- Каролина, а ты всегда будешь с нами? Ты нас не бросишь, да? Я так скучаю по маме!
После визита к начальнику станции они пошли, как обычно, в столовую. Сели за один из пластмассовых столов, покрытых пятнами жира.
Каролина почувствовала, что вся дрожит.
Усталая и подавленная, она старалась не поддаваться панике.
Палицыных нет. Может, товарищ Сатинов забыл о своем плане? Может, его тоже ликвидировали? Она мысленно пересчитала деньги: у нее в кармане 25 рублей, и еще 400 зашито в бюстгальтере - на всякий случай. Если в ближайшее время не будет никаких известий, ей придется сделать нелегкий выбор. Она уже для себя решила: и речи не может быть о том, чтобы отдать Снегурочку и Карло в детдом, особенно в детдом НКВД, но у нее не было знакомых среди начальства, а те, кого она знала, так или иначе были связаны с Палицыными. Ей придется везти детей домой, в свою немецкую деревушку недалеко от Ростова, и представить как своих собственных. Такой поворот ее радовал, потому что Каролина любила Карло со Снегурочкой. Они ей платили тем же, женщина знала, что сможет своей любовью залечить их раны от потери родителей. Но сколько времени пройдет, прежде чем НКВД арестует няню Палицыных, - где еще ее искать, как не в родной деревне?
Той ночью она так и не заснула: прислушивалась к пыхтению локомотивов и шипению пара, к неугомонным людям, к гудкам машин на станциях.
Каролина взглянула на бледные лица детей, на Снегурочку, которая для утешения прижала к губам розовую подушечку, и впервые после того, как они уехали из Москвы, она расплакалась.
39
- Арестованная Палицына, садитесь. Как спалось? Хорошо?
Сашенька, растрепанная, бледная, мучимая жаждой, из-за которой язык у нее почти не шевелился, покачала головой.
- У вас удобная камера? Как работает вентиляция в такую жару?
Сашенька молчала.
Следователь Могильчук поправил свой густо напомаженный чубчик и разгладил лежавшие перед ним бумаги. Так было и вчера, и позавчера, и позапозавчера. Сашенька уже три дня провела в так называемом "конвейере".
Бессонные ночи в раскаленной камере ломали и не таких, как она. После завтрака и чистки параши ее привели на допрос.
- На вашей щеке образовался громадный синяк.
Сине-черный. Сашенька осторожно коснулась щеки.
Было очень больно - вероятно, перелом.
- Начнем сначала. Вспомните своего дядю Менделя! Не вынуждайте нас применять силу! Начинайте признаваться! Потом вы поспите и с отоплением вашей камеры что-нибудь придумаем. Хотите ночью поспать?
- Мне не в чем признаваться, я невиновна.
- Как же вы тогда объясняете факт своего ареста? Вы считаете меня клоуном, а товарища Берию бездельником?
- Я сама ничего не понимаю. Могу только предположить, что это какая-то ошибка, недоразумение, вызванное, возможно, стечением обстоятельств.
- Партия не признает стечения обстоятельств, - ответил Могильчук. - Вы встретили в кабинете товарища Берии следователя Родоса? Вот это человек!
Легенда органов, скорее, похож на опасного зверя: временами нам приходится сдерживать его, чтобы он не поубивал арестованных. Честно признаться, он на этой неделе покалечил нескольких близких вам людей. Он говорит, что ему застит глаза красный туман и он забывается. Он ненавидит таких, как вы, Сашенька. Ненавидит интеллигентов! Если вы не одумаетесь, то скоро встретитесь с ним. Но вам повезло. Я дам вам еще один шанс. Я приглашу сюда того, кто освежит вам память.
Он поднял телефонную трубку. Давайте гостинец! - добродушно велел он.
Он улыбнулся Сашеньке, снял и опять надел очки, проверил прическу.
Они ожидали молча. Зазвонил телефон.
- Да-да, товарищ, мы вас ждем.
Могильчук на мгновение вышел из комнаты и тут же вернулся.
- Просто проверяю, все ли в порядке.
- Можно мне стакан воды? - Про себя Сашенька повторяла Ванины наставления, потом тихонько пропела под нос: - Снегурочка, Карло, Подушка, Кролик.
Могильчук наливал ей воды, когда дверь распахнулась и, делая вид, что не хочет мешать, подняв огромные руки, пальцы которых были унизаны блестящими кольцами, вошел Кобулов.
