22
На широком мерцающем экране синематографа "Пиккадилли" на Невском сегодня на дневном сеансе давали "Сердце-игрушку". Сашенька опоздала, поэтому начало пропустила, но, подняв лицо к освещенному экрану и закурив сигарету, она вскоре догадалась, что главный герой - общепризнанный щеголеватый красавец (который на самом деле был похож на набитый витринный манекен) - во фраке и белом галстуке гулял по пляжу, а дама в темно-красном бальном платье (та, что с сердцем-игрушкой) не сводила взгляда с синих волн.
В темноте полупустого зала было душно от электричества и серебристого папиросного дыма, который клубился в свете прожектора. Солдат, пришедший на сеанс с невестой, громко комментировал: "Смотри, она в воду заходит! В море залезла!" Парочка в последнем ряду страстно целовалась: оба наверняка имеют свои семьи, но слишком бедны, чтобы снять номер в гостинице. Храпел какой-то пьяный. Но большинство не отрываясь, в немом восхищении смотрело на экран. Сашенька только что передала Сатинову записку от Менделя, и у нее оставался еще час до встречи с товарищем Ваней на Выборгской стороне. Потом домой, ужинать.
"Конец" - возвестили витиеватые литеры на черном фоне, а затем появилось название следующей фильмы: "Ее шеи и плеч ослепительный блеск".
Сашенька громко вздохнула.
- Вам это все кажется ужасной глупостью? - послышался голос у нее за спиной. - Где же ваше романтическое чувство?
- Романтическое чувство? Вы насмешник и циник, - ответила она Сагану. - Вы отдаете себе отчет в том, что с помощью кино мы завоюем Россию? Этот серебристый экран окрасит мир багрянцем. А я-то думала, вы днем спите…
Со времени Сашенькиного ареста они встречались каждые два-три дня, иногда поздней ночью. Она все разговоры подробно передавала Менделю.
- Терпение, - сказал он. - Продолжай игру. Придет время, и он что-нибудь тебе предложит.
- Он считает, что может очаровать меня своей начитанностью.
- Пусть и дальше так думает. Даже в охранке служат люди, а людям свойственно ошибаться. Влюби его в себя.
Она никогда не знала, где и когда встретит ротмистра. Между вопросами о поэзии, романах и идеологии он задавал вопросы о партии - а Мендель все еще в городе? Кто этот новый товарищ с Кавказа?
Где живет Молотов? А она отвечала, как учил Мендель, вопросом на вопрос: какие рейды планируются, какие аресты, есть ли в комитете двойные агенты?
Началась новая фильма, и струнный квартет заиграл в стремительном темпе.
- Я сюда не развлекаться пришел, - внезапно посерьезнел Саган. - На улице меня ждет тройка. Вам надобно поехать со мной.
- Зачем это? Вы меня опять арестовываете?
- Нет, ваша матушка в беде. Я делаю одолжение вам и вашей семье. Объясню по дороге.
Они забрались в сани, натянули на колени медвежью полость, укутались в меха, и сани бесшумно покатили по льду.
- Вы везете меня домой?
Саган отрицательно покачал головой.
- К Распутину. Он исчез.
- И что? Стыдно признаться, но он завербовал нам больше сторонников, чем "Манифест Коммунистической партии".
- Вот в этом, Земфира, мы расходимся. Для нас его исчезновение - это благословение Господне. Тело спустили где-нибудь под лед - мы отыщем. Государыня сама не своя от горя. Он не вернулся с ужина в Юсуповском дворце - молодой Феликс, гомосексуалист князь Юсупов, по уши замешан в этом деле, да ведь он женат на великой княжне.
- А моя мать?
- Ваша матушка ждала Распутина в его апартаментах. Думаю, после наших недавних бесед помочь сможете именно вы…
* * *
Вход в дом № 64 по Гороховой улице охраняли городовые в серых шинелях с барашковыми воротниками.
Молодые люди в потрепанных студенческих шинелях с тетрадками и громоздкими фотоаппаратами пытались протиснуться сквозь оцепление, но Сашеньку и ротмистра Сагана пропустили сразу.
Жандармы в красивых голубых мундирах с серебряными пуговицами прятались от холода во дворе дома. Сашенька отметила, что они отдали честь Сагану, хотя он был одет в штатское.
