- Благодарю вас, сударыня, - заговорил Лоредан, воспользовавшись удобным предлогом, чтобы принять участие в разговоре. - Спасибо за то, что вы включили меня в число избранных. Однако я обижен: неужели вы считаете, что я настолько мало значу, если вы не пожелали поручить свою подругу моим заботам?
- Знакомство с вами, господин граф, может скомпрометировать очаровательную двадцатилетнюю девушку, - возразила г-жа де Маранд. - Кстати, Кармелита хороша собой, и одно это будет для вас достаточной рекомендацией.
- Время выбрано неудачно, сударыня. Смею вас уверить, что в настоящую минуту лишь одна красавица имеет право…
- Прошу прощения, сударь, - прервал графа кто-то негромко и очень вежливо, - мне нужно сказать два слова госпоже де Маранд.
Лоредан, нахмурившись, обернулся, однако, узнав хозяина дома, с улыбкой протягивавшего к супруге руку, мгновенно стушевался.
- Вы хотели что-то мне сказать, сударь? - спросила г-жа де Маранд, нежно пожимая руку мужа. - Я вас слушаю!
Обернувшись к графу Эрбелю, она прибавила:
- Вы позволите, генерал?
- Счастливец, кто имеет такое право!.. - произнес в ответ граф Эрбель.
- Что ж вы хотите, генерал! - рассмеялась г-жа де Маранд. - Это право сеньора!
И она неслышно покинула кружок, опираясь на руку мужа.
- Я к вашим услугам, сударь.
- По правде говоря, не знаю с чего начать… Видите ли, я совершенно забыл об одном деле, но, к счастью, только что чудом о нем вспомнил.
- Говорите же!
- Господин Томпсон, мой американский корреспондент, рекомендовал мне молодого человека и его юную супругу из Луизианы, у них ко мне аккредитив… Я приказал передать им приглашение к вам на вечер, а сам запамятовал, как их зовут.
- Так что же?
- Надеюсь, что вы с вашей проницательностью распознаете среди приглашенных эту иноземную пару и со свойственной вам любезностью примете тех, кого рекомендовал мне господин Томпсон. Вот, сударыня, что я хотел вам сказать.
- Положитесь на меня, сударь, - с милой улыбкой отозвалась г-жа де Маранд.
- Благодарю вас… Позвольте выразить вам свое восхищение. Вы всегда неотразимы, сударыня, а сегодня вечером вы поистине великолепны!
Галантно приложившись к руке супруги, г-н де Маранд подвел Лидию к двери в спальню. Она приподняла портьеру со словами:
- Ты готова. Кармелита?
XV
ПРЕДСТАВЛЕНИЯ
В ту минуту как г-жа де Маранд вошла в спальню, спрашивая: "Ты готова, Кармелита?" - и уронила за собой портьеру, в дверях гостиной лакей объявил:
- Монсеньер Колетти.
Воспользуемся несколькими мгновениями, пока Кармелита отвечает подруге, и бросим взгляд на его высокопреосвященство Колетти, входящего в гостиную.
Читатели, вероятно, помнят имя этого святого человека, прозвучавшее однажды из уст маркизы де Латурнель.
Дело в том, что монсеньер был исповедником маркизы.
Его высокопреосвященство Колетти был в 1827 году не только в милости, но и пользовался известностью, да не просто пользовался известностью, а считался модным священником. Его недавние проповеди во время поста принесли ему славу великого прорицателя, и никому, как бы мало ни был набожен человек, не приходило в голову оспаривать ее у г-на Колетти. Исключение, пожалуй, представлял собой Жан Робер; он был поэт прежде всего и, имея на все особый взгляд, не переставал удивляться, что священники, располагавшие столь великолепным текстом, как Евангелие, как правило, отнюдь не блистали вдохновением и красноречием. Ему случалось завоевывать - и с успехом! - в сто раз более непокорных слушателей, чем те, что приходили на церковные проповеди, чтобы укреплять свой дух, и ему казалось, что, доведись ему подняться на кафедру священника, он нашел бы гораздо более убедительные, более гремящие слова, чем все приторные и скучные речи этих светских прелатов, одну из которых он нечаянно услышал, проходя как-то мимо. Тогда-то он и пожалел, что не стал священником: вместо кафедры у него теперь в распоряжении был театр, а вместо слушателей-христиан - неподготовленная аудитория.
