Из библиотеки была дверь в диванную, спальня Амелиуса находилась на другом конце коттеджа. Когда Салли увидела комнату, приготовленную Тофом, она остановилась в дверях в безмолвном удивлении перед представившейся ей роскошью. От времени до времени Амелиусу слышался плеск воды и безыскусная английская песня, от которой и произошло ее имя. Потом она постучала в дверь и спросила из-за нее: "Здесь есть духи на столе, можно мне взять немножко?" Потом Тоф постучался в другую дверь, выходившую в коридор, и спросил, скоро ли прелестная молодая мисс будет готова к ужину? Салли как будто уже имела свое место в маленьком хозяйстве. "Что мне делать?" – спрашивал себя Амелиус. Тоф, вошедший в эту минуту в комнату, почтительно ответил: "Поторопите молодую особу, сэр, не то салми остынет".
Она вышла из своей комнаты, осторожно ступая больными ногами, такая свеженькая, такая прелестная, что Тоф, залюбовавшись ею, не так, как следовало, свернул салфетку, что случилось с ним первый раз в жизни.
– Прикажете шампанского, сэр, – спросил он потихоньку Амелиуса. Явились куропатки, одушевляющее вино заискрилось в стаканах, Тоф превзошел самого себя за ужином. Салли забыла о приюте, забыла ужасные улицы и смеялась, веселилась, как самая счастливая девушка на свете. Амелиус, оживившись в приятной атмосфере юности и хорошего, веселого настроения, стряхнул с себя заботу об ответственности и стал хорошим товарищем. Пылкая веселость этого вечера доходила уже До высшей степени, страшный признак долга, приличий, благоразумия давно исчез из комнаты, как вдруг Немезида, богиня возмездия, возвестила о своем прибытии стуком колес и потом решительным, громким звонком.
В комнате наступила мертвая тишина. Амелиус и Салли смотрели друг на друга. Опытный Тоф тотчас же смекнул в чем дело.
– Это ее отец или мать? – спросил он Амелиуса с беспокойством. Услышав, что она не знает ни отца, ни матери, он весело щелкнул пальцами и на цыпочках отправился в зал. – У меня родилась идея, – прошептал он. – Послушаем.
Послышался высокий, решительный женский голос, говоривший, по-видимому, с извозчиком.
– Доложите, что я приехала от мистрис Пейзон и должна немедленно видеть мистера Гольденхарта.
Салли задрожала и побледнела. "Надзирательница, – тихо пробормотала она. – О, не впускайте ее сюда". Мистер Гольденхарт увел перепуганную девушку в библиотеку, Тоф последовал за ними, почтительно спрашивая, что значит "надзирательница". Получив необходимые объяснения, он решил, что надзирательница означает женщину, которая держит прелестных девушек в плену, отворил дверь библиотеки и ушел в зал. Облегчив таким образом свою душу, он вернулся к своему господину и, подняв пальцы, представил, что натягивает нос.
– Я полагаю, сэр, что вам вовсе нет надобности видеть эту бешеную женщину? – сказал он. Прежде чем Амелиус успел что-нибудь ответить, раздался снова звонок, возвещавший, что бешеная женщина желает видеть Амелиуса. Тоф прочел желание своего господина на его лице. Этот непредвиденный случай, однако, не застал его врасплох, он также готов был справиться с надзирательницей, как справился с ужином. "Ставни закрыты, занавеси спущены, – напомнил он своему господину. – Света не видать снаружи. Пускай ее звонит, мы все спать легли". Он обратился к Салли, восхищаясь своей выдумкой. "Что думаете вы об этом, мисс?" Когда он произносил эти слова, раздался третий звонок. "Звони, госпожа надзирательница! – воскликнул он. – Мы все уснули, попробуй разбудить нас". Четвертый звонок был последний. Резкий треск возвестил о том, что проволока была порвана, и вслед затем зазвенела железная ручка, упавшая на каменистую дорожку сада. Калитка, так же как и люди, была избавлена от нападений матроны. "Успокойтесь, мисс, – сказал Тоф, – если б она вздумала перелезть через калитку, то напоролась бы на гвозди. – В следующую минуту стук отъезжавшего экипажа возвестил о неудаче надзирательницы и решил вопрос о ночлеге Салли".
