, батюшка, давеча таких дел наворотили, - враз и не разгрести теперь, уж больно усугубили водочкой.
- Я? - мне наяву не приходилось баловаться водочкой уже лет семь, - я …это…как тебя… - голова моя раскалывалась, ощущение от того, что накануне действительно "усугубил" было реальным.
- Эээ! Да вы батюшка действительно не в себе, Анисима старого не признаете! А кто за вами ходил с пятнадцати лет, - и на службе государевой, и в военных баталиях - рука об руку…э-эх…
Я хлебнул рассолу и поднял глаза. Со стены на меня смотрели огромные, в поллица, знакомые глаза. Это был портрет Альки.
- Что, барин, супругу то свою помните? - Анисим, усмехаясь в усы, подмигнул и вновь наполнил опустошенный мною бокал рассола до краев, - уж она, ангел наш, Алевтина Александровна, битых полночи пыталась вас утихомирить, а как вы уснули - собрала багаж и в отцово поместье отправилась, вот и записку вам оставила.
Я открыл поданный мне конверт, запечатанный сургучом. Знакомый до боли подчерк… я поднял глаза на портрет. Теперь лицо показалось мне совсем не таким знакомым. Вместо пышной кудрявой рыжей шевелюры, Алькино лицо обрамляли длинные черные локоны. Она казалась похудевшей и ямочки на её щеках делали её озорную обычно улыбку немного грустной. Она была какой-то чужой, вовсе не такой, как в жизни. Ощущение тревоги, мучившее меня с начала этой затеи осталось позади и все события воспринимались на удивление естественно. Я как будто всю жизнь жил в этой комнате, спал в этой постели, даже Анисим, которого я видел первый раз в жизни, был каким-то родным и милым сердцу. Значит вот как… напился, устроил скандал, жена ушла, и отпуск мы проведем раздельно. Надо соврать, что я потерял память, иначе вся эта дворовая братия решит, что их барин сошел с ума. Я уставился в письмо, в котором скачущим от волнения подчерком была написана отповедь в стиле того века, в котором я оказался, причем по-французски. В записке мне было велено не появляться пред светлыми очами супруги больше никогда, и только чудо заставит её вернуться ко мне, после того, чего она со мной натерпелась. Это было так не похоже на мои с Алькой реальные отношения. Признаться, я даже был рад остаться один на какое-то время, уж очень была заманчивой перспектива проваляться на пуховых перинах, пусть и с квасом вместо пива и реальным томиком Пушкина, вместо виртуальных детективов. Анисим подал халат, точь-в-точь как в фильмах про старинные времена, расшитый цветами и листьями. Я поднялся, натянул его на плечи, и подошел к большому зеркалу, стоявшему в углу спальни. Моему взгляду представилась картина, от которой я чуть не подпрыгнул. Из зеркала на меня смотрел парень, общими чертами лица схожий со мной, но, в сущности, значительно от меня отличавшийся. Во-первых, я - теперешний был моложе и выше сантиметров на восемь, во-вторых, даже в сорочке и халате было видно замечательное атлетическое сложение тела. Парень с рекламного плаката нашего фитнесс-клуба, на которого я старался быть похожим, изнуряя себя тренировками, просто не годился мне в подметки. У меня была самая шикарная спина, которая только могла быть у мужчины моего возраста и роста. В целом картину лица, оставшегося все же моим, портила только густая трехдневная щетина. Я снял ночной колпак, копна вьющихся, темных волос упала мне на плечи. Я расхохотался:
- Да, за это стоило заплатить, ай да профессура, вот так сценарий слепили, я прямо мачо… - я повернулся от странного кашля. Анисим смотрел на меня во все глаза, очевидно поперхнувшись от обилия незнакомых слов.
- Не тушуйся, старина, это я, твой прежний Данила, надо бы умыться, да побриться, а то уж больно я зарос.
- Дык…это…траур у вас, батенька. - Я обомлел:
- Какой траур?