Хотя его высокопреосвященство Колетти носил тонкие шелковые чулки - это в сочетании с фиолетовым одеянием свидетельствовало, что перед вами высокое духовное лицо, - монсеньера можно было принять за простого аббата времен Людовика XV: его лицо, манеры, внешний вид, походка вразвалку выдавали в нем скорее галантного кавалера, привыкшего к ночным приключениям, нежели строгого прелата, проповедующего воздержание. Казалось, его высокопреосвященство, подобно Эпимениду, проспавшему в пещере пятьдесят семь лет, заснул полвека назад в будуаре маркизы де Помпадур или графини Дюбарри, а теперь проснулся и пустился в свет, позабыв поинтересоваться, не изменились ли за время его отсутствия нравы и обычаи. А может, он только что вернулся от самого папы и сейчас же угодил во французское общество в своем одеянии ультрамонтанского аббата.
С первого взгляда он производил впечатление красавца-прелата в полном смысле этого слова: розовощекий, свежий, он выглядел самое большее на тридцать шесть лет. Но стоило к нему присмотреться, как становилось ясно: монсеньер Колетти следит за своей внешностью столь же ревностно, что и сорокапятилетние женщины, желающие выглядеть на тридцать: его высокопреосвященство пользовался белилами и румянами!
Если бы кому-нибудь удалось проникнуть сквозь этот покрывающий кожу слой штукатурки, он похолодел бы от ужаса, обнаружив под видимостью жизни все признаки болезни и разрушения.
Живыми на этом лице, неподвижном, словно восковая маска, оставались лишь глаза да губы. Глазки - маленькие, черные, глубоко сидящие - метали молнии, порой сверкали весьма устрашающе, потом сейчас же прятались за щурившимися в ханжеской улыбке веками; рот, из которого выходили умные, злые слова, разившие иногда сильнее яда, был небольшой, изящно очерченный, с насмешливо кривившейся нижней губой.
Эта физиономия могла временами выражать ум, честолюбие, сладострастие, но никогда не выражала доброту. При первом же приближении к этому человеку становилось ясно: ни в коем случае нельзя допустить, чтобы он был в числе ваших врагов, равно как никто не горел желанием подружиться с ним.
Был монсеньер невысок ростом, но - как выражаются буржуа в разговоре о священнослужителях - "представителен". Прибавьте к этому нечто в высшей степени высокомерное, презрительное, дерзкое в его манере держать голову, кланяться, входить в гостиные, выходить оттуда, садиться и вставать. Зато он будто нарочно припасал для дам свои изысканные любезности; глядя на них, он щурился с многозначительным видом, а если женщина, к которой он обращался, нравилась ему, его лицо принимало непередаваемое выражение сладострастной нежности.
Именно так, полуприкрыв веки и помаргивая, он вошел в гостиную г-жи де Маранд, где собрались почти одни дамы; генерал, давно и хорошо знавший его высокопреосвященство Колетти, услышал, что лакей докладывает о монсеньере, и процедил сквозь зубы:
- Входи, монсеньер Тартюф!
Доклад о его высокопреосвященстве, его появление в гостиной, поклон, жеманство, с каким усаживался в кресло проповедник, ставший известным во время последнего поста, на мгновение отвлекли внимание присутствующих от Кармелиты. Мы говорим "на мгновение", потому что прошло не более минуты с того времени, как г-жа де Маранд уронила портьеру, и до того, как портьера вновь приподнялась, пропуская двух подруг.
Разительный контраст между г-жой де Маранд и Кармелитой бросался в глаза.
Неужели это была все та же Кармелита?
Да, она, но не та, чей портрет мы списали когда-то из "Монографии о Розе": румяная, сиявшая, поражавшая выражением простодушия и невинности; теперь она не улыбалась, ноздри ее не раздувались, как раньше, когда она вдыхала аромат целого поля роз, благоухавших под ее окном и украшавших могилу мадемуазель де Лавальер… Нет, сейчас в гостиную входила новая Кармелита - высокая молодая женщина с ниспадавшими на плечи по-прежнему роскошными черными волосами, но ее плечи были словно высечены из мрамора. У нее было все то же открытое и умное лицо, но оно было будто выточено из слоновой кости! Те же щеки, когда-то окрашенные румянцем юности и здоровья, ныне побледнели и стали матовыми.
Ее глаза, и раньше удивлявшие своей красотой, теперь, казалось, стали чуть ли не вдвое больше. Они и прежде горели огнем, но теперь искры стали молниями. Вокруг ее глаз залегли тени, и можно было подумать, что эти молнии сыплются из грозовой тучи.