- Сделайте вид, что меня нет, товарищ следователь, я спрячусь в углу! - Совсем как директор школы, который садится за последнюю парту, чтобы видеть учителя и класс, эта надушенная громадина, скрестив ноги, облокотилась на стену.
Раздался стук в дверь.
- Представление для вас! - прошептал Кобулов и наморщил нос. Сашенька отвернулась.
- Устала? - прошипел он.
- Войдите! - пригласил Могильчук. - Сейчас начнется очная ставка.
Дверь открылась, и вошел давешний мучитель из кабинета Берии.
- Товарищ Родос, добро пожаловать!
В животе у Сашеньки испуганной бабочкой забился животный ужас. Родос двигался неспешно, как будто был сделан из ржавого железа. Он кивнул товарищам и посмотрел Сашеньке прямо в глаза. Сел в кресло рядом с Могильчуком и стал теребить длинные рыжие волоски, торчащие из бородавки на его подбородке.
Представление разыгрывалось специально для Сашеньки: Кобулов был заодно с Могильчуком и Родосом - "хороший и плохой" следователи. Чтобы ее сломать? Нет, у них были другие, далеко идущие цели: им нужен был бедный дядя Мендель. Остатки прирожденного оптимизма не покидали Сашеньку - она переживет и это. Ясно как день: никто из них еще не сломался.
Так кого они привели, чтобы удивить ее? Менделя она уже видела - жуткое, душераздирающее зрелище.
Если это Ваня и он возвел на нее напраслину, она поймет - после обработки Родоса он перешел в другой мир. Если она не признается, то еще сможет выжить.
Если это Беня, его винить нельзя. Она звонила ему в тот день, чтобы сказать: "Я тебя люблю". Она опять его любила, убежденная в том, что он такая же невинная жертва, как и она сама. Если она не выйдет с Лубянки, то навсегда останется ему благодарна, что познала настоящую любовь.
Но сама она не признается, кто бы что ни говорил, потому что она невиновна. А если не признается, когда-нибудь ее выпустят и она сможет забрать Снегурочку и Карло. Все ради детей.
Двери распахнулись.
Сашенька с дурным предчувствием опустила глаза. Вот оно.
Боковым зрением она увидела, как в проеме двери замаячила высохшая фигура.
- Садитесь, осужденный, - пригласил Родос, указывая на стул напротив Сашеньки. - Вон туда!
Худой старик в синей тюремной робе колебался, указывая на себя пальцем.
- Да-да, вы! Садитесь, осужденный! Живее!
Ее пронзила догадка. Это ее отец? У нее сдавило горло. Он жив? Он дал против нее показания? Это не имело значения: если он жив, она будет просто счастлива.
Папочка! Что бы они с ним ни сделали, что бы он ни сделал ей, Сашеньке захотелось просто обнять отца. А поцеловать его позволят?
- Подследственная Цейтлина-Палицына! - прорычал Родос. - Посмотрите на осужденного.
40
"Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович! Дорогой Коба! Обращаюсь к Вам как старый товарищ, которого Вы знаете больше двадцати пяти лет. Все эти годы я верно служил партии и лично Вам как ее испытанному вождю и ни разу не отклонился от генеральной линии.
Убежден, что своим выдвижением на ответственные посты в нашей великой рабоче-крестьянской партии я обязан исключительно Вашему доверию и заботе. Я готов безусловно подчиниться любому решению Центрального комитета, но я не могу не выразить протест в отношении методов "расследования", применявшихся ко мне сотрудниками органов.
Мне уже шестьдесят один год, и здоровье мое подорвано: затемнение в правом легком, стенокардия и сердечная недостаточность, общая физическая слабость вследствие перенесенного в детстве полиомиелита, жестокий ревматизм - последствия царской каторги и длительной сибирской ссылки. Как член ЦК считаю необходимым сообщить Вам, члену Политбюро и Генеральному секретарю ЦК, следующее: как только меня доставили во внутреннюю тюрьму на Лубянке, от меня потребовали признаний в том, что я являюсь агентом иностранных разведок. Когда же я отказался, три человека повалили меня на ковер и стали зверски избивать резиновыми дубинками, нанося удары по ногам и пяткам. В результате я потерял способность передвигаться, а тело покрылось синяками и кровоподтеками.
