- Потому что там есть священник, и мы можем пожениться согласно твоим обычаям.
Эмили потеряла дар речи, между тем Атеа продолжил:
- То, что я тогда сказал, не было шуткой. Я сразу понял, что ты станешь моей женой.
С внезапной ясностью ей открылось то, что она ощущала уже давно. Она влюбилась в Атеа с первого взгляда, его мана взяла ее в плен и затуманила разум. И все же то, что он говорил, казалось немыслимым.
Охваченная смятением, Эмили едва нашлась, что ответить:
- Ты не можешь жениться на мне, ведь по вашим понятиям я простая женщина!
- Ты белая женщина, а это все меняет. И потом если я скажу, что ты знатного рода, мне не смогут не поверить.
Положив весла, он взял девушку за руки. Ладони Атеа были удивительно теплыми, в их прикосновении ощущалась надежность, в его глазах виднелся настойчивый блеск. Эмили не могла поверить, что ее робкие, трогательные, безнадежные мечты воплощаются в реальность с диковинной силой, сносящей и сметающей все на своем пути.
- Ты будешь моей, Эмалаи!
Она смутилась.
- Атеа! У нас это происходит не так. Сначала ты должен спросить моего согласия.
Он с готовностью кивнул.
- Ты хочешь стать моей женой?
Эмили печально улыбнулась.
- Даже если и да, то, по-моему, это невозможно. Мы из разных миров, ты не признаешь нашей веры.
- Я могу притвориться, - невозмутимо промолвил Атеа.
- Нехорошо обманывать тех, кто вещает от имени Господа!
- Гораздо хуже обманывать самих себя.
Они плыли всю ночь. Утро встретило их приятной прохладой, а день - печным жаром. Эмили подумала, что без зонта и шляпки ей грозят солнечные ожоги. Да и воды было не так уж много. Палящее солнце сделало ее вялой, и она не могла думать даже об отце, который наверняка сходил с ума от тревоги.
Эмили легла на дно лодки и, не отрываясь, смотрела на темный силуэт Атеа, четко выделявшийся на фоне залитого ослепительным светом пространства. Всецело положившись на волю судьбы, она не спрашивала, ни сколько времени им еще плыть, ни каким он видит их будущее.
Между тем, обнаружив исчезновение дочери, Рене впал в панику. Он сразу догадался, что это Эмили освободила Атеа, и был уверен в том, что полинезиец силой увез девушку с собой. Он бросился к Лоа, который был мрачнее тучи: нарушение табу вело к жестокой каре и к большой беде.
Вождь на-ики наотрез отказался дать Рене людей, которые сопроводили бы его на Хива-Оа, и француз пребывал в полнейшем отчаянии.
Он явился в хижину Моаны, чтобы забрать вещи Эмили. Туземка молча наблюдала за тем, как Рене шарит в сундучке дрожащими руками и бормочет, что ему во что бы то ни стало надо попасть на Хива-Оа.
- Не туда, - вдруг произнесла девушка, - на Нуку-Хива.
Рене обернулся.
- Почему?
- Тебе не вызволить Эмалаи без помощи белых людей. Если Атеа решил взять твою дочь себе, просто так он ее не отпустит.
- Как я доберусь до Нуку-Хива, если Лоа отказывается дать мне сопровождающих даже до Хива-Оа!
Сделав шаг вперед, Моана коснулась его плеча.
- Я поплыву с тобой.
- Ты женщина! Тебе не провести судно через волны и рифы!
- На самом деле я многое умею, - веско произнесла Моана. - Но я возьму с собой одного из младших братьев. Он не откажется мне помочь.
- А как же Лоа? Ты отправишься на Нуку-Хива без его разрешения?
- На сей раз я намерена сама решать свою судьбу.
Рене по-прежнему сокрушенно качал головой. Внезапно ему в руки попался дневник, который Эмили собиралась вести в Полинезии, и он с надеждой открыл его. Когда взгляд Рене натолкнулся на девственно-чистые страницы, он понял, что совершенно не знает свою дочь.