Внутри дома накрахмаленные манишки, безукоризненно сшитые костюмы и модные ботинки выделяли служащих столичного Охранного отделения на фоне нечесаных бород и красных носов следователей сыскной полиции - те официально вели следствие по делу об убийстве. Офицеры охранки своими жаргонными словечками напомнили Сашеньке большевиков. Вероятно, все тайные организации похожи.
- Мы приехали за ее матерью, - пояснил Саган коллегам, беря Сашеньку за руку. Она решила руки не вырывать.
- Поднимайтесь наверх, но поторапливайтесь, - сказал Сагану жандармский офицер. - Директор департамента вот-вот прибудет. Министр в Царском Селе с докладом у ее императорского величества, но скоро и он пожалует сюда.
Уже подходя к жилым комнатам, Сашенька услышала чьи-то рыдания. Внутри пахло точно так же, как в крестьянских избах в имениях Цейтлиных на Украине, но тут к запаху щей примешивался легкий аромат французских духов. Сашеньке показалось, что все здесь не к месту: убранство крестьянской избы мешалось с убранством кабинета чиновника и буржуазного особняка. Весь дом напоминал скорее разбойничий притон, куда тащат все без разбору.
Внезапно за их спиной произошло какое-то движение: в комнату вошел генерал корпуса жандармов в окружении свиты.
Саган поспешил ему навстречу, отдал честь, поговорил недолго и вернулся к Сашеньке.
- Обнаружено тело. В Неве. Он! - Саган перекрестился и заговорил громче: - Ладно. Нужно отвезти вашу мать домой. Она здесь со вчерашнего вечера.
Стенания стали еще пронзительнее, еще громче.
Саган распахнул двойные двери в маленькую темную комнатку, где стоял большой диван, лежали алые ковры и подушки.
Завывания были нечеловеческими, а в комнате - так темно, что фигуры в ней было трудно различить.
Сашенька отшатнулась, но ротмистр поддержал ее за талию и взял за руку. Девушка была благодарна ему, но самым сильным ее чувством в тот миг был страх.
Перед ее глазами плясали красные точки, пока глаза привыкали к темноте.
- Она здесь. Вас внизу ждет машина, но нужно поторопиться, чтобы успеть до приезда прессы. Ну же, входите. Не бойтесь, - мягко подтолкнул Саган. - Это плач всего-навсего.
Сашенька вошла в комнату.
В переплетении тел, рук, ног вначале трудно было различить отдельные человеческие фигуры. Несколько женщин, взявшись за руки, припадали к земле, катались по полу, истерично рыдали, завывали, как азиатские плакальщицы. Среди них Сашенька увидела свою мать, которая в конвульсиях трясла головой, черты ее лица заострились, распахнутый в крике рот напоминал разверстую алую рану, глаза дикие, невидящие.
- Где я? - кричала Ариадна. Этот голос - пронзительный, охрипший от рыданий - не был похож на ее собственный. - Кто вы?
Внутри пахло дешевым потом и дорогими духами.
Сашенька опустилась на колени и попыталась дотянуться до Ариадны, но мать отпрянула.
- Нет! Нет! Где Григорий? Он придет! Я знаю!
Стоя на коленях, Сашенька вновь попыталась поймать руку матери, но на этот раз Ариадна просто ускользнула от нее и рассмеялась как безумная. Какаято толстуха ползала на коленях. У Сашеньки внезапно возникло непреодолимое желание встать и убежать прочь, однако это была ее собственная мать, а теперь она поняла, если раньше не догадывалась, что Ариадна - не только плохая мать, временами она бывала просто безумной.
Молодая крестьянская девка, высокая, могучего телосложения, с черными усиками над верхней губой и почти сросшимися на переносице бровями, набросилась на Сашеньку, грубо ругаясь.
Памятуя о женщине, которая напала на нее в тюрьме, Сашенька резко оттолкнула девку, но у той изо рта пошла пена, и она вдруг впилась зубами в Сашенькину руку. Девушка закричала от боли, стряхнула с себя крестьянку (позже Саган сообщил, что то была дочь Распутина) и решительно потянулась к матери. Схватила ее за руку и за ногу и вытянула из кучи. Остальные женщины пытались помешать ей, но Саган с еще одним жандармом оттеснили их.
Существо, которое было ее матерью, лежало теперь у ее ног, дрожа и всхлипывая, под равнодушными взглядами Сагана и жандармов, которые обсуждали предстоящее вскрытие тела Распутина и гадали, кто его убил.
- Благослови Господи этих людей за любовь к Отечеству! - воскликнул один из жандармов.
