Они с Полем присоединились к сотням гостей Доини на ярко освещенной танцевальной площадке возле бассейна и медленно поплыли в модном ритме фокстрота. Век веселого и легкомысленного джаза миновал, и началась эра роскоши. Вечерний воздух был пропитан ее духом, тяжелым, как рубины, украшавшие Мэри Пикфорд, как бриллианты, сиявшие на Глории Свенсон. Несколько женщин были в таких же, как и у Евы, черных шелковых платьях, но на них было гораздо больше драгоценностей. Среди этого великолепия Ева чувствовала себя зеленой девчонкой из Дижона в одолженной шляпке.
- Могу ли я удостоиться чести пригласить на танец вашу жену, месье консул? - произнес знакомый голос.
Поль оглянулся через плечо, затем с удивленной улыбкой сказал:
- Добрый вечер, месье. Соотечественнику я это позволю.
- Нравится ли вам в Голливуде, мадам? - спросил Еву Морис Шевалье.
- Мне все задают этот вопрос, - рассеянно ответила Ева. Она никогда раньше не встречалась с Морисом Шевалье, но он держал себя так непринужденно и просто, словно они вернулись к недавно прерванной беседе.
- Как же вы отвечаете на него?
- Говорю, что Голливуд мне очень нравится.
- А он вам на самом деле очень нравится? - переспросил Шевалье с искренним любопытством.
- И да, и нет. Голливуд - это нечто… особенное. К здешней жизни трудно привыкнуть…
- Особенно если в памяти светятся фонари Больших бульваров.
- Больших бульваров… - Ева заставила себя произнести эти слова равнодушно; в них не было ни вопроса, ни утверждения, ни намека на продолжение, словно они не имели отношения ни к ней, ни к ее кавалеру, лицо которого показалось Еве до абсурда знакомым.
- Да, Больших бульваров, - повторил Шевалье. - И огни рампы, Мэдди. Огни рампы.
- Мэдди?.. - не веря собственным ушам, произнесла Ева.
- Конечно, я же слышал, как вы пели. Кто однажды слышал пение Мэдди, уже никогда его не забудет. Так утверждали все, и были правы.
- О-о!..
- Я слышал вас в четырнадцатом году в "Олимпии", в тот самый вечер, когда вы впервые появились на сцене, и затем еще раз в том же году, когда вы пели для солдат на фронте. Что это был за вечер! Вы, прекрасная, в безумно смелом красном платье и красных туфельках! У ваших волос был такой оттенок, словно кто-то опустил три спелые ягоды клубники в бокал с шампанским, а затем выставил его на яркий свет… Ах, Мэдди, в тот вечер вы сделали нас, бедных солдат, самыми счастливыми людьми на свете! Это произошло шестнадцать лет назад, а я помню все до мельчайших подробностей, будто это произошло вчера.
- Я тоже… Ах, и я тоже! - воскликнула Ева.
- Тот вечер на фронте? Но разве можно запомнить какой-то один вечер, выступая по всей линии фронта?
- Я помню все эти вечера, - ответила Ева, и на ее глаза набежали слезы.
Морис Шевалье, который с одиннадцати лет пел в трущобах Парижа, чтобы заработать себе ужин, прекрасно понял причину ее слез. Став в двадцать два года звездой мюзик-холла, он продолжал творческие поиски, пока не нашел свой собственный стиль. Он хорошо помнил Мэдди и понимал, что ей пришлось бесследно исчезнуть, превратившись в жену генерального консула. Однако он также хорошо понимал, чего ей это стоило.
- Вы знаете слова "Мими"? - спросил он, сделав вид, что не замечает слез Евы.
- "Мими"? "Моя веселая крошка Мими"? Разве в мире найдется человек, который не знал бы этих слов? - удивилась Ева.
- Вы хотели бы спеть ее или предпочитаете, чтобы мы спели "Люби меня сегодня"? Мы можем спеть это по-английски?
- Спеть? Здесь? С вами? Нет, я не могу этого сделать!
- Да что вы! Такая возможность выпадает не каждый вечер. И, поверьте, я не всем навязываюсь в партнеры.
- Не хочу обидеть вас отказом, только… только я больше не пою.
- Мэдди никогда бы этого не сказала.
