Альенора приподнялась в кровати, и железное ядро вновь попыталось сокрушить ей череп. Со стоном она упала на спину.
- Перестаньте метаться, - сказала Кейт. - Полежите минутку спокойно.
Она, прихрамывая, вышла в другую комнату и скоро вернулась с доской, на которой когда-то была нарисована мишень, вся испещренная множеством мелких углублений - следами от острых дротиков. Прислонив доску к кровати, Кейт взяла со своей постели подушку и одеяло. С неожиданной мягкостью она, подхватив королеву под руки, подняла ее - дюйм за дюймом, - подложила ей под спину подушку, накинула на плечи одеяло. Затем, положив доску Альеноре на колени, Кейт зашаркала к столу за чернильницей, пером и куском тонкого пергамента, который ранее доставил Алберик.
Завещание было очень коротким - всего две фразы. В первой - большой бриллиант, подаренный дядей Раймондом из Антиохии, отказывался Кейт, верной служанке и компаньону в период тюремного заключения; во второй говорилось ясно и четко, что в случае, если Ричард умрет без наследника, то все владения, унаследованные от отца - герцога Аквитанского и графа де Пуатье - и переданные упомянутому выше Ричарду Плантагенету, переходят целиком к внуку Артуру Бретанскому, сыну Джеффри Плантагенету.
Ни одного лишнего слова. И все-таки потребовалось много времени, чтобы закончить завещание. Порой перо съезжало с бумаги на доску или вдруг перед взором возникала три, дюжина, бесчисленное множество перьев, которые дрожали и расплывались, словно перед лицом колыхалось и струилось горячее марево. Временами в глазах темнело, и Альенора думала: "Это смерть, мрак смерти".
Наконец документ был готов, и королева, с трудом переведя дыхание, едва слышно проговорила:
- Нужно свидетеля. Лучше всего священник… приведи господина Уилфрида.
- Он понадобится вам в любом случае, - заметила Кейт, как обычно, внешне бесстрастно, но, уходя, бормотала: - Боже мой, Боже мой, подумать только, что все так закончится. И кто теперь споет мне?
Но прежде чем на глаза в последний раз и навсегда опустится черный занавес, предстояло написать письмо Ричарду.
Мысли все больше разбредались, делались бессвязными.
"Сохрани их, милый, я заплатила за них дорогой ценой; в любой момент за прошедшие пять лет я могла бы, отобрав у тебя, передать эти земли Иоанну и выйти на свободу… пойдут Артуру. Но я умоляю тебя, Ричард, будет лучше, если ты женишься и вырастишь собственного сына. Иоанн показал в Ирландии…"
Путаница в голове усиливалась, но в конце концов с письмом было покончено, а Кейт все не возвращалась. Вероятно, торчала на кухне, выжидая удобного момента, чтобы стянуть что-нибудь на завтрак…
Но вот она появилась, двигаясь так быстро, как только позволяли ее старые, с трудом сгибающиеся ноги. Ее сопровождал не священник домашней церкви господин Уилфрид, а слегка свихнувшийся малый по имени Рольф, пасечник.
- Священника нет, - объяснила Кейт. - В городе дела хуже, чем у нас, и он там - хоронит мертвецов. И я вспомнила о нем. - Она указала на пасечника. - Может писать не хуже любого церковника. Больше все равно никого нет. Писарчук старого Ника уехал вместе с управляющим собирать арендную плату.
Альенора с трудом задержала взгляд на огромном, обросшем волосами, грязном старике; его фигура расплывалась, двоилась, множилась, и перед ней уже стоял целый полк огромных, заросших волосами, грязных стариков.
Все они неожиданно ласково проговорили:
- Я, сударыня, причетник и фактически никогда не лишался духовного сана. Мое горемычное дело находилось как раз в суде, когда случилась та трагедия в Кентербери, и прежде чем слушание возобновилось, я понял, что иметь дело с пчелами лучше, чем с прихожанами, а потому…
Пасечник резко оборвал свой монолог. Сильно толкнув его локтем в бок, Кейт прошипела:
- Брось болтать, дурья башка.
