За исключением песен трубадуров, тема неразделенной любви обычно сводится к скучным историям, и даже в собственных воспоминаниях я стараюсь не слишком принимать всерьез свои терзания. Наверное, большинство женщин в тот или иной период своей жизни страдают так же, как страдала тогда я, и на тысячу не приходится и одной, которая вышла бы замуж за того, о ком мечтала. Трижды благословенна женщина, способная полюбить мужчину, выбранного для нее отцом. Я убеждена в том, что таких очень мало. Для большинства состояние, которое называют "романтической любовью", сводится к песням, стихам, боли в груди по весне, вздохам да редким слезам по ночам. Но как бы легковесно ни относиться к теме любви и влюбленности, у нее есть своя мучительная сторона. Мое уродство, не позволявшее мне даже когда-нибудь просто принадлежать мужчине, не говоря уже о том, чтобы иметь мужа и детей, было оскорбительным и ненавистным, но я давно решила, что эта ущербность, породившая во мне цинизм и здравый смысл, по крайней мере спасает меня от заболевания, именуемого любовью. И в последнее время, с тех пор как Беренгария безнадежно отдала сердце рыжеволосому принцу и страдала от любовного томления со всеми сопровождающими его неприятностями, я втайне поздравляла себя с тем, что я избежала хотя бы этой муки. И вот теперь я просыпалась по утрам в нетерпении поскорее взглянуть на юное лицо этого мальчика, тайно ревнуя его ко всем, кто к нему приближался, помня каждое слово, которым мы обменялись, дорожа им и преувеличивая его значение. К книге, побывавшей в его руках, я прикасалась как к священной реликвии. А другим симптомом моего нового состояния был прилив симпатии к своей единокровной сестре, пришедший на смену обыкновенной жалости.
Мне по-прежнему было трудно понять, как можно настолько увлечься мужчиной, о котором так мало знаешь, с которым не довелось обменяться ни единым словом, ни даже мыслью, но я прекрасно понимала, что, оказавшись под властью очарования какого-то человека и позволив ему овладеть воображением, думать о его женитьбе на другой женщине совершенно невыносимо. Беренгария была права, вступив в борьбу за предмет своего вожделения. На ее месте я боролась бы с не меньшим упорством. Но, разумеется, мне было не за что бороться - меня вычеркнули из этой жизни с самого начала, - и я могла лишь самым тщательным образом хранить ото всех свои смешные тайны, урывая те крошечные радости, которые оказывались на моем пути, и в бессильной ярости смотреть на моего прекрасного, моего дорогого поющего мальчика, опасно балансирующего между болотом, каковым был наш будуар, и скалой, какой была Беренгария.
5
В прошлом я не раз думала о жестоком обычае, следуя которому мальчиков знатного происхождения отрывали от матерей и от окружения женщин, пестовавших их с рождения, и отправляли на обучение в другие страны. Теперь я вижу в этой традиции смысл - иначе ни один мальчик не мог бы стать мужчиной, чувствующим себя в мужском мире равным. В компании женщин всегда присутствует что-то обволакивающее и засасывающее: они ласково принимают, сглаживают острые углы, заражают своею мягкостью. Ведь даже пажи, сопровождающие женщин, отличаются мягкостью манер, говорят тихо, больше интересуются одеждой и сплетнями, чем всякими проделками, и вообще более женственны по сравнению с теми, кто приставлен к мужчинам.
Может быть, отчасти это объясняется невольным подражанием или желанием нравиться, но в основном, вероятно, особым складом женского ума. В противоположность мужчинам, они способны игнорировать половую принадлежность того, кто в силу возраста или положения не годится или недоступен для любви. Я могу гарантировать, что если в компанию пятерых живущих вместе мужчин, как живем вместе мы, пятеро женщин, ввести молодую женщину, совершенно недоступную, несмотря на всю свою красоту и подкупающие манеры, они тем не менее, не забывали бы о том, что это женщина, и не принялись бы тут же превращать ее в мужчину. Но Кэтрин, Пайла и Мария с самого начала пытались выхолостить мужскую сущность Блонделя: "Милый мальчик, эти нитки совсем перепутались, разбери их, пожалуйста…" "Блондель, скажи, какой пояс больше идет к этому платью - розовый или желтый?.."