В дальнейшем меня избивали ежедневно кожаным ремнем и резиновыми дубинками, нанося удары по тем же местам.
Боль была такой сильной, словно меня облили кипятком или кислотой. Я многократно терял сознание, плакал, кричал и умолял своих мучителей сообщить Вам, товарищ Сталин, через что мне приходится пройти. Когда я упомянул Ваше имя, меня ударили по лицу, сломав нос, скулу и мои очки, без которых я фактически слеп. К тому же меня стали бить по позвоночнику.
Большевистская гордость едва позволяет мне рассказать Вам, уважаемый и любимый товарищ Сталин, о том, что произошло дальше. Даже говорить об этом мне очень больно: когда я, избитый и совершенно беспомощный, лежал на полу, упорно отказываясь лгать партии, следователи запятнали самое имя партии Ленина - Сталина. Они справили малую нужду прямо мне на лицо и в глаза. Даже на каторге я никогда не испытывал ничего и близко похожего на этот страх и эту боль.
Сейчас я нахожусь в своей камере, все во мне дрожит, даже карандаш и то трудно удержать в руках.
Я запуган до такой невероятной степени - я, революционер с почти сорокалетним стажем, - что испытываю чудовищное искушение солгать Вам, Иосиф Виссарионович, и обвинить себя и других товарищей (в том числе ряд честных ответственных работников), хотя это уже само по себе было бы преступлением перед партией.
Я отдаю себе полный отчет в том, что нашему великому государству для защиты своих завоеваний и победы над врагами необходимо и такое оружие, как террор. Я поддерживаю наши доблестные органы в их борьбе с врагами народа и иностранными шпионами. Сам по себе я мало что значу; наша партия и ее благородные цели - вот что действительно ценно. И все же я уверен, что Вам ничего не известно об описанной мною практике следствия. Поэтому я прошу Вас - уважаемого давнего товарища, великого вождя рабочего класса, нашего Ленина сегодня - разобраться в данном вопросе и избавить от незаслуженных страданий людей, искренне преданных делу партии и лично Вам, товарищ Сталин.
Мендель Бармакид, член ВКП(б) с 1900 года".
41
Напротив нее сидел похожий на мертвеца старик с желтой просвечивающейся кожей и пучками грязно-каштановых волос на шероховатом, покрытом струпьями скальпе. Он посасывал десны, нервно оглядываясь, яростно чесался, а потом вдруг надолго застыл, будто в ступоре.
Сашеньке еще не доводилось встречать настоящих зэков, но все в этой развалине кричало, что он зэк, бывалый "сиделец" ГУЛАГа. Она чувствовала, что он много лет провел на Колыме, на рудниках или на лесоповале. От него даже не пахло тюрьмой, у него угасла сама тяга к жизни, которая еще бурлила у самой Сашеньки. Эта изношенная человеческая оболочка существовала без всякой надежды и без души. Сейчас она поняла истинный смысл любимого выражения Берии, да и ее Вани: "стереть в порошок".
Раньше она его не понимала.
Сашенька вгляделась в лицо, на глаза навернулись слезы неужели это барон Самуил Цейтлин, арестованный в 1937 году? Нет, не может быть, чтобы это был ее отец. Этот человек не мог быть ничьим отцом.
Кобулов в предвкушении причмокнул губами - Сашенька заметила, как следователю не терпится приступить к допросу.
- Вы узнаёте друг друга? - резко спросил Могильчук.
- Отвечайте, заключенный, - сказал Родос преувеличенно любезно. - Вы ее узнаёте?
Сашенька покопалась в собственной памяти. Кто он?
Ему, должно быть, лет восемьдесят. Он громко сглотнул и открыл рот. У него не было ни одного зуба, его десны были бледными, покрытыми язвами.
На его шее она заметила пятно и поняла, что это синяк.
- Это она! Она! - заявило создание удивительно ровным, учтивым и хорошо поставленным голосом. - Разумеется, я ее узнаю.
- Назовите ее имя! - тут же потребовал Родос.
- Она совсем не изменилась, даже похорошела.
- Говорите громче! Кто она?
Человеческая оболочка самодовольно ухмыльнулась Родосу.
- Думаете, я забыл?
- Хотите, чтобы я напомнил? - спросил Родос, пощипывая жесткие черные волоски, растущие из бородавки на подбородке.
- А что меня ожидает после допроса? Вы избавите меня от страданий?
Родос погладил себя по волосам.