- Мэдди никогда бы не упустила случая спеть вместе с Морисом Шевалье. Никогда, - согласилась Ева, отвечая ему и подавляя свое тайное желание.
- Тогда станьте сегодня снова Мэдди, madam la Consule Generale! Что вам стоит?
Ева взглянула на танцующих гостей. Они, не скрываясь, прислушивались к ее разговору с одной из самых ярких звезд, когда-либо посещавших Голливуд. Все эти люди, весь вечер не замечавшие ее, теперь не сводили с Евы зачарованных глаз. Все эти люди, поняла вдруг Ева, вероятно, лишь посмеялись бы, узнав, что певец мюзик-холла считается вечным изгоем. В этой новой, странной, особенной, невероятной и непредсказуемой стране артисты были не шутами, которым милостиво позволяли развлекать благородную публику, а истинными властелинами миллионов душ и сердец.
- Миссис Доини просила меня спеть для гостей, но я отказался, - продолжал Шевалье. - Однако, если вы согласитесь спеть со мной… я изменю решение.
- Хорошо, - быстро согласилась Ева, отрезая себе пути к отступлению. Отступить? Здесь, сейчас? Никогда! Кто сказал, что она не посмеет этого сделать, что у нее не хватит смелости? - Только зовите меня Евой, а не Мэдди, - попросила она.
Рука об руку они двинулись сквозь толпу гостей к бассейну. Танцующие расступались, освобождая им путь. К ним устремился дирижер. Быстро переговорив с ним, Шевалье повел Еву вверх по лестнице. Когда они поднялись на крышу, служившую импровизированной сценической площадкой, он обратился к толпе, внезапно притихшей в благоговейном ожидании.
- Дамы и господа, у меня был трудный день… я сегодня пел. У меня была очень трудная неделя… всю неделю я пел. Более того, у меня был очень тяжелый месяц… весь месяц я пел. Я пришел сегодня сюда только из уважения к миссис Доини, решив посмотреть, как вы танцуете, а не для того, чтобы петь. Но я не мог и вообразить, не смел даже надеяться, что сегодня встречу здесь звезду сцены, мою соотечественницу и коллегу. Ту, у чьих ног лежал весь Париж. Я впервые услышал ее во время войны, она пела для нас, солдат, проявляя мужество и патриотизм. Эта женщина так прекрасна, что я простил ее, хотя она оставила сцену. Но ради чего? Ради замужества! Спрашиваю вас, дамы и господа, ну не позор ли это? И она еще осмелилась заявить мне, что счастлива! Имею честь представить вам Еву, удивительную Еву, а ныне мадам Поль де Лансель, супругу нашего нового французского консула. Чтобы спеть вместе с Евой, я бы сжег свою шляпу и выбросил на помойку любимую трость, но, к счастью, она не потребовала от меня такой жертвы. - Повернувшись к Еве, Шевалье прошептал: - Chantons, Мэдди, chantons! - затем обратился к гостям, замершим в восторженном ожидании, и провозгласил: - Итак, Ева, та belle, начнем!
- Я не пойду на конфирмацию, пока не полетаю на самолете, - заявила Фредди.
- Это уже предел всему - религиозный шантаж! - взорвался Поль.
Фредди торжествующе кивнула, подтверждая его слова. Это последнее средство, кажется, сработает: всякий раз, когда она просила, чтобы ее посадили в самолет, кто-то из родителей обещал ей это, а потом столь же быстро забывал о своем обещании. Долго откладывавшаяся конфирмация, конечно, могла подождать, пока не исполнится самое заветное желание Фредди.
- В этот уик-энд я отвезу тебя на аэродром, - неохотно согласился Поль. Ему не хотелось поддаваться на шантаж, но Фредди в ее одиннадцать с половиной лет уже давно следовало пройти конфирмацию, как принято у католиков. Он надеялся, что конфирмация окажет на его младшую дочь благотворное и успокаивающее воздействие.
Три раза за прошлый год местные полицейские доставляли Фредди домой, поймав ее, несущуюся на полной скорости на роликовых коньках с вершины одного их самых крутых холмов вниз по шоссе. Простыня, крепко зажатая в кулачках, парусом раздувалась у нее за спиной. "Девочка мешает движению, - нравоучительно говорили они, - и когда-нибудь разобьется". Дом Ланселей стоял высоко на холмах Лос-Фелиз, и Фредди успевала промчаться вниз несколько километров, прежде чем оказывалась в руках полицейских.