- Извините, сударыня. Я лишь хотел доказать, что вполне правомочен быть свидетелем. Сожалею только о печальных обстоятельствах, которые делают это необходимым.
Чтобы поставить подпись, Альеноре, казалось, пришлось затратить столько же усилий, сколько ушло на составление завещания и письма, однако она все же справилась и теперь лежала на спине с закрытыми глазами, а старый пасечник вывел на завещании - пониже ее подписи - свою фамилию.
- И пусть Иисус Христос в своем бесконечном милосердии возьмет вашу душу к себе, - сказал он.
- Аминь, - откликнулась Альенора.
Какое-то время она продолжала лежать, собираясь с силами, а когда вновь открыла глаза, то увидела, что пасечника уже нет; у кровати стояла одна Кейт.
- Послушай, Кейт. Ты должна отнести эти бумаги… Алберику.
- Но как я это сделаю и…
- Подожди… пожалуйста… не спеши.
Прошло порядочно времени, ибо мысль постоянно ускользала, прежде чем Альенора смогла связанно передать свою просьбу. Кейт внимательно слушала, и было большим утешением знать, что ее память не подведет: ни одно слово из этой долгой прерывистой речи не будет забыто.
Алберик, точный, как всегда, уже находился по пути к Винчестеру, чтобы нанести свой очередной летний визит. Быть может, в двух или пяти неделях ходьбы от замка. Повсюду его хорошо знали. Кейт следовало, тайно покинув Винчестер, отправиться в сторону Гилфорда и в каждой деревне спрашивать о бродячем торговце. Если она, не встретив его по дороге, достигнет поселения, где он уже побывал, то это будет означать, что он свернул в сторону и бродит где-то в окрестностях. Тогда ей нужно выяснить, куда он пошел. Найдя Алберика, она должна вручить ему письмо для герцога Аквитанского и завещание для передачи…
Испытывая мучительную боль, Альенора напрягала свои затуманенные мозги, стараясь решить важную проблему: кому надежнее всего доверить завещание? Ответ мог быть только один - королю Франции. Непосредственно не участвующий в семейных раздорах Плантагенетов, он был беспристрастен и, кроме того, являлся верховным повелителем на упомянутых в завещании территориях.
- Вот это для короля Франции. Я помечу. Ты, я знаю, не забудешь, но Алберик может перепутать. Спеши к нему, отправляйся как можно скорее: ведь я могу умереть уже сегодня. Уходи сейчас. Я полагаюсь на тебя, Кейт… не мешкай, уходи тайком… постарайся, чтобы никто не заметил, это очень важно… благослови тебя Господь, и пусть Небеса вознаградят тебя за все, что ты для меня сделала.
Едва различимый тонкий голос умолк.
- Но разве могу я, миссис, уйти и оставить вас умирать, как последнюю собаку, без всякой помощи, когда никто не подаст вам даже глотка воды.
- Кейт, тебе доверена судьба тысяч… оставь меня одну. Я… не умру, как… собака… я умру… как герцогиня… мое завещание значит больше, чем глоток воды. Уходи, я приказываю, сейчас же отправляйся.
Попытка говорить властно и внушительно отняла слишком много сил. Все: лицо Кейт, листки бумаги, собственные ноги под одеялами - слилось вместе и закружилось в сумасшедшем вихре, который становился темнее и темнее…
Кейт находилась у постели до тех пор, пока перед вечером не распахнулась с треском дверь. Она еле-еле успела схватить и спрятать на груди завещание и письмо. Но это был всего лишь священник; он, мол, услышал о болезни королевы и что служанка искала его и сразу же поспешил в замок.