Она молча сидела у окна, когда Тоф вышел из комнаты, открыла занавески и посмотрела на темное небо.
– Что вы смотрите? – спросил Амелиус.
– Я смотрю на звезды.
Амелиус подошел к окну.
– Сегодня нет звезд, – заметил он.
Она опустила занавеску.
– Я думала о вечерах, проведенных мною в приюте. Днем, вы знаете, я занималась чтением и писанием. Я хотела научиться. Мое сердце замирало от страха, что вы презираете такое невежественное создание, как я. Я всегда старательно готовила свои уроки. Я мечтала о том, что сделаю вам сюрприз, написав вам хорошенькое письмо. Одна из учительниц (она оставила школу) была очень добра ко мне. Я привыкла разговаривать с ней, и когда я что-нибудь не правильно говорила, она исправляла и учила меня. Она говорила, что вы будете лучшего обо мне мнения, если я буду хорошо выражаться, и я стала говорить лучше, не правда ли? Это все происходило днем, самое тяжелое время приходило с наступлением ночи, когда другие девушки спали, а я думала о том, как я далеко от вас. Я вставала, завертывалась в одеяло и подходила к окну. В хорошие ночи звезды были моим обществом. Были две звезды, очень близкие друг к другу, которые я полюбила. Не смейтесь, я привыкла думать, что одна из них – вы, другая – я. Я загадывала, который из нас умрет, вы или я, прежде чем я вас увижу. И почти всегда случалось, что моя звезда исчезала прежде вашей. Боже, как я плакала! Мне казалось, что я никогда больше вас не увижу. Я и убежала от этого. Вам нечего говорить, это было так глупо, что мне теперь стыдно за себя. Мне хотелось увидеть сегодня вечером вашу и мою звезду. Я сама не знаю зачем. Ах, я так люблю вас! – Она опустилась на колени, взяла его руку и прижала к своей голове. – Она так горит, – сказала она, – и ваша добрая рука освежит ее.
Амелиус ласково поднял ее и повел к двери.
– Моя бедная Салли, вы совсем истомлены и нуждаетесь в отдыхе и сне. Простимся.
– Я сделаю все, что бы вы мне ни велели, – отвечала она. – Если мистрис Пейзон придет завтра, вы не позволите ей увезти меня? Благодарю вас. Покойной ночи.
Она обвила своими руками его шею, с чистой, невинной фамильярностью, приподнялась на цыпочках и поцеловала его как сестра.
Салли давно уже спала в своей постели, а Амелиус все еще сидел у камина в библиотеке, погруженный в думы.
Воспоминание о чувствах и мечтаниях молодой девушки, так безыскусственно обрисовавшихся в рассказе о звездах, служивших ей "обществом", не только растрогали и заинтересовали его, но наполнили его душу тревогой и сомнением за будущее. Таинственное влияние, под которым совершалось развитие девушки, действовало нравственно и физически. Пройдут безвредно недели и месяцы, но наступит время, когда их невинные отношения подвергнутся опасности. Амелиус, не способный ни на чем остановиться, смутно сознавал эту истину. Выражение лица его было тревожно, когда он зажег свечу и пошел в свою спальню. "Я не могу уяснить себе как следует, как должен я поступить, – размышлял он. – Когда же это кончится?"
Глава XXXI
На следующее утро в восемь часов Тоф разбудил Амелиуса. Принесли письмо с надписью "Весьма срочное" и, посланный ожидал ответа.
Письмо было от мистрис Пейзон. Она писала коротко и ясно. После, безуспешного посещения надзирательницы мистрис Пейзон заявляла:
"Я требую, чтоб вы немедленно дали мне знать, где Салли нашла убежище, у вас ли провела она ночь. Если это было так, как я полагаю, то мне остается только уведомить вас, что двери приюта согласно с нашими правилами закрыты для нее навсегда. Если же я ошибаюсь, то моя обязанность объявить немедленно о том полиции".
