"К нам относятся несправедливо. Мы требуем равноправия. Франция сохранила весь свой военный потенциал, Великобритания – весь свой морской потенциал, в таких условиях для нас бесполезно продолжать дальше разговоры об этом. Да, господа, Германия назначает вам, следовательно, свидание в "Филипповой долине" то есть на поле боя!"
Высокий, худощавый и изящный канцлер Брюнинг привлекает внимание всех гостей. Говорит он сдержанно и мягким голосом. Он похож на умудренного опытом служителя культа. Впрочем, он принадлежит к третьему сословию и ведет очень скромный образ жизни.
"Каждый месяц я возвращаю германскому государству, – говорит он, – часть своего жалованья, так как я его полностью не расходую. Я никогда не пользуюсь автомашинами и езжу на автобусе".
Брюнинг желает сближения с Францией и Англией, но не за счет какого бы то ни было рода серьезных уступок со стороны Германии.
На следующий день перед французским посольством на Паризер-плац в течение всего вечера стояла большая толпа и, требуя выхода Бриана и Лаваля на балкон, скандировала: "Никогда не бывать войне!"
Бриан несколько озадачен. "По-видимому, эти люди поняли меня", – говорит он своим сотрудникам.
Но то, чего добиваются наши министры, не отвечает чаяниям масс, и политическая обстановка меняется.
* * *
Немецкие правящие круги непримиримы. Они требуют займа, который вернул бы в кассы рейхсбанка миллиард марок, потерянный за несколько месяцев. (Инициатор аншлюса доктор Риттер предлагает заключить франко-германский таможенный союз.) Но берлинские руководители не желают идти на взаимные политические уступки. Сильно обескураженный, Бриан замечает: "Не приходится больше даже сетовать на канцлера Брюнинга за то, что не удалось добиться уступок от его сотрудников. Всех сейчас действительно захлестнула эта финансово-экономическая катастрофа, которую прежде они лишь разыгрывали перед нами".
Параллельно с этим в Германии происходит падение нравов.
В Тиргартене, позади Паризер-плац, находится роскошный отель с перистилем из беломраморных дорических колонн, над которыми красуется надпись огромными золотыми буквами: Amori et Dolori sacrum.
Это Институт любви.
Здесь ежедневно читает лекции профессор Магнус Гиршфельд, маленький человечек в белой блузе. С наисерьезнейшим видом он утверждает, что если мировая политика не была совершенно прямолинейной со времен Адама и Евы, то это объясняется только сексуальными аномалиями. И он заявляет: "Если бы каждое существо абсолютно и полностью принадлежало только к своему собственному полу, Германия не была бы разбита и развращенность человечества не достигла бы такой степени развития, какой она характеризуется в настоящее время" и т. д. А материалы и документы, распространяемые среди многочисленных слушателей института, носят весьма своеобразный характер!
Ночные кабачки ломятся от посетителей.
В разных частях города в темных улочках национал-социалисты открывают свои "дежурные пункты", чистенькие, хорошо освещенные, украшенные красными флагами со свастикой и портретами Гитлера. Вот входит туда некий молодой человек, который весь день провел в бесплодных поисках работы. Его приглашают за большой стол поужинать. Ему дают коричневую рубашку. Молодые люди вокруг него, кажется, полны надежд.
Почти на всех улицах Берлина слышатся стрельба и крики, свидетельствующие о том, что между коммунистами и сторонниками Адольфа Гитлера, число которых все возрастает, происходят вооруженные столкновения.
* * *
Результаты поездки французских руководителей в Берлин крайне незначительны!
Была лишь создана комиссия для изучения форм сотрудничества между обеими странами. И это все! (Впрочем, и эта комиссия собиралась всего только один раз.) На следующий год, 23 июля, на заседании в Лондоне американцы, итальянцы, англичане, бельгийцы и японцы, которые далеко не всегда были согласны с политикой давления на Берлин, отклонят французский проект…
На обратном пути, в поезде, Лушер говорит:
– Режим Веймарской республики не сможет удержаться, но какая из двух партий возьмет верх? Немецкие националисты или Адольф Гитлер?
