12
Сашенька посмеялась собственной глупости. Она перепутала выход, но после такого "хлопанья дверями" не могла вернуться назад в ресторан. Сейчас она сидела на красных ступеньках, ведущих к служебным лифтам гостиницы, и курила одну из своих папирос "Герцеговина Флор". Ее присутствие в укромном местечке, в самом сердце гостиницы, оказалось очень кстати. Никто и предположить не может, что она здесь.
Не дав себе труда все как следует обдумать, она вошла в служебный лифт и поднялась на четвертый этаж. Как во сне, она пробиралась по сырым, пахнущим плесенью коридорам, где стоял затхлый запах хлорки, капусты и гнилых ковров, - и это в лучшей московской гостинице! Она растерялась. Надо идти домой.
Сашенька испугалась, что за конторкой администратора на четвертом этаже, как обычно, сидит пожилая дама (информатор НКВД), но потом поняла, что вошла с черного входа, поэтому и не встретила старую ведьму.
Подходя к номеру 403, она услышала позади шаги.
Это был Беня. Она открыла дверь своим ключом, который хранился у нее как у редактора журнала, и они почти ввалились в маленькую комнатку. Здесь было темно, свет лился лишь из окна - от огненно-красных электрических звезд на верхушке каждой из восьми главных башен Кремля. Они упали на кровать, которая провисала посередине, на несвежие простыни - позже Сашенька поняла, что это засохшая сперма и пролитые коньяк и шампанское, специфический коктейль, характерный для советских гостиниц. Она собиралась упираться, отчитать его за дерзость, выразить неудовольствие, но он обхватил ладонями ее лицо и стал так жарко целовать его, что одной искры хватило, чтобы она сгорела в пламени страсти.
Его руки сдернули платье с ее плеч, он зарылся лицом в ее шею, потом его рука скользнула ей между бедер.
Он сорвал с нее бюстгальтер, стал ласкать ее груди, блаженно выдохнув:
- И жилки голубые божественны.
И в это мгновение вся Сашенькина предыдущая неловкость из-за этой уродливой части собственного тела сменилась удовлетворением. Он облизывал их, жадно играл языком с сосками. Потом он исчез у нее под подолом платья.
Она оттолкнула его раз, другой. Но он был настойчив.
Она ударила его рукой по губам, довольно сильно, но он не обратил внимания.
- Нет-нет, не туда, ну же, нет, спасибо, нет…
Она изогнулась, смущенно прикрыла глаза.
- Ты прекрасна, - сказал он. Неужели это правда?
Да, он так и сказал. Он вошел в нее своим языком.
Никто никогда с ней такого не делал. Она дрожала, почти теряя над собою контроль.
- Восхитительно! - прошептал он.
Ей было настолько стыдно, что она закрыла лицо руками.
- Не надо!
- Посмотрим, сможешь ли ты притворяться, что ничего не происходит! - сказал он, зарывшись лицом в ее шею. Когда наконец она открыла глаза, то увидела его смеющееся лицо.
"Я завела любовника", - подумала она, сама себе не веря. Его непреодолимая сексуальность очаровала ее. Все происходило так, как в первый раз с мужем, ее единственным мужчиной, но потом все пошло совсем иначе. Честно говоря, подумалось ей, именно сегодня она по-настоящему утратила невинность с этим сатанински привлекательным еврейским клоуном, который был так не похож на всех знакомых ей мужчин-большевиков.
"Он сумасшедший, - подумала она, когда он снова занялся с ней любовью. - О боже, после двадцати лет жизни в роли самой благоразумной большевички Москвы этот дьявол сводит меня с ума!" Он еще раз пришел к кульминации.
- Смотри! - прошептал он, и она выполнила его просьбу.
Неужели это на самом деле она? Он снова был между ее ног, делал с нею невообразимые, но настолько приятные вещи: ласкал ее под коленками, внутреннюю сторону бедер, уши, спину. Поцелуи, его поцелуи были божественны.
Она потеряла счет времени, забыла, где находится, забыла приличия. Он заставил ее забыть, что она коммунистка, впервые за двадцать лет заставил забыть, кто она есть, - в конечном счете, она стала жить этим соблазнительным, непреодолимым настоящим.
13
Стояла тишина. Лежа на скомканных простынях, она открыла глаза как человек, очнувшийся от глубокого сна на следующий день после наводнения или землетрясения. Эти кремлевские звезды все еще светят за окном или их снесло ураганом любви? Медленно она возвращалась к реальности.
- О боже! - воскликнула она. - Что я натворила?
- Тебе же понравилось, разве нет? - спросил он. Она покачала головой, вновь закрыв глаза.