Когда после последней стычки с законом у Фредди конфисковали коньки, она собрала всех своих кукол, нагрузила ими детскую коляску и открыла на углу улицы мини-магазин, намереваясь распродать их соседям, среди которых было немало знаменитостей, в частности - Уолт Дисней, и на вырученные деньги купить себе новые ролики.
- Фредди пока еще сорванец. Это пройдет, как только она подрастет, - говорила Ева, не признаваясь и себе самой, что ей нравятся дикие выходки дочери. Такого даже она сама никогда бы себе не позволила. Счастливая, не ведающая сомнений бесшабашность девочки доставляла ей странное удовольствие: это отвечало какому-то давнему, еще не изжитому ею чувству.
Долговязая Фредди, очень рослая для своих лет, была худой и гибкой, как акробатка. У нее наверняка хватило бы смелости броситься на резиновой покрышке в Ниагарский водопад. Ее загорелые и сильные руки и ноги, вечно покрытые синяками, царапинами и ссадинами, тем не менее отличались округлостью и изяществом линий, как, впрочем, и длинная шея. От Поля она унаследовала глубоко посаженные и широко расставленные глаза. От Евы - густые брови вразлет, тянущиеся до самых висков. Ее немыслимо синие глаза были не по-детски проницательны.
Может, это ей кажется, гадала Ева, или Фредди действительно видит лучше и дальше других? В Канберре и Кейптауне она первая из семьи замечала летящих птиц и движущихся у горизонта животных, и еще совсем маленькой умела жестами и криком привлекать внимание к своим открытиям. В отличие от других детей она никогда не откидывала волосы со лба, а позволяла свободно падать на плечи своим густым, непокорным и спутанным огненно-рыжим локонам. Ее нос, прямой и уже хорошо сформировавшийся, подчеркивал определенность черт. Ее лицо выражало недетскую силу и целеустремленность, но, едва Фредди начинала смеяться, в нем появлялось простодушное заразительное веселье.
Ее младшей дочери, думала Ева, не суждено стать такой красавицей, как Дельфина, однако она не сомневалась, что многих Фредди будет привлекать своим буйным нравом и выражением благородной непреклонности. Оно появлялось на лице Фредди, когда она чего-нибудь хотела, а это случалось весьма часто. Она, ее Фредди, свободолюбивая натура; Фредди с ее беззаботным смехом и щегольски-развязной походкой никому и никогда не удастся приручить. Казалось, это не девчонка, а новый Робин Гуд.
И, как Робин Гуд, она потребовала у своего отца выкуп. Этим же вечером Поль связался по телефону с Джеком Мэддаксом, первым, кто открыл воздушное сообщение между Лос-Анджелесом и Сан-Диего в 1927 году, располагая лишь одним самолетом и молодым пилотом по имени Чарлз Линдберг. Его предприятие процветало: ныне Мэддакс владел четырнадцатью пассажирскими самолетами "Форд Три-Мотор", способными совершать регулярные полеты по трем маршрутам: из Лос-Анджелеса до Сан-Франциско, до Агуа Калиенте в Мексике и до Финикса.
- Зачем я тебе понадобился, Пол? - спросил Джек Мэддакс.
- Я бы хотел покатать девочку на самолете. Это возможно?
- Тебе повезло. Мы как раз открываем автомобильную магистраль между пунктом продажи билетов в Саут-Олив и аэропортом. Дама будет в восторге, - мгновенно отозвался Мэддакс, обладавший незаурядным юмором.
- Думаю, ее интересует только полет. Спасибо тебе.
- Тогда отправляйся в Бербанк, в аэропорт "Гранд Сентрал". Так, подожди… Больше всего вам подойдет беспосадочный рейс до Сан-Франциско класса "люкс"… Он улетает ежедневно в половине третьего, и через три часа вы уже там. У вас останется куча времени, чтобы поболтать за стаканчиком и поужинать в Чайнатауне или отведать устриц в гавани. Скоротаете ночку в роскошных апартаментах у Марка Хопкинса, рано позавтракаете у Эрни или у Джека и вернетесь тем же рейсом в Лос-Анджелес. Путешествие в оба конца обойдется тебе в семьдесят долларов с человека. Отлично проведете время.