Что касается Бриана, то он стал скептически относиться к возможности сотрудничества с Германией. Он заключает меланхолически:
– Да, я думаю, что любезность, проявленная по отношению ко мне, была только показной!
Глава 10. Смерть Аристида Бриана и конец разоружения
История одного колебания. – Полковник де ля Рок штурмует трибуну в вале Трокадеро. – Старый кожаный портфель Бриана. – Юмор Литвинова. – Андре Тардье и международная армия. – Последний визит в Кошрель. – Дом № 52 на авеню Клебер. – Андре Тардье и "Панч". – "Германию не соблазняют, ей навязывают свою волю".
Четырнадцатое октября 1931 года. Кэ д’Орсэ. Салон мира.
Стол Совета Лиги Наций, покрытый, как всегда, голубой скатертью, поставлен в Салоне мира. Подача электричества прекращена. Приходится довольствоваться подручными средствами освещения – мерцающие свечи и коптящие лампы мрачным светом озаряют лица министров.
Ослабевший, страдающий одышкой, Бриан настроен патетически.
Японские армии после нападения 8 сентября 1931 года подразделений лейтенанта Кавамото на мукденские казармы двинулись на завоевание Маньчжурии, которое подготавливалось в течение длительного времени. Снова разгорается война.
Впервые Лига Наций поставлена перед лицом возложенной на нее ответственности.
В первый раз крупное государство – член Лиги Наций в нарушение подписанного им самим международного закона совершает открытое нападение на другое, также являющееся членом Лиги Наций крупное государство, которое требует от нее всей поддержки, предусмотренной ее Уставом.
Что делать? Генеральный секретарь Лиги Наций сэр Эрик Драммонд и весь его аппарат обеспокоены, но они ограничиваются тем, что отвечают: "Нам необходимо прибегнуть к правилам процедуры. Мы можем лишь принять решение о посылке на место комиссии Лиги Наций, с тем чтобы выяснить, происходит ли там что-либо иное, кроме "обычного бандитизма", передача этого дела в Лигу Наций, по-видимому, не является правильным шагом со стороны китайцев".
Скучное заседание.
Общественное мнение остается полностью безучастным.
– При каких условиях Макдональд пойдет на снижение курса фунта стерлингов? – шушукаются в зале. – Какие это вызовет международные последствия?!
Что касается французов, то их интересуют только выборы:
– Действительно ли в случае, когда кандидат-радикал не будет уверен в своем переизбрании, будет дана инструкция, согласно которой он должен будет всеми средствами обеспечить победу республике, социальному прогрессу и миру и т. д.
Географическая отдаленность дальневосточного конфликта мешает французам представить себе его подлинное, реальное значение.
Форин Офис не решается открыто занять антияпонскую позицию.
В Вашингтоне лучше понимают грозящую опасность, но этим и ограничиваются.
А жизнь идет своим чередом…
В Берлине второму кабинету Брюнинга с 8 октября угрожает серьезная опасность в рейхстаге.
Престарелый президент Гинденбург, который надеялся передать власть германским националистам, обеспокоен.
Против 107 депутатов-нацистов после выборов 1930 года немецкие националисты имеют в рейхстаге всего лишь 41 депутата.
Партия национал-социалистов развивает по всей стране чрезвычайно активную деятельность. В демонстрациях и парадах принимают теперь участие более чем по 70–80 тысяч человек, а большие красные стяги со свастикой почти повсюду реют в небе Германии.
* * *
На Кэ д’Орсэ Бриан больше не хозяин.
Власть Пьера Лаваля простирается там на все отделы.
Лаваль считает, что настал момент поднять материальные силы Франции. Но так как он не намерен забывать и о моральных силах, он оставляет Бриана на его посту.
