- Люблю быть с ним, когда позволяют обстоятельства, - ответила Розамунда. - Я пошла против воли моего отца и монахинь из монастыря Годстоу, которые меня воспитали. Нет ни одного человека, которого я могла назвать своим мужем… А еще удручает необходимость таиться и потеря доброй репутации. Да, мне кажется, я могу сказать, что люблю его. Порой он так горюет по поводу случившегося семь лет назад… вся эта печальная история, ссора с Томасом Бекетом. Он даже иногда плачет. В таких случаях я говорю: "Но ведь вы получили свое наказание, а после наказания все прощается". И он тогда улыбается.
- Ах уж это наказание! - сказала Альенора резко. - Он стоял на коленях перед могилой, и каждый монах Кентерберийского собора ударял его бичом, а потом он прошел по улицам босиком. Мне все это представлялось нелепым. В споре с Бекетом правда была на его стороне, и он выиграл. Зачем пятнать свою победу раскаянием? Слов нет, он не желал своему противнику смерти, однако он хотел во что бы то ни стало добиться своего, и ничто, кроме смерти, не могло остановить Бекета… - Альенора замолчала, осознав полную абсурдность ситуации, - обиженная жена и женщина, обидевшая ее, спокойно сравнивают собственное отношение к мужчине, чьей благосклонностью обе пользовались.
В любой балладе или в каком-нибудь рассказе они уже давно бы вцепились друг другу в волосы! И Альенору в самом деле удивлял тот факт, что она не ощущала ненависти к этому юному созданию, - ее наивность и детская непосредственность обезоруживали.
- Думаю, мне следовало сказать… - начала Розамунда и, оборвав речь, глухо кашлянула два или три раза, прижимая ладонь к губам. Затем, не выдержав, залилась в мучительном продолжительном кашле. Поставив шкатулку на стол, она, спотыкаясь, дошла до стула с высокой спинкой и кашляла и кашляла, сотрясаясь всем телом. Оглядевшись, Альенора заметила на дальнем конце комнаты стенной шкаф с тремя полками, на которых стояли оловянный сосуд с плоскими боками, два или три роговых кубка, оправленных по краю в серебро, тарелку с фигами и блюдо с яблоками. Подойдя к шкафу, Альенора взяла и встряхнула оловянный сосуд, в нем что-то плескалось. Торопливо наполнив кубок, она подала его Розамунде. Девушка выпила, закрыла глаза, подождала немного, затем вновь их открыла и улыбнулась.
- Спасибо. Мой кашель звучит хуже, чем есть на самом деле. Простудилась на Рождество, и он все не проходит.
- Добрый напиток с льняным маслом, медом и пряностями - вот что тебе нужно, - сказала Альенора.
Но про себя она держалась иного мнения. Подавая кубок, Альенора коснулась руки девушки и почувствовала, что у нее жар. Подобная миловидность, прозрачная красота часто свойственна тем, у кого больные легкие.
- В Годстоу есть монахиня, очень искусная в пользовании лекарственными травами, - проговорила Розамунда, с трудом переводя дыхание. - Я отправлюсь к ней, и она вылечит меня.
Девушка вновь улыбнулась, и ее улыбка была полна такой неземной прелести, что Альенора подумала: "Да, здоровой и веселой она была, безусловно, очень привлекательной".
- Я отправлюсь не мешкая, - проговорила Розамунда бодро, но ее глаза смотрели на шкатулку. Поспешно захлопнутая крышка вновь наполовину приподнялась, открывая взорам перчатку с вышивкой.
"Мне никогда не удастся ее закончить", - размышляла она с грустью.
- Я отправлюсь уже завтра, если погода улучшится. Как будто… - Розамунда оборвала свою речь и затряслась в мучительном кашле, затем отхлебнула немного вина, подождала немного и снова заговорила:
- Долгое время, ваше величество…
- Помолчи, - сказала Альенора, - это только вызывает раздражение в горле.