Губы Кармелиты, когда-то пурпурные, с трудом оживали после той страшной ночи и так и не смогли вернуть себе первоначальный цвет. Они едва достигли бледно-розового кораллового оттенка, однако прекрасно дополняли портрет Кармелиты - настоящей красавицы - и в то же время придавали ее красоте нечто неземное.
Одета Кармелита было просто, но очень изящно.
Три подруги уговорили ее пойти на этот вечер; к тому же она решила как можно скорее обеспечить себе независимое существование. И вопрос о том, в чем Кармелита предстанет перед публикой, долго обсуждался всеми подругами. Само собой разумеется, что Кармелита в этом обсуждении не участвовала. Она с самого начала заявила, что считает себя вдовой Коломбана и всю жизнь будет носить по нему траур, а потому пойдет на вечер в черном платье. Остальное же она предоставила решать Фраголе, Лидии и Регине.
Регина решила, что платье будет из черного кружева, а корсаж и юбка - из черного атласа. Украсит его гирлянда темно-фиолетовых цветов, являющихся символом печали и известных под именем аквилегий, а в гирлянду будут вплетены ветки кипариса.
Венок сплела Фрагола, лучше других разбиравшаяся в сочетании цветов, в подборе оттенков; как и гирлянда на платье, как и букетик на корсаже, венок состоял из веток кипариса и аквилегий.
Ожерелье черного жемчуга, дорогой подарок, преподнесенный Региной, украшал шею Кармелиты.
Когда девушка, бледная, но нарядная, появилась на пороге спальни г-жи де Маранд, ожидавшие ее выхода вскрикнули от восхищения и в то же время от страха. Она была похожа на античное видение - Норму или Медею. Собравшиеся не смогли скрыть изумления.
Старый генерал, обычно настроенный весьма скептически, понял, что перед ним святая преданность и величие мученицы. Он поднялся и стоя стал ожидать приближения Кармелиты.
Едва Кармелита появилась в гостиной, Регина поспешила ей навстречу.
Рядом с двумя дышащими жизнью и счастьем молодыми женщинами она выглядела как призрак.
Гости провожали взглядами эту молчаливую группу со все возраставшим любопытством, почти с волнением.
- До чего ты бледна, бедная сестричка! - заметила Регина.
- Как ты хороша, о Кармелита! - воскликнула г-жа де Маранд.
- Я уступила вашим настойчивым просьбам, мои любимые, - проговорила в ответ их подруга. - Но, может быть, пока не поздно, мне следует остановиться?
- Отчего же?
- Вы знаете, ведь я не открывала фортепьяно с тех пор, как мы пели вместе с Коломбаном, прощаясь с жизнью. А вдруг мне изменит голос? Или окажется, что я ничего не помню?
- Нельзя забыть то, чему не учился, Кармелита, - возразила Регина. - Ты пела, как поют птицы, а разве они могут разучиться петь?
- Регина права, - поддержала подругу г-жа де Маранд. - И я уверена в тебе, как уверена в себе и ты сама. Пой же без смущения, дорогая моя! Могу поручиться, что ни у кого из артистов никогда не было более благожелательно настроенной публики.
- Спойте, спойте, сударыня! - стали просить все, за исключением Сюзанны и Лоредана: брат разглядывал красавицу Кармелиту с изумлением, сестра - с завистью.
Кармелита поблагодарила кивком собравшихся и пошла к инструменту.
Генерал Эрбель сделал два шага ей навстречу и поклонился.
- Господин граф! - произнесла г-жа де Маранд. - Имею честь представить вам самую дорогую свою подругу, ведь из трех моих подруг она самая несчастливая.
Генерал опять поклонился и с галантностью, достойной рыцарских времен, промолвил:
- Мадемуазель! Сожалею, что госпожа де Маранд поручила мне столь легкое дело, как разгласить повсюду похвалу вашему таланту. Поверьте, я приложу к этому все силы и все равно буду считать себя вашим должником.
- О! Спойте! Спойте, сударыня! - снова попросили несколько голосов.
- Вот видишь, милая сестричка, - заметила г-жа де Маранд, - все ждут с нетерпением… Так ты начнешь?
- Сию минуту, если вам угодно, - просто отвечала Кармелита.
- Что ты будешь петь? - спросила Регина.
- Выберите сами!
- У тебя нет любимого произведения?
- Нет.
- У меня здесь весь "Отелло".
- Пусть будет "Отелло".
- Ты будешь аккомпанировать себе сама? - спросила Лидия.
- Если некому это сделать… - начала Кармелита.