- Посмотри на меня, - велел он. - Скажи мне, что тебе понравилось. Или я больше никогда тебя не поцелую.
- Я не могу.
- Просто кивни.
Она кивнула и, стушевавшись, закрыла лицо руками.
Она с трудом верила, что это ее возбужденное тело лежит в маленьком номере на верхнем этаже "Метрополя" майской ночью 1939 года. Года, наступившего после репрессий.
Ее платье и нижнее белье валялись на полу, но лифчик продолжал болтаться у нее на животе; один чулок был на месте, второй висел на лампе. На губах появился солоноватый привкус, от удовольствия и изнеможения у нее закружилась голова.
Беня опять целовал ее губы, потом низ живота - это было настолько чувственно, что она вздрогнула. Он поцеловал ее в губы и опять в живот. Она вся дрожала, на животе выступили капельки пота. Потом она притянула Беню к себе, перевернула его на спину - теперь она была наверху, а он снова в ней. Почему ей так хорошо и спокойно в его объятиях? Почему все кажется таким естественным? Ее как обухом по голове ударили: то, что произошло, - чудовищно. Она предала доброго, искреннего Ваню, своего мужа и друга, отца своих детей. Она любила его, но эта любовная лихорадка была чем-то иным, совершенно не похожим на любовь, теплую и привычную, которую она испытывала к мужу и детям.
"Считается, что женщина не в состоянии любить двух мужчин одновременно, но теперь я понимаю, что это чепуха", - подумала Сашенька. Однако чувство вины спустилось от горла к растревожившемуся сердцу.
- Я никогда ничего подобного раньше не делала, - прошептала Сашенька. - Готова поспорить, тебе все так говорят…
- Странно, что ты спросила, но согласно "Пролетарскому справочнику правил поведения во время адюльтера" это традиционное замечание женщины после первого раза.
- И какой же ответ согласно этому… "Пролетарскому справочнику" дает мужчина?
- Я должен сказать: "Я знаю!" - как будто верю тебе.
- А ты не веришь?
- Честно говоря, тебе я верю.
- И кто же автор этой популярной книги мудрости?
- Некий Б. З. Гольден, - ответил Беня Гольден.
- И что будет дальше? Что пишут в справочнике?
Он молчал; Сашенька видела, как на его лицо легла тень.
- Ты боишься, Сашенька?
Она задрожала.
- Немного.
- Мы больше никогда не должны встречаться, - сказал он.
- Ты пошутил, правда? - Сашенька испугалась, что он на самом деле не хочет с ней встречаться.
Он покачал головой, его глаза были так близко от ее глаз.
- Сашенька, я считаю, что это лучшее из всего, что я пережил. У меня было много женщин, я со многими спал…
- Не хвастайся, грязный галичанин! - проворчала она.
- Вероятно, время пришло. Сейчас мы живем в таком напряжении. Неужели мы не заслужили немного личного счастья? - Он взял ее лицо в свои ладони;
Сашенька удивилась тому, насколько он был серьезен.
- Ты чувствуешь ко мне хоть что-то?
Сашенька отпихнула его, отступила к окну, по спине струился пот, между ног продолжало пульсировать. Она посмотрела на Москву-реку, залитую лунным светом, на мосты и Кремль; 69 акров золоченых бледно-желтых дворцов, сверкающих куполов, мощеных внутренних двориков. Там работал товарищ Сталин, в треугольном здании Совнаркома с зеленой куполообразной крышей.
Она могла даже видеть свет в его кабинете. Он сейчас у себя? Многие так полагают, но она знала, что он, скорее всего, в Кунцево. Он был ее другом, Иосиф Виссарионович… ну, не то чтобы другом. Товарищ Сталин выше дружбы, он Отец народов, да, ее новый знакомый, временами гость, который повысил в должности ее мужа и похвалил ее журнал, - лучшая похвала для советского человека. Она оставалась большевичкой до мозга костей. Случившееся в этой комнате не изменило ее взглядов.
Но кое-что все-таки изменилось. Беня, растянувшись на кровати, закурил сигарету. Он просто молча наблюдал за ней, едва дыша. Наверное, внизу играл оркестр, но в комнате было тихо. Сашеньке в жизни не хватало только любви. Она была коммунисткой, любящей матерью, в то время как Беня был запрещенным писателем с дерзкими для своего времени мыслями. Он был далек от диалектики истории - какой-то неверующий бродяга, который относился к товарищу Сталину и государству рабочих и крестьян лишь с точки зрения науки. Однако этот пустой, наглый и вульгарный галичанин со своей ямочкой на подбородке, низко посаженными бровями над живыми голубыми глазами, с редкими прядями волос на лысеющей голове, и его - да-да, - его мужская сила сделали ее абсолютно счастливой.