Хуже того, они обсуждали в его присутствии вещи, о которых им и не приснилось бы говорить при мужчине или юноше, становящемся мужчиной. Они говорили не только о женских сорочках и другом нижнем белье, но и о поносах и запорах, регулярной головной боли, ноющей пояснице и ногах, отекающих с регулярностью смены фаз луны, - причем выражений не выбирали.
Меня это раздражало, и было стыдно и за себя, и за них. Тело мое было уродливо и непригодно для любви, но образ мыслей и чувства оказались такими же, как у любой обыкновенной женщины. Я не сводила глаз с этого мальчика и испытывала не только любовь, но и горячее желание, и часто, когда меня никто не видел, смотрела на него именно так, давая волю воображению. Будь я стройной привлекательной, а он моим любовником, мы бы… Но в эти грезы врывался женский голос, уничтожающий, отторгающий, возвращающий к действительности, превращающий человека, который был для меня мужчиной, в бесполое существо, подобное евнуху Бланко.
В такие мучительные моменты мне хотелось, чтобы он поскорее оставил замок: забрал бы свою лютню, ушел в мир, нашел какую-нибудь девушку, глядящую на него моими глазами, и стал наконец мужчиной. Но желание уйти из замка, по-видимому, у него пропало, да и я не могла заставить себя вернуть его к такой мысли. С другой стороны, он сопротивлялся магии будуара и часто, под предлогом заботы о медведе, уходил в конюшни, а когда возвращался, от него пахло лошадьми, кожей и колесной мазью. Дамы морщили носы и жаловались на вонь, а я стремилась под любым предлогом оказаться как можно ближе к нему и упивалась запахом мужчины и ароматом конного двора, задержавшимся в складках его одежды, - оба запаха так хорошо сочетались с жившими во мне образами другого Блонделя и - другой Анны.
Я, разумеется, очень хорошо понимала, почему он остался у нас почти против своей воли. Он влюбился в Беренгарию так же молчаливо и безнадежно, как я в него, а она - в своего Ричарда Плантагенета. Порой я думала об иронии судьбы, собравшей нас троих под одной крышей, страдавших одним и тем же недугом и старательно хранивших свои тайны. И о том, что томление одного по другому, снедаемому томлением по третьему, разрушало любовь, и в такие минуты перед глазами вставала греческая ваза, привезенная дедом с Востока, по цилиндрической поверхности которой вот уже сколько лет бежали, словно догоняя друг друга, фигурки людей. Для полноты картины, чтобы круг замкнулся, не хватало только одного - чтобы герцог Аквитанский, ослепнув и потеряв рассудок, влюбился в меня!
Мне пришлось обратить всю ситуацию в эту шутку, чтобы не слишком огорчаться. Я переживала за Беренгарию, потому что год подходил к концу, а новостей из Англии все не было. Что же до меня, то я продолжала страдать по Блонделю.
Все, что могло помочь Беренгарии, было сделано или делалось. Мне же родиться заново было не дано. Но по мере того, как год клонился к осени, мой обостренный любовью взгляд замечал новые морщинки, прорезавшиеся на лице мальчика, и я ежедневно становилась свидетелем того, как им постепенно овладевал будуар. Он был совсем юн, и его преданность Беренгарии казалась совершенно фантастической, но мне думалось, что его еще можно спасти. Если бы он смог уйти отсюда, вернуться к своему нормальному образу жизни! И влюбиться в первую попавшуюся розовощекую полногрудую девушку, бросившую на него благосклонный взгляд.
Теперь я понимаю, что грешила невероятным самомнением, признавая только за собой, за собой одной, право на преданность и бессмертную верность и недооценивая других. Будь что будет! В первые дни осени я начала изыскивать средства вырвать Блонделя из нашего будуара - с его согласия - и из поля зрения Беренгарии. И, как ни странно, моим орудием в этом предприятии стало свадебное платье Марии.
