"Войны ждали с минуты на минуту. А когда она началась на самом деле, она разразилась как гром среди ясного неба. Я не могу описать первые дни войны отчетливо и систематично. Да в этом и нет никакой необходимости: общеизвестно, что это была неслыханная паника и хаос. Это была паника не от животного страха, но паника от хаоса и бессмысленности происходившего. Вдруг обнаружилось, что вся система организации больших масс людей, казавшаяся строгой и послушной, является на самом деле фиктивной и не поддающейся управлению. Это была паника самого худшего сорта - паника развала системы, казавшейся надежной. Впавших в панику от страха людей можно было остановить. А тут люди, не знавшие страха, оказались в состоянии полной растерянности. Люди вдруг потеряли какую-то социальную ориентацию в огромной хаотичной массе людей и событий. Ощущение было такое, будто какой-то страшный ураган обрушился на землю, поломал и перепутал все, лишил людей пространственно-временных координат. Куда-то вдруг исчезла вся гигантская командная машина, и командовать людьми стало некому. В этом паническом хаосе мы были предоставлены сами себе".
Для русского писателя Б. Васильева этот день оказался другим:
"Тот воскресный день выдался в Воронеже на редкость жарким. Где-то на краю горизонта темнели облака, но в городе было душно. И мы со школьными друзьями решили идти купаться.
Но пока собирались, облака стали тучами, а когда поравнялись с нашей бывшей (семилетней) школой, хлынул дождь. Мы спрятались на крыльце под навесом, а гроза грохотала во всю мощь, и, помнится, мы этому буйно радовались. Но вдруг открылась дверь школы, и наш бывший директор Николай Григорьевич выглянул из нее. Лицо его было серым, это я помню точно.
- Война, мальчики… - сказал он.
А мы заорали: "Ура!"...
Из четверых мальчишек, глупо оравших "Ура!" на крыльце школы, в живых остался я один.
Купаться мы раздумали и ринулись по домам. Обрадовать матерей, что наконец-таки началась...
Мы еще не знали, не понимали и представить себе не могли, что это событие на века войдет в историю как Великая Отечественная война.
Дома я застал маму, которая разглядывала большую карту европейской части СССР - у нас дома было множество карт, потому что я их любил и собирал.
Я восторженно сообщил, что наконец-то началась война, мама странно посмотрела на меня и вышла из комнаты. А я сразу же подошел к расстеленной на столе карте. На ее глянцевитой поверхности остались два пятнышка. Следы маминых слез. И я понял - нет, не понял, а почувствовал, - что мое детство закончилось. Его провожали две маминых слезинки..."
Не менее интересно об этом дне воспоминание и известного белорусского писателя В. Быкова:
"Погожим июньским утром мы приехали на Украину...
Белые мазанки, тополя, непривычный для уха язык на станциях, гоголевские ассоциации - все это перенесло в другой мир, романтичный и сказочный. Не думал тогда, что так много драматического и трагического будет связано у меня с этой страной.
Не успел осмотреться, узнать по-настоящему город и даже найти своего дядьку, как грянула война. Поначалу это, признаться, не очень испугало нас, молодых: были же совсем недавно финская война, перед нею - освободительный поход в Западную Белоруссию, все окончилось триумфальными победами. Победим и теперь. Тем более что нами руководит непобедимый товарищ Сталин. Но очень скоро стало тревожно, а затем и страшновато. Захотелось домой, в родные места. Да вот дороги туда уже не было".
Великого русского актера М. Пуговкина война застала на первых в его жизни съемках. "22 июня 1941-го 17-летний Миша играл свой крохотный эпизод в фильме "Дело Артамоновых", как вдруг, посреди рабочего дня, всю съемочную группу картины вызвал к себе директор "Мосфильма". Ничего не понимающие актеры стояли в кабинете главы киностудии, а из репродуктора доносилась речь Молотова".
