Я поднялась наверх, уже не думая о ключах. Я поняла, что граф и мадемуазель де ла Монель - любовники или влюбленные и что он не женится на ней, потому, что будет много разговоров: если человек, подозреваемый в убийстве первой жены, женится во второй раз. Возникнут трудности, которые могла бы уладить только решительная и любящая женщина. Я не думала, что мадемуазель де ла Монель принадлежит к их числу. Возможно, граф тоже так не думал, он был проницателен. Разум в нем преобладал над чувствами, и, как я поняла, он, чтобы оставить мадемуазель де ла Монель при себе, задумал выдать ее замуж за Филиппа. Цинично, но это в его стиле. Во все времена короли старались найти для своих любовниц услужливых мужей, потому что сами не могли или не хотели на них жениться.
Мне было противно. Я сожалела, что приехала в замок. Ах, если бы я могла исчезнуть… принять предложение Филиппа и поехать к де ла Монелям… но разве это выход? И совпадение ли, что он хотел отправить меня именно в ее дом? Существует один-единственный путь к отступлению… домой в Англию. Почему было не обдумать эту идею? Но я знала, что не уеду из Гайара, пока меня отсюда не выставят.
Какое мне дело до тайной любовной связи распутного французского графа? Абсолютно никакого. И чтобы доказать это, я заново перечитала ключ. Он привел меня не в подземелье, а в оружейную галерею. Я надеялась, что мне не придется спускаться по веревочной лестнице. Готье, конечно, не спрятал бы ключ в каменном мешке. Я оказалась права. То, что мне было нужно, лежало на скамье у окна. В записке говорилось, что я со всеми ключами должна явиться в банкетный зал, и это положит конец охоте за сокровищами.
В банкетном зале я нашла только Готье. Он сидел за столом с бокалом вина. Увидев меня, он вскочил и закричал:
- Не может быть, чтобы вы нашли все ключи, мадемуазель Лосон!
- Полагаю, я все-таки их нашла.
- Тогда вы первая.
- Возможно, другие не очень старались, - сказала я, думая о графе и мадемуазель де ла Монель.
- Что ж, теперь вам остается подойти к тому шкафчику.
Я подошла, открыла указанный им выдвижной ящик и нашла картонную коробку около двух дюймов в длину и ширину.
- Она самая, - сказал он. - Сейчас состоится торжественное вручение.
Он взял медный колокольчик и позвонил. Это было сигналом, означавшим, что охота завершилась и участникам следует вернуться в зал.
Пока все собрались, прошло время. Я заметила, что кое-кто из гостей раскраснелся и немного растрепан. Граф, однако, выглядел безукоризненно, как всегда. Он вошел один. Мадемуазель де ла Монель появилась с Филиппом.
Узнав, что победительница - я, граф улыбнулся, и мне подумалось, что он доволен результатом охоты.
- Конечно, - прокомментировал Филипп с дружеской улыбкой, - у мадемуазель Лосон было преимущество. Она специалист по старым домам.
- А вот и сокровище, - сказал граф, открывая коробку и извлекая из нее брошь - зеленый камень на тонкой золотой булавке.
Какая-то дама воскликнула:
- Похоже на изумруд!
- В этом замке любая охота за сокровищами оборачивается охотой за изумрудами. Разве я не говорил? - ответил граф.
Он взял брошь из коробки и сказал:
- Позвольте, мадемуазель Лосон.
И приколол ее к моему платью.
- Спасибо, - прошептала я.
- Благодарите себя и свою ловкость. Думаю, никто из присутствующих не нашел больше трех ключей.
Кто-то сказал:
- Знай мы, что наградой будет изумруд, возможно, проявили бы больше усердия. Почему ты нас не предупредил, Лотер?
Некоторые гости подошли ко мне, чтобы полюбоваться брошью, среди них - Клод де ла Монель. Я чувствовала, что она негодует. Ее белые пальцы скользнули по украшению.
- Действительно, изумруд! - прошептала она.
И, уже повернувшись ко мне спиной, добавила:
- Я уверена, что мадемуазель Лосон очень умная женщина.