6
Когда-то некий изобретательный ум ввел в мир женской моды новинку - "шнурованное" платье. Это не означало, что платье обшивали шнуром, - фасоном предусматривалось, что лиф выкраивали очень узким, и переднюю его часть приходилось делать открытой, чтобы в него могла пройти голова, после чего края разреза стягивали шнуром или лентой, пропущенными через множество небольших отверстий. В результате платье очень плотно облегало фигуру и, в частности, подчеркивало бюст.
Какой-то крупный церковный сановник - кажется, в Париже - был шокирован этой модой и пожаловался Папе, который тут же распорядился провести во всех храмах проповеди против такого нововведения. И однажды воскресным утром в Памплоне мы, никогда раньше не видевшие шнурованного платья и даже не слыхавшие о нем, попали на проповедь, клеймящую "нескромное, чудовищное, совершенно нехристианское устройство, провоцирующее суетное тщеславие у женщин и похоть у мужчин".
Как раз в то время Мария готовилась к свадьбе. Она была помолвлена еще ребенком, видела своего нареченного всего один раз и тогда же была несколько шокирована, обнаружив, что его губы не закрывают зубов. Поэтому ее отношение к этому браку было скорее чисто прагматическим, нежели романтическим, и она мечтала о самом пышном празднестве. Ею овладела мысль о новом шнурованном платье, но никто из нас не имел даже самого отдаленного представления ни о том, как его шьют, ни как оно выглядит.
В понедельник Мария исхитрилась встретиться с пастором, накануне читавшим проповедь, и попросила его объяснить, что представляет собою шнурованное платье, потому что она очень боится по неведению впасть во грех. Несчастному было за семьдесят, и он наверняка никогда не задумывался над фасонами женских нарядов, но, искренне желая помочь Марии избежать невольного грехопадения, указал ей на небольшую гравюру по дереву, присланную ему вместе с инструкциями по составлению проповеди.
На ней был изображен сатана, отец всяческой лжи и обмана, в шнурованном платье, с парой выпирающих грудей, которыми могла бы гордиться любая кормящая мать. Мария взяла гравюру с собой и показала нам, чтобы мы также могли со знанием дела избежать греха.
Если положить большой палец на злобно ухмыляющееся лицо сатаны, гравюра действовала на зрителей самым соблазнительным образом, и я, хотя никак не прокомментировала это, про себя подумала: "Мудро ли это? И добродетельно ли? У нас так много холостых священников, в том числе и молодых. Разве что они не догадаются закрыть лицо сатаны большим пальцем!"
Тщательно изучив гравюру, мы завернули ее, запечатали и поручили Бланко отнести обратно. Мария усадила за работу своих белошвеек, ни одна из которых, разумеется, не видела шнурованного платья даже на картинке. Когда от нее потребовали объяснения, она обратилась к Блонделю.
- Ты можешь его нарисовать? Сумеешь нарисовать платье, хотя бы контур, с отверстиями и шнуром, чтобы представить, как оно должно выглядеть? А о том, чтобы изобразить старого дьявола, - добродушно добавила она, - можешь не беспокоиться.
Блондель, как бывало часто, стрельнул в меня глазами. О, как дороги мне были эти пустячные знаки едва подчеркнутого внимания!
Он принялся за работу и скоро протянул Марии эскиз. По ее словам, это было именно то, что надо. Два других листка он скомкал и бросил два бумажных шарика в камин. Они не попали в огонь, и чуть позже, улучив момент, я вынула их из холодной золы. На одном был изображен сатана в шнурованном платье, но не злобно ухмыляющийся старый дьявол, а нечто немного худшее - он был устрашающим, мстительным, охваченным мукой, словно его пожирало полыхавшее внутри пламя. Картинка эта внушала крайнее отвращение. Другой листок был исчерчен прямыми линиями под разными углами, и сравнить этот непонятный узор было не с чем.