"И когда война началась, - писал в своих мемуарах Константин Симонов, - в то утро ощущение потрясенности тем, что она действительно началась, у меня было, разрушается, как и у всех, но ощущение неожиданности происшедшего отсутствовало.
Да, конечно, началась внезапно, - а как еще иначе ее могли начать немцы, которые именно так начали и в этот раз. Почему они, собственно говоря, могли начать как-то по-другому?"
Начало войны для великого русского актера Г. Жженова оказалось вдвойне трагичнее: "К слову сказать, о начале Великой Отечественной войны я узнал, будучи за баранкой.
В прохладный день 22 июня 1941 г. я ехал по трассе с каким-то грузом. На оперпосту 47-го километра остановился перед закрытым шлагбаумом. Стрелок потребовал документы. Я подал ему водительское удостоверение. Поняв, что я заключенный, стрелок распорядился поставить машину в сторону, а мне приказал следовать за ним на оперпост. Там он созвонился по телефону с диспетчером гаража и потребовал прислать вольнонаемного водителя, сославшись на приказ из Магадана. На мой недоуменный вопрос, в чем дело, что случилось, он ответил: война.
Жуткое чувство огромного несчастья, случившегося в мире, полоснуло по сердцу болью и страхом. Итак, война!... Все-таки - война. (...) Короленко писал: "За Уралом лес рубят, в Сибири щепки летят!" Многие из нас оказались в лагерях беспомощными "щепками" чудовищной политической ситуации, сложившейся в нашей стране (...)
22 июня 1941 г. стало ясно, что государству в течение ближайших лет будет не до нас, не до наших проблем..."
***
Вспоминает Герой Советского Союза, заслуженный летчик-испытатель Василий Павлов:
"Первый день войны я встретил в Черновицах. И вот что странно: три месяца мы сидели там по первой боевой готовности, без выходных, без отдыха, в отдельные дни было у нас по пять боевых вылетов, спали прямо под самолетами - и вдруг в субботу, 21 июня, выстраивают нас и объявляют: завтра - выходной день. Сняли боевое дежурство, все зачехлили, оставили только три самолета - дежурное звено. На аэродроме в тот день никаких работ не проводилось: выходной - для всех выходной. И так - не только в нашем полку, а по всей границе почему-то всем разом дали выходной день... (...)
Я до сих пор ищу ответа на вопрос: почему за день до начала войны все было приведено не в боевое состояние? Ведь последствия легко просматривались: все устали, всем хотелось расслабиться, вырваться в город, разрядиться. И все разбрелись, кто куда. Нас человек пять пошли посидеть и выпить к жене комиссара эскадрильи Захарова. Изрядно, скажу я вам, выпили - понятное дело, молодые, здоровые ребята, и на отдыхе...
Но у меня было какое-то странное настроение - уж не знаю, чем оно было вызвано, только водка меня не брала, и я опьянел меньше других. На душе было как-то смутно - не до веселья, и я решил уйти. Ребята отговаривали: куда ты пойдешь один среди ночи, но я сказал: "Нет, ребята, вы как хотите, а я пойду". Отправился в ванную, подержал голову под струей холодной воды - и ушел.
Когда подходил к аэродрому, километра за два, наверное, услышал: где-то постреливают. Дошел до палатки - тихо, безлюдно. Огляделся и лег спать. Не знаю, сколько времени проспал, только слышу: боевая тревога! Ну, думаю, опять: у нас эти боевые тревоги каждый день были. Побыстрее влез в сапоги - прямо на голые ноги, оделся и бегом к самолету. Смотрю - уже винты крутятся. Спрашиваю техника: "Пулеметы заряжены?" "Все в порядке, командир", - отвечает. - И вот я готов, но чую - что-то не то: никаких заданий никто не дает, командир полка сам не знает, что делать. И тогда, может, потому, что хмель еще из головы не выветрился, я решил: взлечу первым, без команды. И решение мое оказалось трезвым, правильным - я это потом понял. Взлетел, набрал высоту, убрал шасси, смотрю - слева самолет - наш командир эскадрильи Касьянов. Значит, в небе я не один. Убираю газ, показываю ему: идти вперед, ты же командир, а он головой качает: нет, не могу, давай ты веди. Ну я на газ - и вперед. Только набрал высоту, гляжу - прямо под самым носом в прицеле у меня Хе-126. Мне ничего не оставалось делать, кроме как нажать на гашетку. Самолет сразу задымил, перевернулся, закувыркался в небе...