- Дело не в этом, - возразила я. - Просто я следовала правилам игры.
Она обернулась, и на минуту наши взгляды встретились. Потом она хмыкнула и направилась к графу.
Появились музыканты. Они заняли свои места на помосте. Филипп и мадемуазель де ла Монель открыли бал, остальные присоединились к ним. Меня никто не пригласил, и я так остро почувствовала одиночество, что мне захотелось уйти, исчезнуть. Я так и сделала, быстро поднявшись к себе.
В комнате я сняла брошь, повертела ее в руках. Потом взяла миниатюру. Какой счастливой я была утром, получив ее от графа в подарок… А какой несчастной почувствовала себя вечером, когда тот же самый граф прикалывал к моему платью это изумрудное украшение! Мой взгляд упал тогда на его холеные руки, на кольцо с нефритовой печаткой. Мне представилось, как эти руки ласкали мадемуазель де ла Монель, пока эти двое замышляли ее замужество за Филиппом. Лотер де ла Таль, видите ли, не желает больше жениться.
Он чувствует себя королем. Приказывает, а остальные подчиняются. Какое имеет значение, что его приказания откровенно циничны? Дело подданных - повиноваться.
Можно ли ему найти оправдание?
А какое было счастливое Рождество, пока я невольно не подслушала этот разговор!
Я задумчиво разделась и легла в кровать. Снизу доносилась музыка. Там, среди всеобщего веселья никто и не заметит моего отсутствия. Как глупо было грезить наяву, обольщать себя надеждой, что я хоть что-нибудь значу для графа. Сегодняшний вечер доказал всю нелепость моих чаяний. Я здесь чужая. Раньше я как-то не думала о том, что в королевстве де ла Таля живет очень много людей, но теперь я начинала это понимать. Праздник многому меня научил.
Я больше не хотела думать о графе и его любовнице. Воображение услужливо нарисовало мне портрет Жан-Пьера с короной на голове. Я вспомнила его довольное лицо, радость, с которой он принял знак своей временной власти, и пришла к заключению, что все мужчины рождены, чтобы быть королями, каждый - в своем замке.
С этими мыслями я заснула, но спала тревожно, как бы чувствуя на себе чью-то огромную тень. Это передо мной стояло мое беспросветное будущее, но я всегда зажмуривала глаза, отказываясь вглядываться в него.
7
Первого января Женевьева сказала, что собирается в Мезон Карефур и приглашает меня с собой.
Я подумала, что было бы интересно снова увидеть старый дом, и согласилась.
- Когда мама была жива, - рассказывала Женевьева, - мы всегда навещали дедушку в первый день Нового года. Все дети во Франции первого января ходят к своим бабушкам и дедушкам.
- Хороший обычай.
- Детей угощают пирогом и шоколадом, а взрослые пьют вино и едят печенье. Потом, чтобы похвастаться успехами, дети играют на пианино или на скрипке. Иногда их просят почитать стихи.
- Ты тоже что-нибудь сыграешь?
- Нет, я должна рассказать катехизис. Музыке дедушка предпочитает молитвы.
Интересно, как она себя чувствует в этом странном доме? Не удержавшись, я спросила:
- Тебе нравится у дедушки?
Она нахмурилась, явно не зная, что сказать.
- Меня тянет туда, а когда прихожу, то иногда чувствую, что не выдержу в этом месте больше ни минуты. Мне хочется выскочить на воздух и убежать… куда глаза глядят, чтобы никогда не возвращаться. Мама так много рассказывала о своем доме, что порою мне начинает казаться, будто я сама в нем жила. Не знаю, хочу я туда идти или нет.
В Карефуре Морис впустил нас в дом и отвел к старику, который выглядел еще немощнее, чем в нашу последнюю встречу.
- Дедушка, ты знаешь, какой сегодня день? - спросила Женевьева.
Он не ответил. Тогда она наклонилась к его уху и громко сказала:
- Первое января! Я пришла поздравить тебя с Новым годом. И мадемуазель Лосон тоже.
Расслышав мое имя, он кивнул.