- Однако слишком поздно, - добавил священник, смотря на бесчувственную фигуру на кровати. - Бедная женщина, ей уже ничто не поможет. Пусть Господь будет к ней милосердным. Она много грешила, но и много страдала и несла свой крест терпеливо, без ропота.
- Чтобы умереть без покаяния, - вставила Кейт. - Господин священник, пожалуйста, придите завтра; возможно, она очнется.
- Нет-нет, - заметил он печально, - в последние дни я видел достаточно умирающих. Одни валились с ног сразу, словно быки под ножом мясника, другие отходили постепенно, во сне, подобно королеве. Только один из двадцати, который, лежа в постели, кричал, стонал, мог что-то проглотить из пищи, только такой выживал. Но я приду, непременно приду.
- Утром. Пораньше, - сказала Кейт, и какая-то настойчивость в ее голосе заставила священника взглянуть на нее с любопытством.
- Бедняжка, - проговорил он мягко, - ты боишься оставаться одна с покойницей. Успокойся. Тело без души - пустая скорлупа, когда из нее вывелись птенцы.
- Но вы придете, - настаивала Кейт.
- Обязательно приду.
Это было главным. Если госпожа не умрет до утра, священник застанет ее живой и расскажет об этом другим.
Как только он удалился, Кейт достала башмаки, которые надевала в редких случаях, когда приходилось отлучаться из замка. После шерстяных комнатных туфель они казались слишком тесными и неудобными. Кейт поморщилась, засовывая в них ноги и думая о многих милях пути, которые предстояло проделать пешком. Затем она поставила на скамейку возле кровати кувшин с водой и миску с гороховой кашей, хотя была уверена, что они уже не понадобятся. Однако на душе становилось легче от сознания, что она обо всем позаботилась.
Перед тем как уйти, Кейт постояла немного у кровати. Лицо Альеноры уже заметно изменилось: смерть наложила свой отпечаток, превратив его в серую восковую маску; глаза провалились в черно-лиловые глазницы; вокруг рта обозначилась темная тень. Дыхание почти остановилось. Мучительные хриплые вздохи следовали через длительные интервалы, во время которых Кейт могла бы дважды пересчитать все пальцы на своих руках и ногах.
- Ну что ж, - проговорила Кейт, обращаясь к лежавшей без сознания Альеноре, - я ухожу выполнять ваше распоряжение, и это все же лучше, чем сидеть здесь и плакаться, когда я все равно ничем не могу вам помочь. Разве не так?
Караульный в конце коридора весело приветствовал ее:
- Еще не видел тебя нынче, старая. Рукава у моей кожаной куртки наполовину оторвались. Сделай милость, поработай немного иголкой.
- Только не сегодня, - ответила Кейт. - Мне надо в город; кто-то из моих родственников здорово болен, и следует позаботиться о детях. Быть может, придется остаться на ночь и вернуться лишь рано утром. Если не приду, окажи услугу: загляни, когда отопрешь дверь, к моей госпоже.
- Я сменяюсь с петухами.
- Тогда передай своему напарнику. Кто это? Эдди? Он для меня постарается. Миссис тоже плоха, но родственники важнее, и я не хочу, чтобы меня искали, если я вдруг немного задержусь.
- Передам Эдди, а ты починишь мне куртку, когда вернешься.
Она рассеянно кивнула. С напоминанием о возвращении перед Кейт возникла новая проблема. Как ей поступить после встречи с Албериком и передачи ему бумаг? Нужно было подумать и о большом бриллианте. Как бедной, старой женщине сохранить свои права на него? Лучше спросить совета у Алберика; он умный, что-нибудь придумает.
Кейт проковыляла на кухню подкрепиться. Там на вертеле жарился молодой барашек в ожидании возвращения Николаса Саксамского, уехавшего в этот прекрасный день на соколиную охоту.
- Отрежь-ка мне добрый кусочек от ноги, - проговорила Кейт льстиво, но готовая, если потребуется, прибегнуть к угрозам. - Надрез потом затянется, и никто не заметит.