Командира своего из виду потерял, что делать дальше - не знаю. Решил вернуться на аэродром - рассвет уже вовсю занимался. Подлетел и вижу: все в дыму. Потом присмотрелся - здание служебное стоит, а ангаров нет. Не успел понять, в чем дело, как раздался треск на бронеспинке, и два "мессера" с крестами на крыльях надо мной пронеслись. Тут уж я полностью протрезвел - сделал какой-то немыслимый маневр и сорвался в штопор. У самой земли вывел самолет и ушел от "мессеров". Но только когда снова поднялся над аэродромом и увидел, что там творится, понял: началась война. Картина была страшная: все кругом в огне - ад да и только... Чудом удалось уйти".
Вспоминает М.Ф. Королев:
"21 июня объявили тревогу. Вообще-то училище по тревоге поднимали как минимум два раза в неделю, так что никто особо и не побеспокоился. Выстроились на плацу. Вышел из штаба начальник училища - корпусной комиссар (было такое звание у политсостава) Иван Захарович Сусайков, вывел всех на лужайку и отдал не совсем обычный приказ: "Присаживайтесь, ребята, сейчас я прочитаю вам лекцию о войне с Германией... Договор договором, а на вред это не пойдет".
Долго начальник говорил, до самого вечера. И о типах немецких танков рассказал, и о "гудериановской" тактике танковых клиньев. А вечером был концерт на свежем воздухе - постановка пьесы Шиллера "Разбойники". Затянулась она настолько, что по училищу был отдан приказ: в воскресенье, 22 июня, подъем провести на час позже.
Утром, после завтрака, собрались в курилке. Все разговоры - только о предстоящем воскресном увольнении. Кто в кино собрался, кто на танцы.
И тут, в 11.30, заговорило радио: "В 12 часов будет важное правительственное сообщение". В полдень в казарме стояла полнейшая тишина: командиры радиоточку отключили, а сами сообщение Молотова в штабе слушали, чтобы, так сказать, личный состав лишний раз не беспокоить. Потом построили училище, сообщили о начале войны и... приказали разойтись на занятия".
Вспоминает А.В. Сорокин:
"22 июня проснулись в три часа утра от страшного грохота. У кого койка рядом с оружейной комнатой, тот успел винтовку схватить, а большинство выбегало с пустыми руками. Немецкий бомбардировщик сбросил на военный городок несколько бомб, одна попала в дальнее крыло казарм. После переклички не досчитались двух десятков солдат, которые остались под теми развалинами. На построении комиссар полка во всеуслышание заявил, что это провокация со стороны немцев, после чего часть вывели в лес за полтора километра от окраины. До самого вечера малыми саперными лопатками копали себе окопы и щели. Ближе к обеду командиры наконец-то внесли ясность, сказав, что началась война с Германией, немцы ввели войска по всей нашей границе".
Вспоминает В.М. Алексеев:
"22 июня в четвертом часу утра немцы начали артподготовку. Снаряды летели через головы танкистов и разрывались где-то далеко в тылу. Продолжалось это минут сорок, а потом послышался приближающийся лязг танковых гусениц. В это же время от дивизионного начальства был получен первый боевой приказ: "Не стрелять, это провокация!"
Комиссар батальона внезапно решил провести собрание личного состава, чтобы разъяснить линию партии. Встал, сделал несколько шагов и был убит наповал одиночным выстрелом немецкого снайпера. Тут уж комбат взял ответственность на себя и приказал открыть огонь".