Амелиус стал отвечать под впечатлением минуты, как это было ему свойственно. Он писал с горячностью о бесчеловечных и нехристианских правилах приюта. Не дошел еще он и до половины своих рассуждений, как посланный заявил, что ему приказано возвратиться, как можно скорее и что он надеется, что мистер Гольденхарт не поставит его в затруднительное положение, долго задерживая его. Прерванный среди прилива своего красноречия, Амелиус с досадой оставил свои увещания неоконченными и ответил мистрис Пейзон, написав ей деловым тоном всего одну строку:
"Уведомляю вас, что вы не ошиблись".
После минутного размышления он нашел, что такой ответ леди будет не только невежлив, но в отношении мистрис Пейзон лично покажет еще его неблагодарность. Третья попытка оказалась удачнее.
"Салли провела ночь у меня, как гостья. Она страдала от сильной усталости, было бы бесчеловечно отослать ее назад в таком состоянии. Очень сожалею о вашем решении, но беспрекословно покоряюсь ему. Вы как-то сказали, что, безусловно, верите в чистоту моих намерений. Отдайте мне эту справедливость, верьте мне, хотя бы вы и порицали мои поступки".
Отправив эти строки, на душе Амелиуса как будто стало легче. Он отправился в библиотеку и прислушался, нет ли движения в комнате Салли. Полнейшая тишина известила его, что измученная накануне девушка еще спала. Он распорядился, чтоб ее не беспокоили, а сам пошел завтракать.
Он сидел еще за столом, как появился Тоф с таинственным видом и шепотом доложил ему: "Пришла еще другая".
– Другая, – повторил Амелиус. – Что хотите вы сказать?
– Она не похожа на прелестную маленькую мисс, – продолжал Тоф. – На этот раз это дьявольская красота, как мы выражаемся во Франции. Она не доверяет мне и кажется сильно взволнованной, и то и другое нехорошие признаки. Не избавить ли мне вас от нее, пока та мисс спит?
– Не сказала она своего имени? – спросил Амелиус. Тоф отвечал с чужестранным акцентом:
– Только одно имя: Фейфей.
– Вы хотите сказать Феба?
– А разве я не так сказал, сэр?
– Приведите ее сюда.
Тоф посмотрел на дверь в комнату Салли, пожал плечами и повиновался приказанию.
Вошла Феба, бледная и взволнованная. Ее обычная самоуверенность исчезла, она остановилась у порога, точно боялась ступить в комнату.
– Войдите и садитесь, – сказал Амелиус. – Что случилось?
– Я очень встревожена, – отвечала Феба. – Я знаю, что я слишком дерзко поступаю, осмелившись придти к вам. Но я вчера обращалась за советом к мисс Регине и узнала, что она уехала с дядей из города. Мне нужно сообщить нечто о мистрис Фарнеби, и нельзя терять времени. За отсутствием мисс Регины а не знаю никого, кроме вас, к кому бы я могла обратиться. Лакей сказал мне ваш адрес.
Она остановилась, ее замешательство было очевидно. Амелиус старался ободрить ее.
– Если я могу быть в чем-нибудь полезен мистрис Фарнеби, – сказал он, – то говорите, я готов.
Глаза Фебы опустились перед его испытующим взором.
– С вашего позволения, сэр, я не буду никого называть по имени, – со смущением проговорила она. – Дело идет о человеке, которым я интересуюсь и которому я не желаю сделать никаких неприятностей. Его обманывают, я уверена в том, что его обманывает другая особа, старая пьяная женщина, которую бы следовало посадить в тюрьму, так как она этого заслуживает. Я сама заслуживаю порицания, я это знаю. Я подслушивала, сэр, чего не должна была делать, и еще передала слышанное (правда по секрету) тому человеку, о котором я уже упоминала. Не старой женщине, но той личности, которой я интересуюсь. Надеюсь, вы понимаете меня, сэр. Я буду говорить Откровенно о мистрис Фарнеби.