Листок с изображением дьявола я разгладила и положила между страницами книги. Пусть Блондель думает, что он сгорел. Другой листок я прятать не стала. Когда мы в очередной раз оказались одни, я показала его Блонделю со словами:
- Свадебное платье Марии! Она будет прекрасно выглядеть в нем! - Я ожидала, что он рассмеется, и действительно так и случилось.
- Я думал, что он сгорел, - заметил он.
- Но что это?
- Одна идея. Усовершенствованный вариант баллисты. Видите ли, я подумал, что если камень вылетит отсюда, а не отсюда, как обычно, то сила его удара при падении будет гораздо больше. Каждое тело стремится упасть, но у меня это усилие складывается с усилием на блоке, а не противодействует ему. Впрочем, вы, наверное, вряд ли разбираетесь в баллистах…
- Я понимаю, что вы имеете в виду. Вот… - С этими словами я взяла в руки два клубка шерстяных ниток для гобелена и по очереди бросила их, но по-разному.
- Совершенно верно! - оценил он мою догадку.
- Не следовало выбрасывать листок. Я должна показать его отцу. Это действительно новое оружие, и оно обеспечит преимущество перед врагом.
- Могу я взглянуть?
Я протянула ему листок, он глянул на чертеж и коротким движением руки, на которое я не успела среагировать, бросил его в пылающий камин.
- Вы просто глупый мальчишка! - страшно рассердившись, крикнула я, потому что уже представила себе, как отец переведет Блонделя из будуара в оружейную мастерскую и щедро вознаградит. - О, зачем вы сделали эту ужасную глупость?
- Я же думал, что чертеж давно сгорел, - возразил он. - Я начертил его от нечего делать, просто чтобы убить время. Хотелось увидеть на бумаге, правильная ли мысль пришла мне в голову или нет.
- И она оказалась правильной. Это понятно даже мне, полной невежде в таких делах… Ну, да ладно. Вы без труда сможете вычертить все снова. Я убеждена в том, что отец будет в восторге.
- Прошу вас, - снова возразил Блондель, - забудьте об этом.
- Почему я должна отказаться от этой мысли? - упорствовала я. - Свинцовые ядра или крупные камни, пущенные такой баллистой, вызовут большие разрушения, чем старое оружие.
Он вздохнул.
- Кто, как не сам дьявол, обрадуется изобретению, которое позволит пролить больше крови, чем ее проливается сейчас?
- Да не будьте же глупцом. Это законное право любой воюющей стороны.
- А вы уверены в том, что новое оружие окажется в руках справедливого человека, даже если допустить, что вы вправе судить о степени справедливости?
Я задумалась.
- Полагаю, что не всегда. Но отец… война в Арагоне, например…
Он перебил меня:
- Арагонцы считают, что справедливость на их стороне. Иначе они не стали бы воевать. Ни одна нация не начинает войны, не считая ее справедливой. Да это и невозможно.
- Хорошо, ну а что вы скажете о крестовых походах? - запальчиво спросила я.
- Они кажутся нам справедливыми, потому что мы христиане, но я возьму на себя смелость сказать, что те, кто верит в Магомета…
- Будьте поосторожнее! Вас в любую минуту могут обвинить в ереси, - проговорила я с легкой иронией, как говорят с тем, кого любят.
Однако Блондель замолчал и в очевидном смущении посмотрел на свои руки. Смутилась и я, но нашла выход в довольно резком словоизвержении:
- Мне немногое известно о справедливости или несправедливости войн. Но я знаю одно, Блондель, совершенно несправедливо, чтобы человек, обладающий такими достоинствами и знаниями, как вы, прозябал, наигрывая сентиментальные мелодии, мотая шерстяные нитки и рисуя эскизы свадебных платьев.
От гнева его лицо налилось горячей кровью, но он ответил совершенно спокойно:
- Разве мы не молимся о том, чтобы стать такими, какими нас хочет видеть Бог? Может быть, в этом моя добродетель.