***
После своего выступления Молотов вернулся на свое рабочее место. Когда он вошел в приемную, следом появился Сталин.
- Ну и волновался ты, - сказал он Молотову. - Но выступил хорошо
- А мне казалось, что я сказал, не так хорошо, - ответил верный соратник.
В этот момент в кабинете Молотова зазвонил телефон. Он быстрым движением взял трубку и повернулся к вождю:
- Тебя разыскивает Тимошенко. Будешь говорить? Сталин подошел к телефону и внимательно выслушал доклад
наркома обороны.
- Внезапность нападения, разумеется, имеет важное значение в войне, - заявил он ему в ответ. - Она дает инициативу и, следовательно, большое военное преимущество напавшей стороне. Но вы прикрываетесь внезапностью. Кстати, имейте ввиду - немцы внезапностью рассчитывают вызвать панику в частях нашей армии. Надо строго-настрого предупредить командующих о недопущении какой-либо паники. В директиве об этом скажите... Если проект директивы готов, рассмотрим вместе с последней сводкой...
Свяжитесь еще раз с командующими, выясните обстановку и приезжайте. Сколько потребуется вам времени? Ну хорошо, два часа, не больше... А какова обстановка у Павлова?
Выслушав Тимошенко, Сталин нахмурился!
- Поговорю сам с ним... - И, положив трубку на аппарат, грубо сказал:
- Павлов ничего конкретного не знает, что происходит на границе! Не имеет связи даже со штабами армий! Ссылается на то, что опоздала в войска директива... Но разве армия без директивы не должна находиться в боевой готовности?
После этих слов вождь немного успокоился и продолжил:
- Надо направить к Павлову Шапошникова. Я не сомневаюсь, что он поможет организовать управление войсками, укрепить их оборонительные позиции. Но наши войска, видимо, не могут справиться с задачей прикрытия западной границы. Они оказались в очень тяжелом положении: не хватает живой силы и военной техники, особенно самолетов. С первых часов вторжения господство в воздухе захватила немецкая авиация... Да, не успели мы подтянуть силы, да и вообще не все сделали... не хватило времени. Надо немедля нанести контрудары по противнику, а одновременно поручить кому-то заняться эвакуацией населения, предприятий и другого имущества из прифронтовых районов на восток. Ничего не должно достаться врагу. Обсудим этот вопрос на заседании...
В 14 часов в кабинете Сталина собрались в основном военные. Тимошенко, Шапошников, Ворошилов, Жуков, Ватутин. В 15.20 подошел адмирал Кузнецов, а еще через десять минут маршал Кулик. Также там находились Молотов, Микоян и Вышинский.
Нарком обороны первым доложил обстановку, сведя все к тому, "что сила удара гитлеровских войск превзошла все ожидания". Он подчеркнул особенно: "В первые же часы войны авиация противника нанесла массированные удары по аэродромам и войскам в приграничной зоне до рубежа рек Западная Двина и Днепр".
- Стало быть, много советских самолетов уничтожено прямо на земле, - с сарказмом сказал Сталин.
- К сожалению, так. Из-за неожиданного нападения многие самолеты не успели подняться в воздух, - ответил ему Тимошенко.
Сталин тут же взорвался, спросив:
- Неужели до всех аэродромов добралась немецкая авиация?
- К сожалению, так, товарищ Сталин, - повторился нарком. - Немцы подвергли ожесточенной бомбардировке 66 советских аэродромов, на которых находились наши самолеты, причем преимущественно современные.
- Сколько же уничтожено самолетов, - несколько задумавшись, поинтересовался Сталин.
- По предварительным подсчетам, около семисот.
Вождь снова вскипел:
- Это же чудовищное преступление. Надо головы поснимать с виновных...
Выждав паузу, он прошелся вдоль стола и спросил:
- Как складывается перспектива на Западном фронте?