- Очень любезно с вашей стороны прийти ко мне. Извините, что не встаю…
Мы сели рядом. Он действительно изменился, глаза помутнели. Сейчас у него был взгляд человека, плутающего в дремучем лесу. Я догадалась, что он мучительно напрягает память.
- Мне позвонить? - спросила Женевьева. - Мы сильно проголодались. Где мой пирог с шоколадом? И мадемуазель Лосон, я уверена, хочет пить.
Он не ответил, тогда она позвонила в колокольчик. Появился Морис, и она отдала распоряжения.
- Дедушка неважно себя чувствует, - сказала она Морису.
- Для него настали тяжелые дни, мадемуазель Женевьева.
- Думаю, он не знает, какой сегодня день. - Женевьева вздохнула и села. - Дедушка, - продолжала она, - в рождественскую ночь в замке устроили охоту за сокровищами, и мадемуазель Лосон победила.
- Сокровище нетленное - на небесах, - произнес он.
- Конечно, дедушка. Но пока его дожидаешься, приятно найти что-нибудь на земле.
Он выглядел озадаченным.
- Ты читаешь молитвы?
- Вечером и утром.
- Этого мало. Молись ревностнее. Тебе нужна помощь. Ты рождена во грехе…
- Да, дедушка, я знаю. Все мы рождены во грехе, но я правда молюсь. Нуну заставляет.
- А, славная Нуну! Будь к ней внимательна, она добрая душа.
- Она не позволит мне забыть молитвы.
Вернулся Морис с вином, пирогом и шоколадом.
- Спасибо, Морис, - поблагодарила Женевьева. - Я сама их угощу. - И снова повернулась к дедушке. - На Рождество мы с мадемуазель Лосон ходили в гости, там были ясли и пирог с короной. Вот бы у тебя было много сыновей и дочерей! Их дети приходились бы мне двоюродными братьями и сестрами. Сегодня мы могли бы вместе есть пирог с короной.
Старик не слушал ее. Он смотрел на меня. Я пыталась завести разговор, но не могла думать ни о чем, кроме похожей на келью комнаты и сундука с плетью и власяницей.
Он фанатик - это было очевидно. Как он им стал? И какую жизнь здесь вела Франсуаза? Почему она умерла после того, как его разбил паралич? Потому что не мыслила своей жизни без него? Без этого полуживого фанатика с безумным взглядом? Без мрачного дома с кельей и сундуком… Когда была замужем за графом и ее домом был Шато-Гайар!
Кто бы мог подумать, что при такой счастливой судьбе?..
Я себя одернула. С чего это я взяла? "Счастливая" судьба… Та, которой выпала эта участь, страдала так, что покончила жизнь самоубийством. Но почему… Почему? Праздное любопытство сменялось жгучим желанием узнать правду. И в этом не было ничего странного. Интерес к чужим тайнам был у меня наследственным. Проникнуть в чужой образ мыслей - все равно, что познать картину: почему художник выбрал именно этот предмет и изобразил его так, а не иначе, какой замысел и настроение воплотились в красках…
Старик не сводил с меня глаз.
- Я плохо вас вижу, - сказал он. - Не могли бы вы сесть поближе?
Я пододвинула к нему стул.
- Это была ошибка, - прошептал он. - Большая ошибка.
Он говорил с самим собою, и я взглянула на Женевьеву, которая старательно выбирала кусочки шоколада с принесенного Морисом блюда.
- Франсуаза не должна была знать об этом, - бормотал он. Он бредил. Я не ошиблась, подумав, что его состояние ухудшилось. Он вглядывался в мое лицо.
- А ты сегодня хорошо выглядишь. Очень хорошо.
- Спасибо, я прекрасно себя чувствую.
- Какая ошибка… Свой крест каждый должен нести сам, а я не выдержал ноши.
Я молчала, подумывая, не позвать ли Мориса.
По-прежнему не сводя с меня глаз, он отъехал в своем кресле назад. Казалось, он боится. От неловкого движения с него соскользнул плед. Я подхватила его и хотела укрыть старика, но тот отпрянул и закричал:
- Сгинь! Оставь меня! Тебе известно, как тяжело мое бремя, Онорина.