Украшенный французским флагом Нуку-Хива был самым большим из ближайших островов - двадцать миль в длину и столько же в ширину, - имеющим три удобные гавани. Лучшая из них носила название Танохое: в редкий день там покачивалось менее шести кораблей.
В ту пору на Маркизских островах было три католических миссионера общества "Пикпюс", отцы Гарсиа, Фурнье и Гюильмар. Последний руководил приходом на Нуку-Хива.
Молодой вождь с Хива-Оа сказал своей невесте, что на острове у него есть несколько знакомых, которые с радостью предоставят им ночлег в своей хижине.
Под конец путешествия, измотавшего ее жарой и качкой, Эмили пришлось узнать, каким неласковым может быть тропический климат: небо заволокло тучами, и сверху обрушился дождь.
Ветер моментально усилился; поднялись волны; всего лишь час назад напоминавший лазурный ковер, океан сделался мутно-серым. Словно гигантский спрут он тянул свои водные щупальца, грозя утащить лодку на дно.
Стена воды приближалась, увеличиваясь в размерах, и Эмили чудилось, что настал Судный день. Ей казалось, будто она слышит, как скрипит и стонет дерево: лодку стремительно несло к берегу, она подпрыгивала в дикой пляске, то ныряя, то вновь всплывая, и девушка всякий раз была уверена в том, что больше не сможет: вздохнуть.
В конце концов случилось неизбежное: несмотря на все усилия Атеа, судно стало добычей океана. Накрытая гигантской волной, лодка всплыла днищем кверху, словно мертвая рыба, и ее потащило на рифы, а людей закружило в пенном водовороте, белом и холодном, словно саван.
Эмили приготовилась испустить дух, но Атеа вцепился в нее мертвой хваткой и, как и в первый раз, сомкнул ее руки вокруг своей шеи. Ослепленная хлеставшей в глаза водой, наглотавшаяся соленой влаги, Эмили распласталась на нем, словно на спине дельфина.
Позднее, вспоминая о том, как Атеа боролся с волнами, она поняла, что испытывала все, что угодно, кроме страха смерти, и вовсе не потому, что он обладал геркулесовой силой, а скорее из-за его непоколебимой уверенности в себе и своей цели.
Падая от усталости, напрягая последние силы, они ползли по скользкому берегу, стремясь уйти подальше от водяных валов. Вслед им несся дикий грохот и летели клочья пены, напоминавшие огромные хлопья снега.
Невдалеке, словно: гигантские клыки, высились острые скалы; полоска суши, отделявшей их от бурного океана, казалась совсем узкой.
Стена дождя и темнота мешали разглядеть дорогу, но Атеа взял Эмили за руку и уверенно повел за собой.
Мокрые волосы облепили ее голову, подол платья - ослабевшие ноги. Обувь она потеряла, узелок с кое-какими вещами - тоже. Эмили могла радоваться только тому, что положила мешочек с деньгами в лиф платья.
Атеа привел девушку в хижину какой-то женщины. Увидев их, хозяйка заохала, а когда юноша что-то быстро объяснил ей на своем языке, согласно кивнула.
Эмили опустилась на циновку. В стены хижины, сделанные из неровных жердей, проникал ночной холод. Больше всего на свете ей хотелось снять мокрую одежду и согреться.
Когда женщина ушла, Атеа протянул руки и принялся расстегивать платье Эмили. Она не удивилась и не испугалась. У нее было такое же состояние, как в тот раз, когда в Париже она заболела жестокой лихорадкой и много дней пролежала в постели. Под конец у нее осталось так мало сил, что она не испытывала никакого стыда, когда молодой доктор видел ее обнаженную грудь.
Ее совершенно не интересовало, что будет делать Атеа, между тем он всего лишь стянул с нее мокрое платье и белье, над которым так потешалась Моана, вытер тело Эмили и завернул ее в сухую ткань. Потом принес два бамбуковых сосуда и заставил девушку выпить сперва странный горьковатый напиток, а потом - кокосовое молоко.