- Я с удовольствием сяду за фортепьяно, - торопливо предложила Регина.
- А я буду переворачивать страницы! - подхватила г-жа де Маранд. - Тебе нечего бояться, когда мы с тобой рядом, не правда ли?
- Мне нечего бояться, - отозвалась Кармелита, грустно качая головой.
Девушка в самом деле была совершенно спокойна. Холодной рукой она коснулась руки г-жи де Маранд; лицо ее выражало полную невозмутимость.
Госпожа де Маранд направилась к фортепьяно и выбрала из стопки партитуру "Отелло".
Кармелита осталась стоять, опираясь на Регину; будуар был на две трети полон.
Гости расселись и затаив дыхание стали ждать.
Госпожа де Маранд поставила ноты на фортепьяно, а Регина села за инструмент и блестяще исполнила бурную прелюдию.
- Споешь "Романс об иве"? - спросила г-жа де Маранд.
- С удовольствием, - ответила Кармелита.
Госпожа де Маранд раскрыла партитуру на предпоследней сцене финального акта.
Регина повернулась к Кармелите, готовая начать по ее знаку.
В эту минуту лакей доложил:
- Господин и госпожа Камилл де Розан.
XVI
РОМАНС ОБ ИВЕ
Глухой протяжный вздох, похожий на стон, вырвался при этих словах у трех или четырех человек из тех, что собрались в гостиной.
Затем наступила глубокая тишина. Казалось, все присутствующие знали историю Кармелиты и потому не смогли сдержать скорбного восклицания при неожиданном появлении молодого человека с горящим взором, улыбкой на устах и беззаботным выражением на лице, хотя именно Камилла де Розана можно было в определенном смысле считать убийцей Коломбана.
Стон вырвался из груди у Жана Робера, Петруса, Регины и г-жи де Маранд.
А Кармелита не вскрикнула, не вздохнула: у нее перехватило дыхание, и она застыла подобно статуе.
Когда г-н де Маранд услышал имя Камилла, он тут же вспомнил, что именно этого человека ему рекомендовал его американский корреспондент. Хозяин дома пошел навстречу гостю со словами:
- Вы прибыли как нельзя более кстати, господин де Розан! Не угодно ли вам будет присесть и послушать! Госпожа де Маранд уверяет, что нам предстоит насладиться самым прекрасным голосом из всех, какие ей доводилось когда-либо слышать.
Он предложил руку г-же де Розан и проводил ее к креслу, в то время как Камилл пытался в стоявшем перед ним призраке узнать Кармелиту, а когда узнал, едва слышно вскрикнул от изумления.
Лидия и Регина метнулись к подруге, полагая, что ей нужна помощь, что она вот-вот упадет в обморок. Однако, к немалому их удивлению, Кармелита, как мы уже сказали, продолжала стоять, глядя в одну точку; только лицо ее стало мертвенно-бледным.
Ее неподвижный, безжизненный взгляд ничего не выражал, как бы утратив способность видеть, а сердце, казалось, остановилось, будто вся она внезапно окаменела. На молодую женщину смотреть было тем более страшно, что, помимо смертельной бледности, залившей ее щеки, на ее будто высеченном из мрамора лице волнение никак не выражалось.
- Сударыня, - обратился г-н де Маранд к своей супруге, - я имел честь говорить вам об этих двух лицах.
- Займитесь ими, сударь, - отвечала г-жа де Маранд. - Я же полностью принадлежу Кармелите… Видите, в каком она состоянии…
Бледность Кармелиты, ее остановившийся взгляд, застывшая поза действительно поразили г-на де Маранда.
- Боже мой, мадемуазель! Что с вами? - с состраданием спросил он.
- Ничего, сударь, - отозвалась Кармелита, и заставила себя поднять голову, как свойственно сильным натурам в минуту испытания, когда нужно взглянуть несчастью в лицо. - Со мной ничего!
- Не пой! Не нужно тебе сегодня петь! - шепнула Кармелите Регина.
- Почему я не должна петь?
- Это испытание выше твоих сил, - заметила Лидия.
- Посмотрим! - возразила Кармелита.
На ее губах мелькнуло бледное, неживое подобие улыбки.
- Так ты хочешь петь? - переспросила Регина, вновь усаживаясь за фортепьяно.
- Сейчас я не просто женщина, я - артистка!
И Кармелита сделала три шага, еще отделявшие ее от инструмента.
- Господи, помоги! - промолвила г-жа де Маранд.
Регина снова сыграла прелюдию.