Однако девушка упрямо продолжала:
- Я никогда не пыталась занять… Моя совесть всегда… Но, по-своему, он сохранял верность вам… Такая добрая и понимающая…
Она зарыдала. Всхлипывания перемежались с кашлем, и было трудно разобрать ее слова.
- Ты должна перестать разговаривать, - заявила Альенора, очень расстроенная. - Мне теперь нужно уйти, но тебе нельзя оставаться одной. Хочешь, чтобы я позвала твою служанку?
- Ее у меня нет… лучше так… одной, для сохранения тайны…
- К счастью, я тоже без своих придворных дам, - сказала Альенора и подумала, что ей повезло. Амария слегла с сильной простудой, которая в Англии регулярно возвращалась к ней каждую весну, и не смогла поехать с королевой в Вудсток, а потому Альенору сопровождали лишь телохранители и пажи.
- Никаких сплетен и болтовни о нашей встрече не будет, - заверила Альенора. - Сядь поближе к огню и постарайся как можно скорее добраться до Годстоу. Если тебя это успокоит, так знай: зла на тебя я не держу.
Глава 13
- Ты убила ее! - крикнул Генрих. - Никогда не прощу тебе! Никогда в жизни!
То были его первые слова, когда он месяц спустя ворвался в комнату Альеноры, Весь в поту и пыли после долгой дороги. Затем, пока она в изумлении смотрела на него, не в состоянии что-либо сказать и опасаясь, что он сошел с ума, Генрих упал на скамейку, закрыл лицо руками и заплакал страшными, трудными слезами сильного мужчины.
- Она не сделала тебе ничего плохого. Всегда старалась, чтобы никто не знал, чтобы тебя не обидеть. А ты… убила ее!
Все еще не понимая, Альенора подошла и, положив ему руку на плечо, мягко проговорила:
- Ты приехал из Вудстока? Она умерла? Я этого боялась. Смерть наложила свой отпечаток на нее еще месяц назад.
Стряхнув одним движением с плеча ее руку, он вскочил на ноги; слезы еще висели у него на жестких ресницах, но приступ ярости мгновенно высушил их.
- Не касайся меня! - крикнул он. - Убийца!
- Ты полагаешь, я ее бранила, расстроила и усугубила ее болезнь? Генрих, ты ошибаешься, очень ошибаешься. Тебе это может показаться странным, но мы не сказали друг другу ни одного сердитого слова. Я видела, что она очень больна… По-доброму поговорила с ней, дала ей вина.
- Мне все известно относительно вина, - заявил Генрих изменившимся холодным обвиняющим тоном. - В тот же день она отправилась к монахиням в Годстоу. Там она рассказала, что помирилась с тобой, что ты была к ней доброжелательна и дала ей вина. Что было в нем? Что? Какой смертельный яд ты использовала, что она умерла уже на следующий день?
- Генрих, опомнись. Что тебе рассказали? Ты сознаешь всю низость своего обвинения?..
- Знаю, о чем говорю, и позволь сказать тебе следующее: если бы у меня было достаточно доказательств, я бы обвинил тебя в открытом суде.
- Ты, должно быть, совсем рехнулся, - сказала Альенора, пятясь от него.
Удивление и недоумение начали уступать место гневу.
- Давай попробуй, - заявила она. - Предъяви обвинение в открытом суде и предоставь мне возможность защищаться. Вино, которое я ей налила, к моему приезду уже находилось в комнате. Ты считаешь, что я всегда ношу с собой яд? Когда я поехала в Вудсток, то не имела ни малейшего представления о существовании девушки. Кроме того, монахини в Годстоу в состоянии различить смерть от загнивших легких и от отравления, а также и присяжные заседатели. Генрих, передай дело в суд.
- И что это даст? Ты уже подготовила собственную защиту. Если нужно, ты способна перехитрить самого Иуду Искариота. Я знаю тебя, твою изворотливость и твой скользкий язык. Суд непременно оправдает тебя, но я никогда не оправдаю и не прощу.
- Ты действительно веришь, что я отравила девушку из ревности?