Однако он не желает, чтобы сохранение моральных сил происходило хоть в какой-то степени за счет материальных сил.
Бриан, снискав глубокое уважение пацифистов всех стран, постепенно превращается в апостола и "поборника мира". Он мечтает отправиться на конференцию по разоружению с серьезными предложениями.
Это намерение приводит его к конфликту с военным министром Мажино.
И ежедневно Бриан и Мажино, представляющие две противоположные тенденции, нападают друг на друга в газетах, которые, соответственно, следуют указаниям Кэ д’Орсэ или улицы Сен-Доминик.
– Прекрасная женевская эпоха со всеми ее принципами ушла в далекое прошлое, – цинично говорит Андре Тардье и добавляет: – Мирное урегулирование разногласий, неделимость мира, международная солидарность! Ах, ах! Все эти слова, которым вы некогда придавали такое мистическое значение, в течение всего нескольких месяцев оказались лишенными всякого содержания!
И действительно, никто еще не верит в возможность войны, за исключением небольшого числа представителей интеллигенции, среди которых – Уэллс и Барбюс. Но большинство не верит уже и в мир, созданный в таинственном горниле Женевы.
Военный министр Мажино констатирует: "Все институты, созданные в 1919 и 1920 годах, неспособны привести к чему-либо. И министры или главы государств, которым больше не удается заставить признать свои национальные или социальные права, начинают слушать тех, кто говорит им о непосредственных действиях. Наконец, французскую Академию буквально захватило следующее суждение Жюля Камбона:
"История Франции после мировой войны 1914–1918 годов – это история колебаний. Следовало ли нам вести себя по отношению к Германии таким образом, чтобы заставить ее забыть позор поражения? Или же, наоборот, мы должны были использовать все возможности, чтобы помешать ей вновь собраться с силами? Политические писатели покажут на примере нашей страны, насколько губительны последствия нерешительности"".
Одним словом, в последние дни 1931 года одни были полны решимости возвратиться к политике силы, другие продолжали возлагать надежды на Лигу Наций, но понимали, что надо поспешить придать ей некоторую эффективность.
В обстановке такого брожения умов в Париже под покровительством Школы мира, руководимой директрисой журнала "Эроп нувелль" Луизой Вейс, был созван Международный конгресс по разоружению.
Но националистические круги, тайно поддерживаемые Пьером Лавалем, сразу же принимают решение сорвать торжественное заключительное заседание конгресса с помощью грубой провокации.
* * *
Вечером в пятницу, 27 ноября, большой зал Трокадеро.
Эдуард Эррио, окруженный послами и министрами иностранных дел более чем сорока государств, председательствует на торжественном заключительном заседании этого конгресса.
Но едва он начал свою речь, как в задних рядах партера поднимается оглушительный шум, который никак не прекращается. Председатель, конец речи которого теряется в этом шуме, предоставляет слово германскому католику доктору Йосу. Тогда начинается беспорядочная какофония свиста, топота и подражания крикам животных. Вся аудитория начинает протестовать.
Эррио вновь берет слово:
– Разум должен господствовать над чувствами, а не подчиняться им…
Но продолжение его речи тонет в страшном шуме. Среди присутствующих начинается резкая перебранка, а затем и драки. Вскоре обстановка превращается в кромешный ад. Послы Соединенных Штатов, Англии и Германии наблюдают за происходящим с некоторой опаской, поскольку неожиданно "Боевые кресты" приступают к штурму сцены, и в конце концов в этой невообразимой суматохе видно, как председательское место Эррио занимает предводитель "Боевых крестов" полковник де ля Рок, который зачитывает доклад на тему "По каким причинам нам не надо разоружаться".
На следующий день националистские газеты уделяют большое внимание "победе в Трокадеро". А в палате одна за другой вносятся интерпелляции с требованием попытаться найти подлинных организаторов саботажа конгресса по разоружению.