Одному Богу известно, когда ей удастся в следующий раз по-настоящему поесть. И хотя у нее на груди спрятаны законные права на бесценный бриллиант, на дороге она будет обыкновенной нищенкой, живущей подаянием.
Снаружи тянулись долгие летние сумерки, наполненные ароматом свежего сена и воркованием голубей. В сердце Кейт вновь пробудилась прежняя тяга к приключениям, к кочевой жизни, которую она так любила. Башмаки, приноровившись к ноге, уже не давили. Кейт на приличной скорости вышла из города по дороге, ведущей на Гилфорд.
Глава 21
Покинув комнату королевы, священник пересек двор замка, поднялся по семидесяти ступенькам в свою каморку и бросился на кровать. Через минуту он уже спал сном вконец измученного человека и проспал бы до самого утра после всех драматических событий последних нескольких дней. Но он пронес вверх по лестнице и взял с собой в постель тяжелую ответственность, от которой, несмотря на все старания, нельзя было укрыться даже во сне. Проспав мертвым сном четыре часа, священник проснулся словно от толчка. Резко поднявшись в кровати, он сразу все вспомнил и пробормотал: "Да, знаю".
Священник Улфрид в глубине души знал, что судьба королевы никогда не давала ему покоя. Он был человеком, далеким от мирских тревог и волнений, его не интересовала политика, а также все, что выходило за рамки непосредственной деятельности служителя церкви. Шестнадцать лет назад, когда Альенору впервые привезли в Винчестер, лорд де Гланвилл точно обрисовал священнику круг его обязанностей по отношению к королеве: он должен исповедовать ее, отпускать ей грехи, налагать, при необходимости, епитимью и совершать обряд причастия, и ничего больше. Только однажды священник решился выйти за границы дозволенного. Это произошло очень давно, зимой 1181 года. Войдя в комнату королевы, он застал ее и Амарию сидящими, укутавшись в одеяла, так как дрова оказались слишком сырыми и не горели. Зима была в тот год очень суровой, а день - особенно холодным. Две женщины с посиневшими лицами и восковыми пальцами показались ему такими жалкими, что вечером он не удержался и упомянул об их тяжелом положении сэру Николасу.
- Окна комнаты выходят на север и камин почти не топится, - проговорил он робко.
- А разве лорд де Гланвилл поручил вам, господин священник, заботиться не только о духовном, но и телесном благоденствии королевы? - спросил сэр Николас, окидывая его строгим взглядом.
- Нет, нет, конечно, нет… я только…
- Вы только попали под влияние красивых глаз. Стыдитесь! Когда милорд искал надзирателя для заключенной - ведь он не мог беспрерывно находиться здесь и выполнять роль тюремщика, - он остановил свой выбор на мне, зная, что я в состоянии не поддаться ее чарам, которые, по мнению некоторых, способны покорить сердце любого мужчины. И как же они были правы! Даже вы… понимаете, даже вы попались на ее удочку. Вам следует проявлять осмотрительность, господин священник… Стоит только начать печься о ее удобствах, и скоро она попросит вас передавать ее письма… или отпереть ей дверь темной ночью. И вы знаете, что это будет означать? Государственную измену. Мы достаточно наслышаны о церковнослужителях, совершавших уголовные преступления, и вы можете себе легко представить, что ожидает изменников!
- Вы меня совершенно неправильно поняли. Я только хотел…
- Поблагодарить меня. Мне кажется, я понял вас слишком хорошо. А обратили ли вы внимание на камины в других комнатах? Насколько тепло сегодня утром в караульном помещении?
Этого разговора Уилфриду было вполне достаточно. Он никогда больше не совал свой нос куда не следует. Однако, когда человек умирает, уходит навечно в мир иной, он заслуживает особого отношения. Даже вокруг постели старой, бедной крестьянки собирается родня, совершается своего рода последний обряд. А королева Англии умирала в своей измятой, грязной постели, и рядом никого, кроме ополоумевшей от страха старухи.