Он поднялся и встал у Сашеньки за спиной.
- В чем дело? - спросил он, обнимая ее.
- Я не просто изменила мужу, я превратилась в ту, кем, думала, никогда не стану. Я теперь похожа на свою мать.
Но он и слушать ее не захотел.
- Ты даже не представляешь, насколько ты сексуальна. - Его руки ласкали ее бедра. Они снова начали целоваться: еще одна волна плотских утех.
Когда оба кончили, то превратились в обитателей моря: их тела были скользкими, мокрыми и гибкими, как у прыгающих дельфинов.
Позже, когда Сашенька, положив локти на подоконник, вновь любовалась Кремлем, Беня прикоснулся к ней сзади так искусно и нежно, что она едва узнала собственное тело.
- Какой ненасытной ты оказалась! - поддразнил он ее. Кажется, он жил радостно и своей радостью раскрасил во все цвета радуги ее однотонный мирок.
- Значит, вот о чем столько разговоров, - пробормотала она себе под нос.
14
Ее тело продолжало трепетать и гореть; Сашенька пошла домой мимо Кремля, через Манеж, мимо отеля "Националь". Когда она оглянулась на Кремль, его восемь красных звезд напомнили ей о Бене. Она читала в газетах, что эти звезды сделаны из хрусталя, александритов, аметистов, аквамаринов, топазов и семи тысяч рубинов! Да, семь тысяч рубинов в их с Беней Гольденом честь. Она дивилась: что с ней произошло? Она не верила в Бенину необузданную сексуальность, как не верила в дымку, затуманившую эту маленькую комнатку. Миновав старый университет, она повернула на улицу Грановского. Ее розовый, похожий на свадебный торт дом начала века, пятый Дом Советов, находился слева. Стоявшие у здания охранники кивнули ей. Дворник поливал из шланга мостовую.
Сашенька прошла в квартиру на первом этаже. Не включая лампу, она любовалась лакированным паркетом, от которого пахло полиролью, и отблесками слабого света; ей нравились высокие потолки с роскошной лепниной, смолянистый запах подаренной правительством мебели из карельской сосны. Ее свекор со свекровью спали за углом Г-образного коридора.
Она включила прикроватный светильник - массивный золотистый торшер с зеленым абажуром. Сашенька присела на секунду на кровать и перевела дух.
Неужели она предала всех, кого любит? Неужели она может все потерять? Однако она ни капли не жалела о содеянном.
Сашенька открыла дверь в детскую, заглянула к малышам. А если они услышат, как от нее пахнет грехом? Но дети спали, как ангелочки. Она убеждала себя, что детей она не предавала. Она лишь нашла саму себя.
Сашенька продолжала стоять и смотреть на них, потом поцеловала Снегурочку в лобик, а Карло - в носик. Мальчик держал в руках одного из своих многочисленных кроликов.
Внезапно Сашеньке захотелось их растормошить и поцеловать. "Я остаюсь их матерью, я все та же Сашенька", - убеждала она себя.
Внезапно Снегурочка, прижимая к себе подушку, села на кровати.
- Мама, это ты?
- Да, дорогая, я вернулась. Вас бабушка укладывала спать?
- А ты ходила танцевать?
- Откуда ты знаешь?
- Ты продолжаешь напевать песенку, мама. Какую песенку ты поешь? Глупую песенку?
Сашенька прикрыла глаза и тихонько запела - так, чтобы слышала только Снегурочка: "Очи черные…" Эту песню они пели с Беней Гольденом. Может быть, он и сейчас ее напевает?
Девочка схватила мать за руку, засунула ее в свою сложенную пополам подушку, положила подушку под свою белокурую головку и заснула.
Сашенька сидела на кровати, ее рука лежала под белоснежной щечкой Снегурочки - неловкости и след простыл. Она не Ариадна; она не помнила, чтобы мать приходила пожелать ей "спокойной ночи". Ее мать была распутной девкой, животным. Но, сидя на кровати у дочери, Сашенька вспомнила, как Ариадна умерла.
Жаль, что они так и не поговорили. Почему Ариадна застрелилась из маузера? Сашенька никогда не забудет тех ночей возле умирающей матери.
Прислушавшись к тихому дыханию детей, Сашенька вновь подумала об отце. Как она гордилась, что он не уехал за границу, а отверг капитализм и присоединился к новому режиму! Но с 1930 года они не виделись, он перестал быть "беспартийным специалистом", а превратился в "бывшего гражданина", "вредителя", его отправили в ссылку в Тбилиси, где он жил в маленькой комнатке. Во времена репрессий Сашеньку могли арестовать как "дочь капиталиста", но она была старой большевичкой, активистом, она "перековала" себя, как сказал Сталин, в новую советскую женщину.