- Дык…это…вы с чего усугублять то начали - трех дён не прошло, как скончалась кобыла ваша пегая, вы расстроились, стали погреб опустошать, а давеча велели её схоронить, самолично отпев при этом, дьякона опоили, а потом велели траур по деревне объявить и бриться сказали не будете… Алевтина Александровна уж так вас угомонить пыталась, а вы её метлой…
Я расхохотался, ну и образ мне нарисовали мастера-программисты.
- Ничего, Анисим, отменяется траур, водки больше не пью и с женой обещаю помириться.
- Уж сделайте милость, барин, а то больно вы споры на расправу, когда во хмелю.
- А что там за шум? - мое внимание привлекли вопли, раздававшиеся со двора. Анисим выглянул в окно:
- Вот беда! Зашибут девку! - он опрометью бросился из комнаты. Я кинулся за ним. Превозмогая головокружение и тошноту, я вышел на крыльцо особняка. Яркое солнце ослепило меня. Я зажмурился и с минуту пытался привыкнуть к свету. Взгляду представилась странная картина. Анисим пытался урезонить добрый десяток баб, вооруженных колотушками, вилами и цепами для обмолота. За его спиной пряталась хрупкая девушка.
- Что происходит? Анисим?
Все замолчали. Девушка обернулась. У меня подогнулись колени. Взгляд глубоких карих глаз сразил меня словно молния. Густые черные кудри заколоты необычным ярким гребнем в виде цветка, тонкие черты лица, нежный румянец щек - колдовская красота. Стройная идеальная фигура, маленькие босые ступни, выглядывавшие по щиколотку из-под полы платья - я был повержен и очарован. Мне хотелось выдавить хоть слово, но я словно онемел.
- Да вот, барин! Чуть девку не зашибли, говорят, что она на их птицу порчу навела.
- Какую порчу?
- Выслушай, батюшка, - толстая крестьянка с колотушкой кинулась ко мне и вцепилась в подол халата, - ведьма! Ведьма она, уж который год маемся, - то корова доиться перестанет, то коза захиреет, то посевы пропадут, а теперича, вон, все гуси передохли, в округе. А Захаровна видела, как она на перекрестке поклад закапывала, вот у всех вокруг того перекрестка птица и сгинула. Ведьма она! Как и мать ее была!
- Ведьм не бывает. - Я сам обалдел от фразы, вылетевшей из моих уст, однако это было первым, что пришло мне в голову.
- Не бывает? - толпа, включая Анисима, взирала на меня ошалелым взглядом. Я хотел спастись бегством, но потом, вспомнив, что я вроде как барин, и вспомнив все мной изученное в аудио-курсе ночного прослушивания, предоставленном профессором, о том, как ведут себя баре приосанился и рявкнул:
- А ну-ка по домам все! Не допущу самоуправства!
- А как же ведьма? Что с ведьмой? - лицо толстой крестьянки наливалось краской.
- Я разберусь. Анисим, веди её ко мне. - Я развернулся и, пошатываясь, поплелся в дом. Позади слышалось недовольное бормотание:
- Как же …разберется…опять за старое…за каждой юбкой…
Видно репутация у меня была не из лучших. Я махнул ругой и, упав в кресло, опустошил еще стакан рассола. Интересно, почему так реально болит голова и тошнит. Профессор не предупреждал ни о чем таком. В комнату вошла девушка. Карие глаза смотрели смело и с вызовом:
- Ну что, барин, как наказывать изволите?
- За что ж тебя наказывать? - я слегка робел - дикая, невиданная красота, необузданная энергетика, вулкан - не женщина.
- Как за что, - девушка слегка растерялась, - они же сказали, что я ведьма!
- Я никому не верю на слово. Ну-ка, наколдуй что-нибудь!
- Ой, не шутите, барин, не игра это!
- Как зовут-то тебя?
- Ксана, барин, вы ведь меня знаете… - она смотрела на меня с удивлением и недоверием.