- Командование Западного фронта стремится маневрировать резервами. Но Павлов и его штаб допустили ряд просчетов. С первых часов войны связь со штабами армий оказалась нарушенной. Павлов, естественно, не знал и мог не знать, что делается на левом крыле фронта. А там немцам удалось прорваться и в течение дня продвинуть свои танки на 60 км. Павлов же принимал меры по ликвидации прорыва на правом крыле...
Свои контрмеры он строил, исходя из того, что противник концентрическими ударами со стороны Бреста и Сувалок постарается в районе Лиды замкнуть кольцо вокруг войск фронта...
Сталин с гневом в глазах посмотрел на маршала и перебил его:
- Вы полагали, что немцы замкнут кольцо у Лиды, а они пытаются замкнуть его восточнее Минска! Это сколько же дивизий окажется в западне?
Теперь Тимошенко замолчал. А вождь задавал вопросы будто бы самому себе. Он не смотрел на наркома обороны. Постепенно погружаясь в свои мысли, он словно самостоятельно пытался найти выход из создавшегося положения. Было видно, что сама по себе возможность окружения под Минском до глубины души потрясла его. Он не хотел верить в это, но что оставалось делать...
Будто очнувшись из забытья, он резко, на повышенном тоне снова обратился к Тимошенко:
- С вашего Павлова надо строго спросить! За неделю до войны он заверял меня по телефону, что лично выезжал на границу. Уверял, что никакого скопления войск там не обнаружил, а слухи о войне назвал провокационными! И ссылался на свою разведку, которая, по его утверждению, работает надежно...
***
А ведь не врал товарищ Сталин! Александр Евгеньевич Голованов лично встречался с Павловым в июне 1941 г. В своих мемуарах он с точностью до мелочей вспомнил эту встречу: "В тот день я в двенадцать часов явился к командующему округом.
В кабинете за письменным столом сидел довольно массивного телосложения человек с бритой головой, со знаками различия генерала армии.
Павлов поздоровался со мной, спросил, почему так долго не приезжал в Минск, поинтересовался, что мне нужно, и сказал, что давно уже дал распоряжение, чтобы нас всем обеспечивали, так как об этом просил Сталин. Только я начал отвечать на его вопросы, как он, перебив меня, внес предложение подчинить полк непосредственно ему. Я доложил, что таких вопросов не решаю.
- А мы сейчас позвоним товарищу Сталину. - Он снял трубку и заказал Москву.
Через несколько минут он уже разговаривал со Сталиным. Не успел он сказать, что звонит по поводу подчинения Голованова, который сейчас находится у него, как по его ответам я понял, что Сталин задает встречные вопросы.
- Нет, товарищ Сталин, это неправда! Я только что вернулся с оборонительных рубежей. Никакого сосредоточения немецких войск на границе нет, а моя разведка работает хорошо. Я еще раз проверю, но считаю это просто провокацией. Хорошо, товарищ Сталин... А как насчет Голованова? Ясно.
Он положил трубку.
- Не в духе хозяин. Какая то сволочь пытается ему доказать, что немцы сосредотачивают войска на нашей границе.
Я выжидательно молчал.
- Не хочет хозяин подчинить вас мне. Своих, говорит, дел у вас много. А зря.
На этом мы и расстались".
Не менее любопытно и другое предвоенное воспоминание о Павлове, которое нам оставил генерал Л.М. Сандалов: "Когда все оказались в сборе, завязался врезавшийся в мою память полуофициальный разговор.
Начал его Павлов.
- Генеральный штаб еще не закончил составление оперативного плана, - сказал он. - А для того чтобы показать один из возможных вариантов действий войск округа при нападении на нас фашистской Германии, Генеральный штаб в ближайшее время проведет с окружными и армейскими управлениями оперативную игру на местности со средствами связи. Будет проигрываться начальный период войны. Возглавит игру, вероятно, сам нарком.
Штабы армий начнут ее в местах дислокации и будут передвигаться, сообразуясь с обстановкой.
- А те штабы, которые стоят у самой границы? Куда им двигаться? - не удержался я. - По-видимому придется обороняться.