Ванино пролетарское происхождение и должность защитили ее, но она понимала, что не может просить за своего отца, не может помочь и даже послать посылку.
- Забудь его, - сказал Ваня. - Так будет лучше и для него, и для нас.
Она чуть не обратилась с просьбой к Сталину, но Снегурочка вовремя остановила ее.
В последний раз она слышала мягкий, вежливый голос Самуила Цейтлина - его тон и манеры так напомнили ей их старый особняк и жизнь до революции - по телефону, как раз перед его арестом в 1937 году. Ее дети никогда не видели деда, они знали, что мамины родители давным-давно умерли.
Сашенька никогда не пеняла партии за то, как она относится к ее отцу, даже в мыслях такого не было, но сейчас она не переставала задаваться вопросом:
"Папочка, ты где? Валишь лес в Воркуте? Или добываешь уголь на Колыме? Или тебе уже давно пустили в сердце девять граммов свинца?"
Сашенька медленно пошла в свою спальню, приняла душ, потом, взяв к себе Карло, легла в постель. Карло проснулся и поцеловал ее.
- Ты нашла крольчонка в лесу, - прошептал он, прижав губы к ее уху, и они оба заснули.
* * *
На следующее утро не успела она занять свое рабочее место, как зазвонил телефон.
Тихий насмешливый голос с еврейскими интонациями, тут же заставивший заныть ее лоно, проговорил:
- Это ваш новый автор, товарищ редактор. Я так и не понял, вы поручили мне написать эту статью или нет?
15
Десять дней спустя Беня Гольден, как обычно, обедал в ресторане Союза писателей с дядей Гидеоном. Потом они наведались в Сандуны, и Беня заглянул к брадобрею Стасу в маленькую парикмахерскую по соседству.
Тут на стене висели портрет Сталина, набор ножниц и опасных бритв на магните, на окне стоял искусственный цветок. По радио, которое никогда не замолкало в парикмахерской у Стаса, передали, что в Монголии произошли вооруженные столкновения с японцами. Начиналась война.
Беня опустился в мягкое кожаное кресло, а Стас намылил ему бороду.
- Вы выглядите таким счастливым, - заметил Стас, старый армянин с густыми блестящими волосами неестественного иссиня-черного цвета и крошечными усиками. - Получили заказ? Или влюбились?
- И то и другое, Стас, и то и другое! С нашей последней встречи все в моей жизни переменилось.
Испытывая блаженство от ощущения теплых полотенец на лице и шее, Беня почувствовал, как его настроение стремительно улучшается. Писать не было вдохновения. Он мог думать только о Сашеньке. О ее чувственном хрипловатом голосе; о том, как она поглаживает свою короткую верхнюю губу, когда задумывается; о том, как они танцевали, занимались любовью, пели, разговаривали, понимали друг друга с полуслова, как будто "родились под одной звездой", - последнее он произнес вслух, медленно качая головой.
Ни дня, ни часа, ни минуты не проходило без того, чтобы его не снедала непреодолимая потребность видеть ее, говорить, касаться. Он хотел, чтобы она радовала его взгляд, хотел запомнить каждую черточку ее лица, чтобы, когда ее не было рядом, он мог ощущать ее присутствие. Теперь он смотрел даже на знакомые до боли места с благоговением, особенно если они напоминали о ней. В тот день, например, он бродил по улице Горького. Звезды и башни прославляли не царя или Сталина, а ее, Сашеньку.
Когда он проходил мимо улицы Грановского, где она жила, над этой улицей разлилось призрачное сияние.
НКВД охранял не маршалов и комиссаров, он охранял его любовь, которая жила здесь.
Однако любовь всегда приносит страдания: она замужем. И он женат. И встретились они в непростое время. Когда-то он любил свою жену, но постоянные бытовые неурядицы превратили страсть в привычку: они стали как брат и сестра - или еще хуже, соседи по квартире, в которой они жили с маленькой дочерью. А Сашенька была - он не мог подобрать высокопарных слов - просто самой красивой женщиной, какую он когда-либо встречал. Ему казалось, что он сидит на горе, на головокружительной высоте, смотрит вниз на сверкающую землю, увенчанную звездами. Сколько это продлится? Они не могут терять ни секунды.
- Который час? Я опаздываю. Поторопись, Стас! - Внезапно он почувствовал нетерпение, как будто должен был кому-то рассказать о своей страстной любви. - Я влюблен, Стас. Нет, больше чем влюблен, - я без ума от нее!