Эррио в яростном гневе. Он обрушивается на Тардье, который объясняет поведение националистов их любовью к родине. "Любить Францию, – громко восклицает Эррио, – это не значит устраивать провокации и наносить оскорбления в присутствии иностранцев!"
Эффект, произведенный за границей, намного превосходит тот, какого ожидали организаторы скандала, начиная с Пьера Лаваля.
"Франция, – говорят там, – не заботится более о судьбах мира, она стала нетерпимой ко всякой другой точке зрения, кроме ее собственной".
Что касается дипломатического корпуса, то он полагает, что этот инцидент произошел своевременно, ознаменовав собой конец эпохи.
* * *
У Бриана больше нет сил бороться, болезнь угнетает его. Совершенно обескураженный, он отменяет заседание Европейской комиссии, намеченное на конец месяца. А туманным утром 9 января он пожимает руки своим сотрудникам, собравшимся на Кэ д’Орсэ в одном из салонов нижнего этажа, и затем уезжает на свою ферму в Кошрель. Его скромный багаж был отправлен накануне. Он берет с собой только старый кожаный портфель, на котором видна уже несколько потертая надпись: "Министр иностранных дел".
В то же утро Пьер Лаваль располагается на Кэ д’Орсэ.
По ту сторону Рейна – сенсация! Берлинская биржевая газета "Бёрзенкурир" пишет: "Пан-Европа Бриана была только "Пан-Версалем", а сам Бриан был лишь улыбающейся маской французского эгоизма".
Немецкий писатель Зибург, очень модный тогда в Париже, который носится со своей особой "немца, любящего больше всего Францию", пишет:
"Все же Бриан был дверью Франции, открытой в мир. Сегодня Франция захлопывает эту дверь!"
Очень грустный Поль-Бонкур отвечает:
– Вы увидите, как в несколько месяцев Европа полностью изменит свой облик, так же как меняет его провинциальный город, когда опустеет место народного гулянья, закроются ставни и погаснет свет. В 1930 году была великая Лига Наций, но вы увидите, что к 1933 году останутся лишь разъединенные страны.
* * *
Второго февраля 1932 года в большом застекленном зале Секретариата Лиги Наций собралось совсем мало народу. А ведь это был день торжественного открытия той самой Международной конференции по разоружению, которой более десяти лет ждал весь мир.
Ее открытие задержалось еще на один час. Заседает Совет Лиги Наций, ибо японо-китайская война бушует и со всех сторон раздаются протесты против преднамеренного бездействия великих держав. В Лиге Наций царит возмущение:
– Если бы только Франция, Англия и Америка приняли решение применить по отношению к Японии экономические санкции, то конфликт был бы ликвидирован!
В застекленном холле, разбившись на группы, беседуют "поборники разоружения". Так французский военный министр Андре Мажино называет делегатов, которые вот уже в течение шести лет ведут дискуссии в Лиге Наций.
Поскольку перспектива всеобщего разоружения пробудила в народах большие надежды, ни одно из правительств не хочет быть "тем правительством", которое положит конец этим комиссиям и комитетам, хотя бесплодность их всем ясна. Теперь каждый только и норовит взвалить на других ответственность за провал.
– Ваша подготовительная комиссия, – говорит в заключение Мажино, – перестала быть местом, где ведется конструктивная созидательная работа в области международных отношений, и превратилась, мягко выражаясь, в поле деятельности для дипломатических махинаций!
Однако Мажино дает согласие на новый французский план разоружения, только что представленный Тардье.
Председатель Поль-Бонкур, первый постоянный делегат Франции в Лиге Наций, с его романтично подстриженной красивой седой шевелюрой, в костюме синего цвета, ставший уже заслуженным ветераном трудных сражений, которые он давал начиная с 1926 года, во всех последовательно сменявших одна другую подготовительных комиссиях по разоружению, сегодня в центре внимания. Лейтмотив его политической линии не меняется в течение шести лет: "Пока не обеспечена ее безопасность, Франция должна сохранить свои силы".