Я сказала:
- Позови Мориса, - и Женевьева выбежала из комнаты.
Старик схватил меня за руку. Я почувствовала, как его ногти впились мне в кожу.
- Ты не виновата, - бормотал он. - Это мой грех, мой крест. Я буду нести его до могилы… Почему не ты?.. Зачем я?.. Трагедия… Франсуаза… Малышка Франсуаза. Уходи. Не приближайся ко мне. Онорина, не искушай меня.
Морис торопливо вошел в комнату. Он взял плед, укутал старика и бросил через плечо:
- Незаметно уйдите. Так будет лучше.
На шее у старика висело распятие. Морис вложил распятие ему в руки, и мы с Женевьевой вышли из комнаты.
- Это было… страшно, - призналась я.
- Вы сильно испугались, мисс? - спросила Женевьева почти радостно.
- Он бредил.
- Он часто бредит. Он же очень старый.
- Не надо было нам приходить!
- Папа сказал бы то же самое.
- Он запрещает тебе ходить сюда?
- Не совсем так. Я не говорю ему, но если бы он знал, то запретил бы.
- Тогда…
- Дедушка был отцом моей матери, и папа его не любит. В конце концов, он не любил маму, так?
На обратной дороге в замок я сказала:
- Он принимал меня за кого-то другого. И пару раз назвал Онориной.
- Так звали мамину маму.
- Он боялся ее?
Женевьева задумалась.
- Вряд ли, дедушка кого-нибудь боялся.
Я тогда подумала, что вся жизнь в замке каким-то таинственным образом связана с покойниками.
Я не могла не поговорить с Нуну о нашем визите в Карефур.
Она покачала головой.
- Женевьеве не стоит туда ездить, - сказала она. - Лучше этого не делать.
- Она хотела соблюсти новогодний обычай.
- Обычаи хороши для одних семей и не годятся для других.
- Их не очень-то придерживаются в этой семье.
- Обычаи созданы для бедных. Они придают их жизни хоть какой-то смысл.
- Полагаю, обычаи радуют и бедных и богатых. Но я жалею о нашем визите. Старик бредил. Это было неприятное зрелище.
- Мадемуазель Женевьеве следует ждать, когда он за ней пришлет. Неожиданные визиты ни к чему хорошему не приводят.
- Он, конечно, был другим, когда вы там жили… Я хочу сказать, когда Франсуаза была ребенком.
- Он всегда был строгим. К себе и к другим. Ему надо было стать монахом.
- Возможно, он и сам так думал. Я видела его келью. По-моему, раньше он жил в ней.
Нуну опять кивнула.
- Такому человеку не следовало жениться, - сказала она. - Франсуаза не понимала, что происходит вокруг. Я старалась сделать так, чтобы все это ей казалось естественным.
- А что происходило? - спросила я.
Она бросила на меня пристальный взгляд.
- Он не был создан для отцовства. Хотел, чтобы дом был похож… на монастырь.
- А ее мать… Онорина?
Нуну отвернулась.
- Она была инвалидом.
- Да, - сказала я, - не очень счастливое детство было у бедной Франсуазы… Отец - фанатик, мать - инвалид.
- Нет, она была счастлива.
- Кажется, вышивание и уроки музыки действительно скрашивали ее жизнь. Она пишет о них с радостью. Когда ее мать умерла…
- Что? - перебила Нуну.
- Она очень переживала?
Нуну встала и вытащила из выдвижного ящика следующую тетрадку.
- Прочитайте, - сказала она.
Я открыла первую страницу. Франсуаза была на прогулке. У нее был урок музыки. Она закончила вышивать напрестольную пелену. Она занималась с гувернанткой. Обычная жизнь обычной маленькой девочки.