Первым, наверное, была кава. Эмили смутно помнила рассказы отца об этом напитке. Он бодрит, восстанавливает силы, но при этом одурманивает, причем совсем не так, как другие зелья. Впрочем ей было все равно.
Несмотря на каменную усталость, Эмили не могла заснуть. Видя, что она продолжает дрожать, Атеа забрался под покрывало и прижал ее к себе. Его тело было горячим и гладким, как нагретый солнцем камень, и вместо возмущения и стыда ее охватила нега, окутало блаженное тепло. Эмили словно лежала в утробе матери - то была забота, какой она не знала после того, как закончилось детство, а это случилось рано, потому что Рене часто уезжал, а присматривавшие за ней женщины, все как одна, не отличались сердечностью.
Атеа медленно отвел со лба Эмили влажный локон и погладил ее по щеке, так нежно, как не делал никто и никогда, и она тут же поняла, что отдаст ему все, ибо его прикосновения, слова и взгляды продолжали творить с ней что-то странное. Сегодняшние волны навсегда выбросили ее из прежней жизни и превратили в другого человека.
Ей хотелось ощущать биение сердца Атеа, как свой собственный пульс, она желала впитать в себя его силу, подчиниться всем его молчаливым приказам.
Эмили больше не задумывалась о том, можно ли полюбить человека, ничего о нем не зная, реально ли найти в себе силы отвергнуть то, что любишь, и способен ли тот, кому отказывают в способности любить, полностью раствориться в этом чувстве.
Она верила в то, что Атеа научит ее наслаждаться ветром и морем, покажет, как улавливать перемену погоды, распознавать движение звезд, а главное - откроет секрет, как идти вперед, ничего не боясь.
Открыв глаза в середине ночи, Эмили сразу поняла, что Атеа не спит. Когда его губы слились с ее губами, она словно провалилась в бездну. Ее чувства хлынули наружу подобно тому, как во время шторма океан выходит из берегов, а разум померк.
Глава пятая
Проснувшись утром, Эмили испытала растерянность и смущение. Хотя минувшей ночью между ней и Атеа не было большей телесной близости, чем объятия и поцелуи, она чувствовала, что безвозвратно перешла некий рубеж.
Девушка хотела подняться с жесткого ложа, но тут же сообразила, что под покрывалом на ней ничего нет. Увидев, в каком жалком состоянии находится ее платье, Эмили пришла в отчаяние. Оно потеряло цвет и было заскорузлым от морской воды. Волосы слиплись, их следовало вымыть и расчесать.
Она огляделась. На полу хижины стояли сосуды из кокосового ореха и тыквы, многие из которых были искусно раскрашены. Со стен свисали пучки каких-то растений. Груда цветастых покрывал в углу свидетельствовала об успешной работе миссионеров, учивших местных женщин одеваться "прилично".
В хижину вошел Атеа. К удивлению Эмили, от него пахло свежестью и чистотой, а его густые кудри еще не просохли. Очевидно, он нашел пресную воду и успел вымыться.
Его взгляд заставил ее трепетать. Несмотря на все, что довелось пережить, и на предчувствие грядущих трудностей, Эмили казалось, будто она находится в сказке. Любовь, словно щит, прикрывала ее от всего, о чем она не желала ни заботиться, ни думать. Эмили была готова отдаться ее течению, отринув правила, навязываемые моралью цивилизованного общества, согласна забыть о родине и об отце, жить в примитивных условиях, довольствуясь только самым необходимым.
Атеа присел возле нее на корточки. Его взгляд был полон восхищения и тепла, его глаза говорили о том, о чем пока не сказали уста.
Этот полный неукротимой энергии юноша должен был стать вершителем ее хрупкой судьбы.
Когда Атеа заговорил о визите к священнику, Эмили заявила, что будет лучше, если сперва со святым отцом поговорит она:
- Надо его подготовить. К тому же я должна исповедоваться.
Атеа смотрел внимательно и строго. Эмили давно подметила, что внезапная отчужденность делает его еще притягательнее и красивее.