- А что ты Ксана на перекрестке закапывала ночью?
- Пса своего хоронила - умер пес…любимый был - глаза девушки сверлили меня откровенным вызовом, она явно ждала какого то подвоха. Мне было до того тошно, что я просто решил поскорее покончить со всем этим. В другой бы ситуации я бы неминуемо воспользовался своим новым барским статусом, но только не сейчас.
- Вот что, Ксана, поскольку колдовать ты отказалась, а мы с тобой не в Европе, это там бы тебя по обвинению в колдовстве уже бы на костер затащили, так вот - иди себе с богом и помирись с соседками, уж больно они на тебя серчают. Анисим!
Анисим вошел, слегка прихрамывая:
- Чего изволите-с?
- Отведи её к выходу и скажи там, что вины я за ней не нашел. Кто её обидит - будет дело лично со мной иметь.
Лицо девушки вытянулось от удивления:
- И не проверите, барин? Вдруг я лгу!
- Бог с тобой, иди с миром и сама помирись с соседями.
Девушка выскользнула из комнаты вслед за Анисимом, который вернулся спустя несколько минут с опасной бритвой, помазком и ушатом горячей воды. Он переминался с ноги на ногу, ему явно хотелось мне что-то рассказать. Я уселся на табурет и подставил лицо Анисиму. Невероятное ощущение от горячего мокрого полотенца, мыльной пены на лице и прикосновения бритвы. Анисим умело орудовал этим инструментом. Никакого сравнения с привычным лазерным станком, бритье которым уничтожало всю растительность на лице минимум на неделю. Это было таинство, я испытывал то, что испытывали все мужчины три столетия назад. Это было волшебно. Я в мыслях благодарил Альку, - как замечательно, что она заставила меня подписаться на эту авантюру. Сколько новых ощущений. Головная боль и дурнота потихоньку отступали. Анисим, подмигнув, проскрипел:
- Извольте-с за мной, батюшка, Данила Лексеич.
- Куда это?
- Дык, это, на процедуры. Разнагишайтесь!
- Чего?
- Разнагишайтесь, барин! Моциону делать будем.
Судя по всему, это был мой обычный обряд и я, не став спорить, сбросил с себя одежду и поплелся за Анисимом. Он вывел меня в маленький дворик и дернул за веревку у двери. Ледяной душ окатил меня с головы до ног- над дверью был привязан ушат холодной воды. Казалось, что ее был целый океан. Я задохнулся от возмущения:
- Да ты что…
- Вот, Данила Лексеич, теперича вы точно будете в норме, а то…ну куда это годится. Глядишь и вспомните все.
Я действительно чувствовал себя все лучше. Голова посветлела, и я мог воспринимать окружающее в другом свете.
Я огляделся: мне смутно помнилось, что когда мы отправлялись, была зима, после глобального потепления зиму зимой в Екатеринодаре было сложно назвать, однако все ж на градуснике было 10 градусов тепла, и это была нормальная для января температура. Здесь была весна - по крайней мере, воздух был прогрет и просто напоен различными незнакомыми мне запахами. Благодаря запахам цветочных духов жены, я немного ориентировался в их названиях. Теперь я мог различить сирень и акацию, нотки жасмина, теплое дуновение ветерка освежало и все новые и новые запахи появлялись в воздухе. Вот запахло дымом из трубы, а немного позже, в воздухе стали витать запахи съестного. Картошка! Любимая мною с детства жареная картошка. Но как-то по-особенному, совсем другой запах. Вот запахло еще чем-то, кажется мясным. Я закрыл глаза - солнышко ласково согревало мое тело. Я готов был так стоять целую вечность. Из-за дощатого забора послышался сдавленный смешок, визг и удаляющийся топот, затем, вдалеке девичий смех, - мягко сказать смех - гогот!
- Срамницы! - Анисим накинул на меня халат, - и когда Федот дыры в заборе заделает!
- Хочешь сказать, за мной подглядывают?
- Да дворня хулиганит, девчата.