- Если вы более не желаете состязаний по вольной борьбе… - Родос встал и заорал голосом, который выдавал маниакальную жестокость: - Как ее зовут?
Заключенный замер. Сашенька подпрыгнула и покрылась испариной.
- Вы снова будете меня бить? Не нужно. Это баронесса Александра Цейтлина - Сашенька, которую я когда-то любил.
Родос направился к двери.
- У меня назначена встреча, - сообщил он Кобулову.
- Желаю приятно провести время, - откликнулся тот. - Продолжайте, следователь Могильчук.
- Обвиняемая Цейтлина-Палицына, вы узнаете заключенного? - спросил Могильчук.
Сашенька отрицательно покачала головой.
- Заключенный, назовите свое имя! Петр Иванович Павлов. - Это был другой голос, из другого города, другого времени.
- Это не настоящее ваше имя, верно? - мягко стелил Могильчук. - Это вымышленное имя, под которым вы более десяти лет скрывались в облике учителя из Иркутска. На самом деле вы белогвардейский шпион. Посмотрите на обвиняемую и назовите свое настоящее имя.
42
Беня Гольден сидел на стуле перед следователем Борисом Родосом.
- Вас арестовали за измену и антисоветскую деятельность, - сообщил Родос. - Вы признаете свою вину?
- Нет.
- Почему тогда вас арестовали? Как думаете?
- Роковая цепь случайных обстоятельств и моя неспособность писать.
Родос хрюкнул и вчитался в свои бумаги.
- Значит, вы писатель, я правильно понял?
Неудивительно, что Могильчук хотел вас допросить. Я считаю вас просто грязным предателем и куском дерьма. Писатель, надо же! Беня не мог сдержать удивления.
- Два года назад я написал книгу рассказов "Битва за Испанию", она имела успех, потом…
- Да плевать мне на твои писания, жалкий говнюк! - брызгал слюной Родос. - Я вижу перед собой самодовольного жида, которого могу сломать как спичку. Я тебя в порошок стереть могу!
В этом Беня ни капли не сомневался. Родос со своей приплюснутой лысой головой, огромными плечами и короткими ножками напоминал ему гиену. Беня боялся потерять тех, кого любил: детей, жену, но больше всего - свою дорогую Сашеньку. Только их безопасность сейчас имела значение. Итак, за что вас арестовали?
- Я честно говорю: не знаю. Я жил в Париже, знаком с французскими и американскими писателями. Я знал также некоторых генералов, впоследствии арестованных, оказавшихся троцкистами.
- И? Не заставляй меня открывать ящик стола, где лежат дубинки, чтобы превратить твой жидовский нос в кровавое месиво. Я люблю вольную борьбу - так мы это здесь называем. Признавайся в своих преступных и аморальных деяниях - вот тогда я тебя и пальцем не трону. Рассказывай все про свои грязные делишки в номере 403 гостиницы "Метрополь".
- Что-о? - воскликнул Беня. Значит, его арестовали из-за любовной связи с Сашенькой? Гидеон предупреждал, чтобы он не связывался с женой чекиста. Но дело не могло принять настолько серьезный оборот, ведь не могло? Вероятно, его освободят или отправят в ссылку, подальше от Москвы - по крайней мере, он останется жив. Но Сашеньку надо защитить!
- Да-да, - ответил Родос, потрясая пухлой папкой.
- Нам известно все, вплоть до самых омерзительных деталей.
- Я понял. За всем стоит ее муж. Но она ни в чем не виновата, уверяю. Она не сделала ничего противозаконного. Она честный коммунист. - Беня вгляделся в лицо Родоса, но тщетно, с таким же успехом можно смотреть на кусок мяса.
- А кто утверждает обратное?
- Значит, ей ничего не грозит?
- Эта информация не подлежит разглашению, обвиняемый Гольден. Просто признайтесь, с чего все началось…
Беня молил лишь о том, чтобы Сашенька ни о чем не узнала. Может, она снова станет хорошей женой, какой была все эти годы. Пусть думает, что Беню арестовали как троцкиста, шпиона, пусть презирает его и забудет. Пусть продолжает жить в роскоши, служа делу партии.
Когда пришли его арестовывать, он вовсе не удивился. Он был так счастлив эти две недели с Сашенькой, но не верил, что это может длиться вечно, хотя и знал, что Сашенька - любовь всей его жизни.