- Зачем открывать чужому человеку тайны своего сердца?
- Я хочу поведать о них не священнику, а Богу.
- Бог и так все знает!
- Кстати, о сердце: Атеа, ты хочешь жениться на мне, но ты ни разу не говорил… о любви, - сказала она и, вспыхнув, добавила: - Я знаю, что это означает на вашем языке!
Эмили вновь подумала о физической близости. Многие европейцы считали, что она убивает духовность, то есть ни в коем случае не может называться любовью. Им и в голову не могло прийти, что наслаждаясь плотской страстью, полинезийцы умудрялись сохранять чистоту души.
Атеа тоже задумался, возможно, пытаясь разобраться в своих чувствах или стараясь подобрать нужные слова.
- Душа и тело белых людей не в ладу друг с другом. То, что мы превращаем в праздник, ваши священники почему-то называют грехом. Любовь… наверное, она бывает разной? Если я могу проводить время с любыми женщинами и согласен жениться на той, которая больше подходит мне по положению, - это одно, а когда я думаю о той единственной, связь с которой противоречит всему существующему, - совсем другое. Это та любовь, которой жаждешь ты. Думаю, я смогу дать ее тебе, - серьезно произнес он, а после заметил: - Эмалаи! Прошедшей ночью твое тело было готово, но я боялся ранить твою душу!
Эмили закрыла лицо руками. Ей было удивительно радостно и мучительно стыдно.
- Ты прав: лучше поскорее пожениться.
- Когда ты пойдешь к священнику?
Девушка покачала головой.
- Мое платье пропитано солью. Я не могу его надеть, а больше у меня ничего нет.
Не успела она возразить, как Атеа обернул покрывало вокруг ее тела, завязав концы поверх груди.
- Вот, так хорошо. Миссионеры учат наших женщин одеваться именно таким образом.
- И все-таки я не могу выйти из хижины в покрывале, и уж тем более пойти к священнику, - ответила Эмили.
- Источник находится совсем близко: я только что вернулся оттуда. Не думаю, что по дороге мы встретим много людей. Ты вымоешься и постираешь свое платье. На жаре оно быстро высохнет.
В конце концов Атеа удалось ее уговорить. Перед тем, как выйти из хижины, Эмили спросила:
- Кто та женщина, которой принадлежит этот дом? Где ее муж?
- Погиб. Его разорвала акула. Сейчас Теумере живет одна. Она знает, что я смогу ее отблагодарить, потому охотно предоставила нам свою хижину.
- Что ты сказал ей обо мне?
Атеа бросил на девушку удивленный взгляд.
- Ничего. Разве арики обязан что-то кому-либо объяснять?
За ночь ветер словно вымел небо до самого горизонта - оно было безмятежным, бездонным и чистым. Отвесно падавшие раскаленные солнечные лучи ярко освещали промытую дождем зелень.
Все-таки на пути попадались люди: они беззастенчиво таращились на белокурую француженку и даже оглядывались вслед.
Цвет волос и глаз Эмили унаследовала от матери-англичанки. Ей было неловко, что ее бледная кожа покраснела от солнца, нос обгорел и на щеках рдеют яркие пятна. Девушка впервые подумала о том, что едва ли сможет круглый год выносить безжалостную атаку тропического света.
Она опустила глаза и не глядела на туземцев. Здесь, на Нуку-Хива, большинство мужчин носило не набедренные повязки, а юбки до колен. Женщины обматывали тело покрывалом, доходящим до щиколоток. Их грудь чаще всего тоже была закрыта.
Атеа привел Эмили к источнику, и она согласилась помыться в нем лишь после долгих уверений в том, что он и близко не подпустит даже женщин, а уж тем более - мужчин. И все же она без конца вздрагивала и оглядывалась.
Вода освежила ее, и она вернулась в хижину в ином настроении. Выстиранное платье было развешено для просушки на ближайших кустах.
Почувствовав дикий голод, Эмили с жадностью съела несколько бананов и манго, наслаждаясь ароматной мякотью и душистым соком плодов.