Но дальше шли следующие записи:
"Сегодня утром на уроке истории папа зашел в классную комнату. Он выглядел очень грустным и сказал: "Франсуаза, я должен тебе кое-что сообщить. У тебя больше нет матери". Я чувствовала, что мне надо было бы заплакать, но не могла. А папа смотрел так сурово и печально. "Твоя мама долго болела и никогда бы уже не выздоровела. Господь услышал наши молитвы". Я сказала, что не молилась о том, чтобы она умерла, но папа возразил, что пути Господни неисповедимы. Мы помолились за маму, и я почувствовала большое облегчение. Он сказал, что теперь она отмучилась, и вышел из классной комнаты".
"Папа просидел в покойницкой два дня и две ночи. Он не выходил из нее, и я тоже была там, чтобы отдать дань уважения умершей. Я долго стояла на коленях у кровати и горько плакала. Я думала, что плачу, потому что умерла мама, но на самом деле у меня болели колени и мне там не нравилось. Папа все время замаливал грехи. Мне стало страшно, потому что если он такой грешник, то что говорить о нас - всех остальных, не молившихся и вполовину его стараний".
"Мама лежит в гробу в ночной сорочке. Папа говорит, что теперь она успокоилась. Все слуги приходили исполнить последний долг. Папа остается там и все время молится о прощении грехов".
"Сегодня были похороны. Торжественное зрелище. Лошадей украсили перьями и черными попонами. Я шла рядом с папой во главе процессии, на мне было новое черное платье, которое Нуну дошивала уже ночью, а лицо закрывала черная вуаль. Когда мы вышли из церкви, я заплакала, а потом стояла рядом с похоронными дрогами, пока оратор всем рассказывал, что мама была святой".
"В доме тихо. Папа в своей келье. Я знаю, он молится. Я стояла за дверью и слышала. Он молится о прощении грехов и о том, чтобы страшный грех умер вместе с ним, чтобы страдал он один. Я думаю, что он просит Бога не быть слишком суровым к маме, когда она придет на небеса, и что, какой бы ни был этот страшный грех, это его вина, а не ее".
Я закончила чтение и подняла глаза на Нуну.
- Что это за страшный грех? Вы знаете?
- В его глазах даже смех был грехом.
- Не понимаю, зачем он женился, почему не ушел в монастырь и не прожил жизнь там.
Нуну только пожала плечами.
Вскоре после Нового года граф вместе с Филиппом уехал в Париж. Работа моя продвигалась, и я уже могла продемонстрировать несколько отреставрированных картин. Было отрадно видеть их возрожденную красоту. Я с наслаждением вспоминала, как оживали эти яркие краски, сбрасывая с себя одно напластование за другим. Для меня это было не просто возвращением первозданной красоты, но и самоутверждением.
И все же каждое утро я просыпалась с твердым намерением уехать из замка. Внутренний голос твердил мне: "Извинись и беги без оглядки". С другой стороны, у меня никогда не было такой интересной работы. Ни один дом в мире не заинтриговал вы меня больше, чем Шато-Гайар.
Январь выдался на редкость холодным, и на полях было mho-mi работы: боялись, что виноградники побьет морозом. Во время конных и пеших прогулок мы с Женевьевой часто останавливались посмотреть на работу виноградарей. Иногда заезжали к Бастидам, а как-то раз Жан-Пьер взял нас с собой в погреба. Показал винные бочки и объяснил, как виноградный сок становится вином.
Женевьева сказала, что глубокие подвалы напоминают ей подземелья замка, на что Жан-Пьер шутливо заметил, что в погребах все учтено и ничего не забыто. Показал нам небольшие оконца, через которые проникал свет и регулировалась температура. Предупредил, что в погреб запрещается спускаться с цветами или любыми другими растениями, аромат которых может придать вину дурной вкус.
- Сколько лет этим подвалам? - поинтересовалась Женевьева.
- Столько же, сколько виноградникам… Несколько веков.
- Вот так! За виноградниками ухаживали, над вином тряслись, а людей кидали в подземелье и оставляли умирать от холода и голода, - прокомментировала Женевьева.
- Да. О вине заботились больше, чем о врагах.
- Все эти годы вино делали Бастиды…
- И один из них удостоился чести стать врагом твоих знатных предков. Его кости лежат в замке.
- Как, Жан-Пьер? Где?