Услышав высочайшие имена - Юсуповых и великих князей - Сашенька не обратила на них никакого внимания и не знала, что делать дальше. Предплечье пронзила резкая боль: Сашенька разглядела на руке следы укуса крестьянки. Ариадна была в простом цветастом платье - совсем не похожем на то, что она носила ранее, и Сашенька поняла, что мать хотела предстать перед Старцем Григорием кроткой овечкой.
- Возьмите себя в руки, мадемуазель Цейтлина.
Необходимо увести ее отсюда немедленно, - велел Саган, надевая свой котелок. - Я помогу вам. Держите ее под руки.
Вдвоем с Саганом они взяли Ариадну под руки и вытащили в коридор. Мать продолжала всхлипывать и что-то бессвязно бормотать. Когда они проходили мимо генерала со свитой, Сашенька испугалась, что ее станут жалеть, но на них едва обратили внимание.
- Они и не такое видели, Земфира, - прошептал Саган. На лестничной площадке Ариадна вновь зашлась в крике:
- Григорий, Григорий! Отзовись! Как же мы без тебя? Кто нас благословит? Кто отпустит нам грехи наши? Григорий! Я должна дождаться его! Он вернется за мной… - Она пыталась выскользнуть, царапалась и кусалась, рвалась назад в квартиру, но Саган молниеносно схватил ее и подозвал двух городовых, охранявших парадную дверь.
- Нам без вас не справиться, господа!
Один городовой, заняв Сашенькино место, взял Ариадну под руку слева, Саган справа, а второй городовой, натянув шапку, подхватил ее за обе ноги.
Втроем они снесли Ариадну по лестнице; платье у нее задралось, открыв подвязки на чулках и голые ноги.
Сашенька отвернулась, напуганная и отчаявшаяся, однако благодарная им за помощь. Под пристальным взглядом полиции она пересекла двор, надеясь, что никто не догадается, что это непотребство - ее мать.
Сашеньку охватили жалость и стыд.
Авто, за рулем которого сидел жандармский вахмистр, сдало назад во двор.
- Сажайте ее в машину, - приказал запыхавшийся Саган. Один из жандармов, находившихся во дворе, открыл дверцу и сам забрался внутрь, помогая усадить Ариадну в машину. - Отвезите ее домой, Сашенька. Желаю удачи!
Саган захлопнул дверцу и наклонился к шоферу.
- Спасибо, вахмистр! На Большую Морскую, да поживей! - Саган пристукнул кулаком по крыше автомобиля. Сашенька осталась в машине одна с матерью - это напомнило ей то время, когда после революции 1905 года они путешествовали по Европе в собственном салон-вагоне. Она вспоминала цокот копыт казацких лошадей по заледенелым мостовым, вспомнила, как Цейтлин отослал их на запад. Ариадна, уже тогда вечно полупьяная, носила алую парчу и вела себя как королева, причем ее неизменно сопровождал очередной "дядя". Были среди них розовощекий англичанин, некий гвардейский офицер в золоченой кирасе и высокой медвежьей шапке, барон Мандро по прозвищу Ящерка, стареющий еврей из Галиции с черной повязкой на глазу, нарумяненными щеками и волосатыми руками, похожими на тараканьи лапки.
Однажды он похлопал Сашеньку по щеке. Она укусила его - девушке до сих пор чудился привкус алой крови Ящерки на языке, - и Ариадна закатила дочери пощечину.
- Убирайся вон, гадкая девчонка! - И Сашеньку вынесли из комнаты, а она кричала и лягалась. Теперь, десять лет спустя, она несет брыкающуюся и орущую Ариадну.
Сашенька вгляделась в окно: ей так хотелось быть на улице, на заводе или на явке - рядом с товарищами, подальше от домашних проблем. В ресторанах и ночных клубах толпилось множество людей. Стайка шлюх прошла мимо Исаакиевского к "Астории" - разодетых во все алое, золотое и в блестящую в темноте на фоне снега кожу. Сашеньке они напомнили гвардейский полк.
Санкт-Петербург лихорадило, никогда еще ставки в покер не были так высоки, никогда еще не было так много кутил, так много лимузинов у дверей "Астории"… Это пир перед чумой?
Когда голова Ариадны упала Сашеньке на плечо, девушка сказала себе, что она марксистка и большевичка, больше у нее нет ничего общего с родителями.