- Ну и воспитание!
- Вот поймаю их, барин, да выпороть велю - тогда уж никто не осмелится.
- Да брось, Анисим, надо завязывать с этим моционом, от греха подальше.
- Как скажете, Данила Лексеич, пойдемте завтракать, уж готово, поди.
Я с наслаждением разглядывал интерьер столовой - цветастый накат на стенах, добротный деревянный стол, стулья, - все не из пластика - из настоящего дуба! Белоснежная скатерть, горничная девка тихо прошмыгнула мимо с каким-то подносом, все настолько совпадало с литературным описанием той эпохи! Даже герань в глиняном горшке на подоконнике. Я был в прострации. Каждый цветок на занавесках вызывал умиление, каждая складочка на скатерти просто детский восторг. Белоснежные рюши на фартуке горничной вызвали просто бурю эмоций. Не помня себя, я ухватил её под локоть и чмокнул в щеку. Девка взвизгнула, подпрыгнув от неожиданности, и стрелой умчалась прочь. Я удовлетворенно хихикнул, аж нечаянно прихрюкнув от удовольствия - девка была настоящая! Плотная, упругая, теплая, пахнущая молоком и гвоздикой.
Анисим внес большую разделочную доску, положил её передо мной, прямо на покрытый скатертью стол, и поставил на нее огромную чугунную сковороду на штуке, которая в энциклопедиях о старорусской жизни называлась "чапельником". Я специально выучил это слово, уж больно оно было забавное. На сковороде, скворча, шипела жареная картошка, на второй половине сковороды была целая гора румяных котлет. У меня захватило дух:
- Вот, барин, Данила Лексеич, - все как вы любите, как в стародавние времена, когда еще вы женаты не были, - завтрак по-солдатски, картошечка на сале жареная, да котлетки телячьи. Вот морс из клюквы. Первое дело после загула - хорошенько поесть и попить клюквенного морсу…
Анисим еще что-то бормотал о том, что если будет велено, так Антонина накроет стол сервизом, а не по босяцки, как простым дворовым… я кивнул ему:
- Присоединяйся, старина, мне одному столько не сьесть!
- Благодарствую, барин, - он взял ложку и стал подгребать картошку с другого края сковороды. Я наслаждался вкусом - удивительно, но вкус пищи был насыщенным, натуральным, невероятно запоминающимся. Я ничего вкуснее в жизни не ел! Смутно всплывали в памяти слова профессора о том, что мне не захочется есть, пить и справлять естественные нужды. Он явно был не прав. Мне очень нравился процесс поглощения пищи, невероятный запах пробуждал столь же невероятный аппетит. Кроме того, справить нужду я тоже был бы не прочь. Анисим от темы картошки с салом перешел к деревенским новостям, которые явно распирали его, еще с момента, как он пришел меня брить:
- Девку эту, Ксану, давно в колдовстве обвиняют. Только не пойму с чего. Ну, лечит она травами, да так у нас многие бабки умеют. Мне думается, батюшка, Данила Лексеич, что просто красоте её завидуют. Мать её была хороша собой, - вот та была заправская колдунья, отец - так себе, ничего особенного, а девка, не в пример родителям, - загляденье.
- А что, Анисим, она с родителями живет?
- Эх, голова ваша, головушка. Отняло вам память совсем! Сирота она. Сначала помер отец, а потом и мать сгинула. Она на отшибе живет, говорят, нравится ей кузнец из соседней деревни, Гришка Селиванов, да без толку все это, баловство одно - женат он. Э-эх, что у вас с памятью, батюшка барин, вы ж ее знаете! Вот до чего загулы то доводят! Надо вас в баньку. Ну да ничего - поправим, все поправим - и здоровье, и память - понемногу все вспомните.
Я вслушивался в слова старика Анисима. Все больший интерес вызывал у меня образ молодой ведьмы. Я решил обязательно увидеться с ней еще раз. И все отдаленней в моей голове были мысли об Альке.