Амелиус вспомнил о мстительных, злых речах Фебы, когда он видел ее в последний раз. Он устремил взор на конторку, стоявшую в углу комнаты, куда он положил письмо мистрис Фарнеби. В душе его возникло инстинктивное недоверие к посетительнице. Обращение его изменилось, он повернулся к своей тарелке и продолжал завтракать.
– Можете вы говорить искренно? – сказал он. – Мистрис Фарнеби предстоит какое-нибудь огорчение?
– Да, сэр.
– И я могу чем-нибудь помочь ей?
– Я уверена, что можете, если знаете, где найти ее.
– Я знаю, где она. Она писала мне о том. Когда я видел вас в последний раз, вы так плохо говорили о ней, вы были очень сердиты на нее.
– Теперь я желаю ей только добра, сэр.
– Прекрасно. Почему же не можете вы пойти сами, переговорить с ней, если я дам вам ее адрес.
Бледное лицо Фебы вспыхнуло.
– Я не могу этого сделать, сэр, – отвечала она, – после того, как мистрис Фарнеби так дурно обошлась со мной. И если б она знала, что подслушала ее разговор с вами… – она остановилась, ее смущение, видимо, усиливалось.
Амелиус положил ножик и вилку.
– Послушайте, – сказал он. – Я не люблю такой манеры. Если вы не можете говорить прямо, оставим его и будем говорить о чем-нибудь другом. Я боюсь, – продолжал он, нимало не стесняясь, – что вы не добрая девушка. Что вы хотели сказать? Какой между нами разговор подслушали вы?
Феба поднесла платок к глазам.
– Жестоко так говорить со мной, – сказала она, – и именно тогда, когда я сожалею о том, что сделала, и желаю предупредить зло, которое может произойти из-за того.
– Что же вы сделали? – закричал Амелиус, соскучившись слушать эти уклончивые, бестолковые объяснения.
Глаза его загорелись нетерпением, когда он задал этот вопрос, заставивший наконец Фебу заговорить откровеннее. Она рассказала ему, что она слышала в кухонное окно, рассказала также подробно и чистосердечно, как рассказывала Жервею, с той только разницей, что не позволила себе ни малейшей дерзости в отношении мистрис Фарнеби.
Выслушав все молча, Амелиус вскочил, отпер конторку и достал письмо мистрис Фарнеби. Он прочел его, отвернувшись от Фебы, с минуту подумал и, вдруг обернувшись, устремил на нее такой взор, что она вздрогнула.
– Негодяйка! – сказал он. – Вы бессердечная негодяйка!
Феба в испуге хотела бежать из комнаты. Амелиус остановил ее.
– Сядьте, – сказал он. – Я хочу знать всю истину.
– Вы ее знаете, сэр, – проговорила Феба, приободрившись. – Я не могла бы ничего больше сказать вам, даже если б лежала на смертном одре.
Амелиус развернул письмо мистрис Фарнеби и грозным жестом указал на него.
– Не хотите ли вы отрицать свое участие в этом подлом заговоре? – спросил он.
– Помилуй меня, Бог, я до вчерашнего дня ничего не слышала о том!
Тон, которым были произнесены эти слова, показывал, что они были искренни, и убедил в том Амелиуса.
– Два человека надувают и обирают эту несчастную леди, – продолжал он. – Кто они?
– Я уже вам говорила, что не упомяну имен, сэр.
Амелиус снова посмотрел в письмо. После всего им слышанного нетрудно было узнать в невидимом "молодом человеке", о котором говорила мистрис Фарнеби, ту личность, которой интересовалась Феба. Кто это был? Не успел он задать себе этого вопроса, как ему вспомнился бродяга, виденный им с Фебой на улице. Не было больше сомнения: мошенник, устроивший этот заговор, был никто иной, как Жервей. Амелиус непременно обнаружил бы свое открытие, если б Феба не остановила его. Его вторичное обращение к письму мистрис Фарнеби и внезапное молчание после того возбудили в ней подозрения.
– Если вы причините неприятности моему другу, – воскликнула она, – вы не услышите более ни слова из моих уст.