23
- Ваша гостья уже прибыла, господин барон. Цейтлин попросил даму встретиться с ним в "Дононе" на Мойке, 24. Вечером в ресторане полно политиков, богачей, куртизанок, а днем в "Дононе" людей было мало, поэтому Цейтлин частенько использовал для конфиденциальных встреч свой личный кабинет.
Именно здесь, в своем личном кабинете, который так и называли, "кабинет барона", в августе 1914-го Цейтлин встречался с военным министром, чтобы окончательно обсудить поставку прикладов для царской армии.
С утра он позвонил метрдотелю Жану-Антуану, выходцу из Марселя, славящемуся своим благоразумием и памятью на имена, а также тактом в урегулировании наиболее скандальных сцен.
- Mais d’accord, mon baron, - ответил Жан-Антуан.
- Ваш кабинет готов. Шампанское со льдом? Ваши любимые раки? Или просто английский чай с пирожными и шотландский виски?
- Просто чай.
- Я сейчас же пошлю в английский магазин.
Обычно Цейтлин ездил на авто, но сегодня натянул шапку-ушанку, черное пальто с бобровым воротником, галоши на теплой подкладке поверх открытых серых туфель, взял трость с серебряным набалдашником в форме волчьей головы - и вышел из дому незамеченным.
Цейтлину нравилось бродить неузнанным по темным улицам, без шофера и охраны. Снегопад прекратился, но из-за сильного мороза снежный наст тут же превращался в лед. Он почти слышал, как на Неве затягивается каждая трещина и излом серой ледовой корки. На улицах зажгли фонари, по рельсам грохотали трамваи. За его спиной раздались звон бубенцов и хохот. Сани с толпой улюлюкающих студентов промчались мимо него и унеслись прочь.
Сейчас молодежь делала то, что ей взбредало в голову. У них не было никаких ценностей, никакой дисциплины.
Что лучше - быть бедным или богатым?
Посмотрите на его взбалмошную жену! А его дорогая Сашенька - абсолютная загадка для отца. Он любил ее и хотел защитить. Однако, кажется, родители ее больше не интересуют. На самом деле она оказалась совсем чужой. Иногда отец думал, что она его презирает.
Ему захотелось расплакаться как ребенку. Словно старик, который напевает школьный гимн, Цейтлин мурлыкал себе под нос Кол Нидр, мелодию его детства, мелодию исчезающего мира. Тогда он ее презирал, а теперь сомневался: а что, если это был верный путь?
Он пошел к Егорову, в баню с готическими краснокоричневыми стенами и грязными стеклами; слуга в белой рубахе и черных бриджах провел его в отдельную кабинку. Раздевшись, он вошел в ледяную ванную под сводчатой аркой по железному мостику, увитому буйной растительностью. Потом он какое-то время отдыхал, лежа на гранитном помосте.
Друзья приветствовали Цейтлина, пока несколько лысых голых мужчин, невероятно похожих в своей наготе, охаживали друг друга березовыми вениками. Цейтлин лежал безучастный ко всему и думал.
"Я бы помолился, если бы верил в Бога, - говорил он себе. - Но если Бог существует, мы для него всего лишь земляные черви. Моя религия - успех. Я сам кузнец своей судьбы". Однако в глубине души Цейтлин верил, что существует нечто большее, чем человечество. За клубами сигарного дыма, изысканными усиками, рубашкой с запонками, сюртуком, английскими брюками со стрелками и короткими гетрами он оставался евреем, верующим в Бога вопреки самому себе. Он учился в хедере, учил Шулхан-Арук - жизненные правила, Пятикнижие, комментарии, Талмуд, Мишнах.
Где-то спустя час он оделся, сбрызнулся одеколоном и пошел назад по Невскому. В темноте сияли огромные витрины магазина Фаберже.
- С Масленицей, барин! Садись, подвезу! - крикнул извозчик-финн, взмахнул кнутом, осаживая приземистых лошадей; колокольчики весело позвякивали под дугой. Цейтлин отмахнулся от извозчика и скачущей походкой пошел дальше.
- Десятилетиями я был в безопасности, но в плену. Я возвращаюсь к жизни после долгой спячки. Я перевоспитаю дочь, покажу, как сильно я ее люблю, стану учить ее. Никогда не поздно начать все сначала, никогда не поздно, верно?
В ресторане его приветствовал Жан-Антуан. Цейтлин сбросил пальто и шляпу, снял галоши. Он с нетерпением ждал встречи с гостьей.