- Я не сомневаюсь, - ответил он просто. - А она была совершенно безобидной. Мой кроткий, бескорыстный друг, единственный друг с тех пор, как я сделал Тома Бекета своим врагом.
- Я все время старалась быть полезной, - проговорила Альенора также просто. - И меня удивляет лишь одно: если она могла лучше меня ободрять и утешать тебя, если ты ее так высоко ценил, а меня так низко, что, не моргнув глазом, обвинил в убийстве, - то почему ты не развелся со мной и не женился на ней?
Подняв голову, Генрих посмотрел на Альенору. Он был прямолинейным человеком, привыкшим без обиняков высказывать свои мысли. Следующие слова он произнес безо всякого тайного намерения задеть ее гордость. Он говорил то, что думал, но никакие долгие предварительные размышления не могли бы вложить в его уста более обидного ответа.
- Тогда я лишился бы Аквитании и Пуатье, - заявил он.
- Ах, вот как, - только и нашлась что сказать Альенора.
Генриху предстояло прожить еще много лет, но всякая надежда сохранить за собой Аквитанию, управлять ею мирно и с выгодой для себя была утрачена навсегда в тот момент, когда он произнес последнюю роковую фразу.
Через несколько дней Альенора уже была в дороге, направляясь в Пуату к Ричарду…
Глава 14
- …И тогда вы на всех парусах устремились на родину, - сказал Ричард. - И правильно поступили. Добро пожаловать! - Он положил большие загорелые руки Альеноре на плечи и сердечно расцеловал в обе щеки. - Никому не понравится, если его обвинят в убийстве, которого он не совершал, и в первую очередь Генриху следовало это понять. Ведь он сам пострадал от ложного обвинения! Быть может, - проговорил Ричард, смотря на мать ясными голубыми глазами, - он надеялся, что вы так же тяжело, как и он, воспримете несправедливое обвинение, встанете на колени перед ее могилой в Годстоу и позволите монахиням хлестать себя.
- Возможно.
"Шутливая речь не совсем уместна, - мелькнуло в голове у Альеноры, - но сказана с добрыми намерениями".
Прием, оказанный Ричардом, не оставлял желать лучшего. Он был искренне рад видеть ее у себя и не скрывал этого. И будто разговаривая не с собственным сыном, а с кем-то, одинакового с ней возраста и жизненного опыта, Альенора сказала:
- И вот я приехала в Пуату. Отчасти потому, что здесь ты, но также и потому, что, когда он сказал непростительные вещи относительно нежелания потерять мои владения, я внезапно поняла - очень ясно и, к сожалению, слишком поздно, - что из-за своего наследства я лишилась человеческого счастья. И я подумала: "Если я столько выстрадала из-за наследства, то самое меньшее, чем я могу вознаградить себя, - это наслаждаться в свои пожилые годы ласковым солнышком".
Альенора сидела у окна в гостиной на верхнем этаже замка, и яркий солнечный свет заливал комнату. Она держала руки под ослепительными лучами и без всякого интереса отметила, какими они сделались тонкими, почти прозрачными. События последних недель и вызванные ими эмоции не прошли бесследно;
- Как понимать ваши слова, что из-за наследства вы лишились обыкновенного человеческого счастья? - спросил Ричард.
- В буквальном смысле. Когда мне было пятнадцать лет, из-за моих титула и богатства на моих глазах проткнули мечом юношу, которого я любила. Любовь была самая невинная, скорее дружба между девочкой и мальчиком. И тем не менее его убили. Как богатая наследница, я вышла замуж за французского короля Людовика VII, чтобы сохранить мир между Францией и Аквитанией, и мир наступил - неспокойный, временный. Он продолжался до тех пор, пока я была нужна Луи: за мной стояло аквитанское войско. Во время своего дурацкого похода по Священной земле он распорядился нести меня, как дикого зверя, в клетке.
- Никогда об этом не слышал, - проговорил Ричард, по-настоящему заинтересованный. - Я, разумеется, изучал его военную кампанию, и все, что он делал, представляется мне каким-то сумасшествием… нет, хуже! Сумасшествию присуща, по крайней мере, энергия, в его действиях не было и намека на энергию, скорее их можно назвать вялыми и беспомощными.