Амелиус воспользовался предостережением.
– Храните свои тайны, – сказал он. – Я желаю только избавить мистрис Фарнеби от ужасного разочарования. Но что я скажу ей, когда приду? Не можете ли вы сообщить мне, как вы открыли это гнусное мошенничество?
Феба с готовностью объяснила ему. Сократив ее длинный рассказ, мы получим следующее: мистрис Соулер, пригласив ее к себе, всячески старалась выпытать у нее известную ей тайну мистрис Фарнеби. Так как ловушка не действовала, то она решилась подкупить ее: обещала Фебе разделить с ней поровну большую сумму, если она скажет ей тайну, уверяла ее, что Жервей способен не сдержать слово насчет своей женитьбы на ней и оставит их обеих в петле, когда получит деньги и положит их в свой карман. Таким образом узнала Феба, что заговор, который она считала оставленным, успешно подвигается вперед втайне от нее. Она ничего не сказала мистрис Соулер, боясь возбудить в ней подозрения, и поспешила к Жервею, чтоб объясниться с ним. Он не оказался дома. Тогда она отправилась к мисс Регине также безуспешно. На этом и кончилась ее история.
Амелиус не задал ей вопросов и сказал только несколько слов, после того как она кончила:
– Я пойду сегодня же утром к мистрис Фарнеби.
– Вы уведомите меня, чем это кончится? – спросила она.
Амелиус подал ей через стол записную книжку и карандаш и указал на чистую страничку, на которой она могла написать свой адрес. Пока она этим занималась, в комнату вошел внимательный Тоф и, устремив свой взор на Фебу, сказал что-то шепотом своему господину. Он слышал, что Салли зашевелилась. Не лучше ли при настоящих обстоятельствах подать ей завтрак в ее комнату? Забавно было видеть удивление Тофа, когда Амелиус отвечал: "Конечно, нет. Подайте ее завтрак сюда".
Феба встала. Ее прощальные слова обнаружили двойственную натуру: хорошую и дурную в постоянной борьбе между собою.
– Я прошу вас не упоминать обо мне мистрис Фарнеби, сэр, – сказала она. – Я не простила ей ее поступка со мною. Я не желаю ей добра, но не хочу, чтоб ей делали такое зло. Я знаю ее характер, знаю, что ей предстоит смерть или сумасшествие, если ее не предостеречь во время. Я не забочусь о том, что ее лишат ее денег. У нее их довольно, хоть бы двадцать раз обобрали, какое мне дело. Но я не хочу, чтоб ее манили надеждой, что она увидит своего ребенка, и разбили ей сердце, когда она узнает, что все это плутовство. Я ненавижу ее, но я не могу и не хочу, чтобы продолжали это зло. Прощайте, сэр.
Когда она ушла, у Амелиуса на сердце точно стало легче. Минуту или две сидел он, бессознательно мешая ложкой свой кофе и погруженный в думу о том, как он исполнит свою ужасную обязанность и откроет мистрис Фарнеби гнусное мошенничество. Тоф прервал его размышления, приготовляя на столе завтрак для Салли. И почти в ту же минуту сама Салли, свежая и розовая, полуотворила дверь и выглянула оттуда.
– Вы отлично и долго спали, – сказал Амелиус. – Совершенно ли вы оправились от вчерашней прогулки?
– О, да, – весело отвечала она. – Только ноги мои помнят о прогулке. Я не могу надеть свои ботинки. Не одолжите ли вы мне свои туфли?
– Свои туфли! Но вы потонете в них, Салли! Что же такое с вашими ногами?
– Они обе распухли. А на одной из них, кажется, нарыв.
– Пойдите сюда и покажите мне.
Она пришла босиком, прихрамывая.
– Не браните меня, – просила она. – Я не могу надеть чулки, они такие грязные, да и не высохли до сих пор.
– Я пошлю вам за новыми чулками и туфлями, – сказал Амелиус. – На какой ноге у вас нарыв?
– На левой, – отвечала она, указывая на ногу.