- Но бывает и так, что в неразберихе наших представлений мы перестаем отличать волю Божью от собственных помыслов…
Я могла бы говорить еще долго, но в этот момент вошли Беренгария с Марией. Мария держала в руках эскиз Блонделя. Беренгария говорила:
- Но подумайте, как будет ужасно, если из-за вашего платья вас откажутся венчать!
- Не заставят же они меня снять его в церкви? А кроме того, епископ часто играет с моим отцом в карты и, как я слышала, уже должен ему тысячу крон, так что вряд ли он на такое решится. Разве что мать воспротивится… но я ей скажу, что оно пригодится в будущем, когда я буду кормить ребенка.
Может быть, на то, чтобы Блондель слушал разговоры, свидетельствовавшие о том, что на него смотрели как на бесполое существо, и была Божья воля, но моей воли на это не было. И в тот вечер я окончательно решила вырвать его из будуара.
Первым делом я решила заинтересовать его планами строительства моего дома и после того, как мы немного поговорили об этом и он сделал несколько эскизов, сказала:
- Блондель, если принцесса разрешит, согласились бы вы поехать в Апиету и руководить строительством или по крайней мере начать его? Вы понимаете, какой дом мне хочется построить, и как никто другой сможете объяснить строителям, как это делать. - Поколебавшись, я решила сыграть на своих физических недостатках - наверное, впервые в жизни. - Мне самой будет трудно. Я не могу пробираться по участку, натыкаясь на кучи земли, вынутой из траншей под фундамент, или карабкаться по лестнице, чтобы проверить, правильно ли настилают крышу. Мне нужен человек, которому я могла бы полностью доверять.
- Да, конечно. - Он задумчиво посмотрел в пространство и улыбнулся. - Я всегда интересовался строительством. Да, я думаю… да, это, безусловно, лучше, чем мотать нитки.
- Вы будете наделены всеми полномочиями, - продолжала я. - Жить можно в замке, а сделав все распоряжения на день, вы сможете уезжать верхом в лес. Апиета окружена великолепными лесами, полными дичи. Вы сделаете это для меня, Блондель?
- Да, - ответил он, на сей раз совершенно твердо. - Если согласится принцесса.
Я представила себе, как будет прекрасно, когда он наконец займется мужским делом и сердце его забьется по-другому под влиянием новых интересов и перемены обстановки. Дома строятся долго, и к моменту, когда он будет готов, Блондель, может быть, сроднится с ним и, если пожелает остаться в Апиете, я устрою там ферму и предложу ему управлять ею. Он любит лошадей - я арендую знаменитого жеребца у Джейма Альвского и выведу высокопородных жеребят, которые теперь очень ценятся, потому что в них сочетаются резвость, грация и нрав лошадей арабской крови с силой и выносливостью европейской лошади. А потом Блондель женится, и у него родятся дети, а я буду их крестной матерью.
Когда пришла моя очередь расчесывать волосы принцессе, я воспользовалась моментом и постаралась привести Беренгарию в хорошее расположение духа. К сожалению, она заговорила о свадьбе Марии, которая в тогдашних обстоятельствах была для принцессы не самой приятной из тем. Однако мне удалось рассмешить ее своими то смелыми, то глуповато-наивными, а то и достаточно коварными замечаниями, а потом я сказала:
- Беренгария, я хочу кое о чем попросить тебя.
- Я так многим тебе обязана, - по-дружески заметила она, и я заговорила с ней о будущем доме и о желании использовать на строительстве Блонделя. Я подчеркнула, что речь шла лишь о временном его отсутствии.
- Ах, нет, - возразила она, когда я умолкла. - Я не могу без него обойтись. И уже говорила тебе почему.
- Но ведь до Апиеты всего два дня пути верхом на лошади. И это же лишь на время. Он всегда может приехать, если для чего-нибудь тебе понадобится.
- Я хочу, чтобы он оставался здесь. На свете полно архитекторов и строителей, Анна, и притом очень опытных. Найми кого-нибудь из них, и пусть строят твой дом.