- Вялыми во всем, кроме организации моей охраны. Но я все выдержала и вовремя избавилась от него. Затем, - Альенора чуть не рассмеялась, - я вернулась в Пуатье. По дороге сопровождавшим меня слугам пришлось дважды отражать нападение честолюбивых молодых людей, пожелавших силой жениться на мне из-за моего наследства. И вскоре приехал твой отец. Ты не поверишь, Ричард, но он выглядел красивее тебя - молодой, уверенный, знаменитый рыцарь очень обманчивой простоты. Он утверждал, что с моей помощью завладеет Англией и создаст могущую империю. Помню - о, как часто я потом вспоминала этот эпизод, - я спросила его: нужна ли ему я сама или моя Аквитания с ее воинами и богатством? И он очень ловко вышел из трудного положения, предложил наиболее заманчивое объяснение своим словам: мы станем партнерами в благородном и справедливом деле. И что из этого вышло? - продолжала Альенора с горечью. - Я давала ему советы, которыми он пренебрегал, и растила детей. Однако он хотел иметь кого-то, кто говорил бы ему "да" или "нет" и вышивал бы ему перчатки! Таким образом, как ты видишь, Ричард, Я вправе сказать: из-за наследства я лишилась своего счастья.
- И вы должны быть вознаграждены, - проговорил Ричард с жаром. - Мы будем управлять вместе, вы и я, организуем великолепный двор, которым вы станете управлять, поскольку у меня для этого нет времени. Будем вместе ездить верхом на прогулку, вместе охотиться, посещать самые отдаленные уголки нашего государства и попробуем все сорта винограда нового урожая. Устроим лучшие в мире турниры, и вы будете вручать награды победителям. Выше голову, мама, для вас начинаются хорошие времена.
- Твоему отцу очень не понравится, что я уехала к тебе, - заметила Альенора. - Вероятно, сейчас он метает громы и молнии и обвиняет нас всех в измене… ведь твой брат Генрих принял меня тоже весьма радушно и оставил бы у себя, но я побоялась… Я чувствую себя в большей безопасности на собственной земле.
Помолчав некоторое время, Ричард проговорил деланно-равнодушным тоном:
- Если отец нас обвиняет, то он ближе к истине, чем ему кажется. Я и Генрих, мы решили больше не повиноваться ему. Надоело, что с нами обращаются, как с детьми и тупицами. Он всучил пустые титулы и сделал из нас марионеток, приставив опекунов, которые указывают, когда нам нужно утереть свои сопливые носы! В конце концов, наши земли в Европе находятся в вассальной зависимости от французского короля. Генрих уже встречался с ним, объяснил ему нашу позицию и рассказал о наших планах. Мы должны подтвердить ему свою лояльность, а он пообещал позволить нам управлять по нашему усмотрению, без вмешательства извне.
- Но это означает войну, Ричард, самую худшую войну - между отцом и сыновьями.
- Только если он захочет ее начать. - По красивому юному лицу сына скользнуло выражение, которое Альенора называла "лисьим". - Мы ведь просим лишь об одном: относиться к нам как к взрослым нормальным людям. Мы подтверждаем всего-навсего свою лояльность королю, нашему законному сеньору. Если отец захочет наказать сыновей за эти вполне разумные поступки… Ну что ж, тогда, конечно, быть войне.
- Вам обоим, тебе и Генриху, хорошо известно, что король Франции всегда был врагом английского короля, - проговорила Альенора печально. - Свою формальную лояльность Людовику VII вы уже высказали много лет назад, когда впервые получили свои титулы, причем с согласия вашего отца. Посещая короля Франции или французский двор, вы бросаете вызов отцу… И вы это знаете.
- Чисто женская логика! - воскликнул Ричард. - Всего каких-нибудь десять минут назад вы едва не плакали от обиды за него. Теперь же вы почти рыдаете, потому что мы хотим отомстить за нанесенные вам обиды! - В его голосе отчетливо прозвучало раздражение. - Быть может, вы пожелаете вернуться в Англию к человеку, который считает вас убийцей, и рассказать ему, какую сыновья задумали скверную штуку?