Когда стемнело, священник со вздохом поднялся с кровати, досадуя на необходимость прервать отдых; но он достал из шкафа и надел свою лучшую рясу и тщательнее обычного вымыл лицо и руки.
Николас как раз кончал ужинать. Перед ним стояло блюдо с клубникой. Он деликатно брал каждую ягодку за зеленую веточку, обмакивал ее в густую смесь из сливок и меда, затем аккуратно и неторопливо отправлял в рот. Минуя свое обычное место за столом, священник подошел к сэру Николасу.
- Если вы пришли объяснить, где вы провели последние дни, то не трудитесь, - проговорил сэр Николас добродушно. - Вы выглядите очень утомленным, мой друг. Какое несчастье. Присядьте, пожалуйста. Выпейте немного вина. Эй, вы… вина господину Уилфриду…
- Сэр… Сегодня днем я побывал у королевы, и мне кажется, вы должны знать… - начал Уилфрид.
- Но на дворе июнь, нет необходимости переживать о холодном камине!
Прошло семь, нет, восемь лет, а он все помнил ту единственную промашку!
- Сэр, она умирает… от чумы. Это было четыре часа назад, сейчас она, возможно, уже мертва.
Сэр Николас обмакнул в сливки с медом и положил в рот очередную клубнику. Проглотив ее, он заметил:
- Неужели? Довольно скоро… Однако чума расправляется порой очень быстро. Когда я два дня назад делал обход… Впрочем, не имеет значения! Думается, его величеству будет приятно услышать.
"Очень может быть, - подумал священник, - но сказать такое вслух - дурно и бессердечно".
Возмущение придало ему мужества, и голосом более твердым, чем обычно, он проговорил:
- Людей часто обуревает раскаяние, когда объект их ненависти умирает. А ее величество лежит при смерти или уже мертвой в условиях, недостойных даже самой последней крестьянки.
То были самые смелые слова, которые священник когда-либо произнес за всю свою жизнь, и они подействовали. Сэр Николас отодвинулся от стола и встал.
- Сейчас разберемся. Пойдемте со мной.
Чувство исполненного долга не возместило священнику полностью отложенный, но столь необходимый ужин и не помешало ему с тоской взглянуть на искромсанную тушку зажаренного молодого барашка.
Королева лежала в той же позе, в какой ее оставила Кейт.
Только хриплое, ужасно медленное дыхание свидетельствовало о том, что она еще жива. Осматривая голое, грязное, лишенное элементарных удобств помещение, будто никогда не видел его раньше, Николас впервые внезапно подумал: а не слишком ли буквально он истолковал приказ относительно "строгой изоляции и никаких излишеств": И словно защищаясь от обвинений, которые пока никто не выдвигал, он ухватился за возможность проявить некоторую заботу.
- Она не должна лежать без присмотра. Где ее служанка? Старая ведьма. Вероятно, сбежала от страха.
Выскочив в коридор, Николас позвал караульного, который, стараясь выгородить Кейт, доложил, что она недавно вышла подышать свежим воздухом после долгих часов, проведенных в комнате больной. Караульный произнес все это таким тоном, точно Кейт должна вернуться с минуты на минуту.
- Поди приведи Марту, скажи ей, чтобы захватила метлу, свечи, чистые простыни и новое одеяло.
Николас возвратился и, оставшись стоять в дверях, соединявших внутреннюю и внешнюю комнаты, стал размышлять над словами священника о раскаянии, которое охватывает людей, когда умирает объект их ненависти. Ему вспомнились многочисленные рассказы о поведении короля после смерти Бекета. Но то было, конечно, убийство по его приказу, а здесь совсем другой случай. И все же потом король очень переживал и сожалел о том приказе. Как бы он не стал сожалеть и о своем распоряжении - "никаких излишеств".