Потом она опустилась на циновку, и Атеа лег рядом. Его тело было расчерчено золотыми полосками света, проникавшего сквозь плетеные стены хижины.
- Я слышала, - смущенно промолвила девушка, - что, достигнув определенного возраста, вы выбираете себе пару и уединяетесь в лесу. А потом идете… уже с кем-то другим.
- Да, это так. Но рано или поздно мы все равно останавливаем свой выбор на ком-то одном, - спокойно ответил Атеа и спросил: - Что тебя тревожит, Эмалаи?
Она ничего не ответила, лишь издала нервный смешок, но Атеа как всегда прочитал ее мысли, хотя скорее всего - угадал чувства:
- Ты всегда будешь думать об этом и никогда не узнаешь правды, пока не испытаешь это сама.
- А что станет со мной потом?
Ей почудилось, будто Атеа уловил суть вопроса. Но он ответил иначе:
- Потом думать уже не захочется и не придется.
Девушка закрыла глаза. Она была бы рада всецело доверить ему свою судьбу, так, чтобы не пришлось ни о чем заботиться, но при этом понимала, что ей тоже придется бороться - едва ли не больше, чем ему: ведь он находился в привычном для себя мире и считал все свои поступки правильными, тогда как она…
Атеа молчал. Казалось, ему доставляет удовольствие просто смотреть на нее. Наверное, он любовался многими женщинами, однако Эмили была самой необычной из них - способной подарить новизну, помочь покорить неведомые вершины.
Почему-то ей казалось, будто, что бы ни случилось, между ними не останется ничего недосказанного. У Атеа не было трагической истории, которую он мог попытаться взвалить ей на плечи. Когда-то Эмили представлялось романтичным носить в себе чужие страдания, проживать чужую жизнь, но теперь она подумала: лучше, если этого не будет.
Атеа оказался прав: тропическое солнце быстро сделало свое дело, и через час Эмили смогла надеть высохшее платье. Она попыталась привести в порядок волосы, что было нелегко без шпилек и гребня.
- Ты правда не хочешь, чтобы я пошел с тобой?
- Нет. Я должна спокойно рассказать о себе, об отце, о… тебе. Если мы явимся вот так, без подготовки, вдвоем, боюсь, нас… не поймут, - сказала она и, не желая его обижать, добавила: - Священники своеобразные люди.
- Я знаю, - сдержанно произнес Атеа, и Эмили уловила в его голосе неприязнь.
Стоило ей выйти из хижины, как ее охватило знакомое чувство невиданного простора. Свобода горизонта, контраст между большим и малым позволяли ощутить размах и глубину жизни.
Вдоль открытого берега тянулась бесконечная полоса песка с белоснежными глыбами коралла. Неровное океанское дно представляло собой лабиринт из рифов и заводей. Кое-где к воде почти вплотную подступали горы, оставляя небольшое пространство для пышных пальм и низкорослых кустарников.
Пройдя вглубь берега по тропинке, которая вывела их с Атеа к источнику, Эмили увидела некое подобие базара. Сидящие на корточках туземцы обменивали свои товары, среди которых были жемчуг, перламутр, кокосовое масло, шафран и копра, на рис, свинину, яйца, кур и пшеничную муку. Похоже, никого не интересовали деньги: наверное, многие вообще не знали, что это такое.
Полинезийцы хватали Эмили за одежду, пытались потрогать волосы. Они что-то бурно обсуждали на своем языке, отчего ей казалось, будто они осуждают ее или смеются над ней.
Наконец навстречу попался белый солдат, француз. Увидев Эмили, он несказанно удивился и, казалось, с трудом удержался от расспросов.
Однако он вежливо ответил на вопрос о том, где отыскать священника. Отец Гюильмар живет неподалеку, за поворотом скалы. Мадемуазель легко найдет дорогу.
Церквушка была маленькой, наспех сколоченной из досок и крытой ржавым железом. За ней стоял домик под пальмовой крышей, стены которого были увиты зеленью.