От его сарказма кровь прилила к лицу Альеноры, и у нее на языке уже вертелись резкие выражения, но она все-таки сумела сдержаться. Ссориться с Ричардом не следовало. И она уже хорошо изучила мужчин. Ни один мужчина не мог терпеть, когда ему противодействовали, перечили или в чем-то хотели убедить. Она усвоила это слишком поздно для счастливой семейной жизни, но все же усвоила. Ей показалось; что тихий, слегка хриплый голос снова отчетливо произнес: "Но я всегда угадывала по тону его голоса, когда он хочет, чтобы я, отвечая на его вопрос, сказала "да" или "нет". В этих нескольких словах скрывался секрет благополучной женщины! Ну что ж, она попытается действовать точно так же. И с завидной легкостью Альенора проговорила:
- Разве я когда-нибудь сообщала ему о ваших дурных поступках и проказах? Неужели я начну делать это теперь? Разве я собираюсь снова увидеть его или Англию? Все дело в том, что война меня всегда огорчает, причем по весьма заурядной и банальной причине: от нее одни страдания и никакой пользы. Вот если бы ты захотел сражаться с сарацинами…
Выражение лица Ричарда удивительным образом изменилось: оно засветилось, засияло, на нем отчетливо отразилась давнишняя страстная мечта.
- И как вы догадались? Я ни словом не обмолвился ни одной живой душе. Но это моя цель, моя задача и мое предназначение. По правде говоря, именно поэтому я объединился с Генрихом в мятеже против отца. Понимаете: пока меня держат в узде, я не могу отправиться в крестовый поход. В Пуатье и Аквитании меня величают и "ваше высочество" и "ваша светлость", я обучаю своих всадников, считаю лучников и собираю налоги… Затем является представитель отца и говорит: "Ха, удачный год! Его величество будут довольны!" А все деньги попадают в сундуки отца, и к нему же маршируют обученные мною рыцари и лучники, и лопаются все мои надежды на крестовый поход в Священную землю. Но если Генрих и я обретем самостоятельность, через три года я уже буду по пути в Иерусалим. А Генрих поклялся в мое отсутствие охранять мои земли. Теперь понимаете? Генрих бунтует ради возможности самому выбирать себе друзей и жить так, как ему хочется. Я же примкнул к нему потому, что уже в двенадцать лет решил быть крестоносцем. - Ричард оборвал на мгновение свою речь и глубоко вздохнул. - Меня считают отличным турнирным бойцом. Клянусь, мама, я всегда, опуская копье, думал про себя, что оно направлено в грудь сарацина! Вы постоянно удивлялись - я это отчетливо видел, - удивлялись, почему я ношу потрепанную одежду, залатанные перчатки, потертые штаны. Да потому, что я откладываю и коплю для моей великой военной кампании. Я живу, дышу только для того, чтобы однажды выступить в свой крестовый поход.
Внезапно Альенора вновь вспомнила слова вещуна, предсказавшего, что ей суждено стать матерью сыновей, один из которых будет королем и таким знаменитым, что его имя сделается легендой. Ричард - король Иерусалима. Вот что тот вещун имел в виду. Она вдруг почувствовала воодушевление, душевный подъем, которые не испытывала уже так долго.
"Все правильно и справедливо, - подумала она. - Это будет мой любимый сын, который больше других похож на меня и назван в память моей первой невинной и чистой любви".
- Дорогой Ричард, - сказала она, - с этого момента твоя цель станет моей целью, твой крестовый поход - моим крестовым походом.
- Вы поедете со мной, - заявил он. - Вместе мы одержим победу и исправим прежние ошибки. Прежде вы участвовали в крестовом походе не с тем человеком. Теперь вы будете со мной. Мы вдвоем въедем в Иерусалим и зададим пир там, где стоял великий храм Соломона. Потерпите немного, всему свое время.