- По-моему, эта программа слишком… насыщена, Джек. Девочка - моя одиннадцатилетняя дочь.
- А… А! Понимаю. Ну, в таком случае, полагаю, мы говорим о коротком ознакомительном полете?
- Точно!
- Нет проблем. Это я легко устрою тебе. Как насчет субботы, в половине четвертого? Ближе к вечеру самое удачное освещение.
- Отлично! Еще раз спасибо, Джек, я этого не забуду.
Поль де Лансель повесил трубку, в очередной раз подумав о том, что на набережной Орсэ по сей день не ведают, что в Городе Ангелов едва знакомые люди называют друг друга по имени и что здесь нет такого дела, которое нельзя было бы уладить с помощью одного телефонного звонка. Однако, если бы там лишь заподозрили это, его парижские коллеги едва ли оправились бы от шока. Ведь если такое общение, как здесь, когда-либо станет обычным явлением во всем мире, то исчезнет необходимость в дипломатическом корпусе.
- Да, сэр, - подтвердил работник аэропорта, - мистер Мэддакс сделал необходимые распоряжения. Он просил передать вам, мистер Лансель, что с радостью взял на себя все расходы. Ваш самолет вон тот справа. - Он указал на блестящий двухмоторный самолет, стоявший на взлетной полосе недалеко от здания аэропорта - единственного строения, возвышающегося над знаменитым летным полем Бербанка. Еще шесть человек тоже ждали начала ознакомительного полета.
Поль взял Фредди за руку и шагнул по направлению к самолету, но она не двинулась с места.
- Это большой самолет, на нем полетят и другие, - с глубоким разочарованием сказала Фредди.
- Послушай, Фредди, я ведь не обещал тебе самолета, который будет полностью в твоем распоряжении, верно? Я обещал только полетать с тобой на самолете. Сейчас лучшее для полета время.
- Папа, неужели ты не понимаешь? Я хочу полететь одна.
- Ласточка, перестань! Как можешь ты лететь одна? Ты не умеешь управлять самолетом.
- Знаю. Для этого в самолете должен быть пилот. Только я и пилот. Пожалуйста, папа, так я смогу вообразить, будто я сама веду самолет.
Горящие мольбой глаза Фредди впились в лицо Поля, и ему показалось, что он видит в дочери самого себя в детстве. На мгновение ему вспомнился особый привкус детских мечтаний. Не сами мечты, а свойственная им безотлагательность и детская неспособность к компромиссу.
- Я передам мистеру Мэддаксу, что вы были весьма любезны, - сказал он служащему аэропорта, - но, кажется, моя дочь предпочитает подняться в воздух на маленьком самолете. Можете ли вы мне что-нибудь посоветовать?
- Когда покинете летное поле, поверните налево и поезжайте по этой дороге, пока не достигнете маленького городка Драй-Спрингс. Сверните на главную улицу, пересеките город и скоро увидите вывеску летной школы "Воздушная Академия Макгира". Выглядит она не ахти как, но пусть это вас не волнует. Спросите Мака. Он не откажется немного покатать ее. Это лучший пилот в округе. Думаю, он летал во время войны.
- Благодарю вас, - сказал Поль и пошел к машине. Возбужденная и обрадованная Фредди почти бежала рядом, стараясь поспеть за ним.
Летная школа Макгира, до которой они добрались всего за двадцать пять минут, оказалась низким и длинным строением, похожим на огромный гараж. Внутри стояло несколько самолетов. Заглянув в распахнутую дверь маленькой пристройки, Поль спросил:
- Есть кто-нибудь?
- Сейчас выйду, подождите минутку, - отозвался голос. Вскоре из-под самолета выбрался на четвереньках мужчина в комбинезоне механика и рабочей рубашке с расстегнутым воротом. Его растрепанные волосы имели приятный темно-медовый оттенок. Его веснушчатое лицо, сильное и открытое - по мнению Поля, типично американское, выражало надежность и дружелюбие. Он приблизился к ним упругой походкой профессионального гимнаста.
- Я ищу Мака, - сказал Поль.
- Мак - это я, - представился мужчина с обезоруживающей улыбкой. Он вытер руки чистой тряпкой и обменялся с Полем рукопожатием. - Теренс Макгир.
- Поль де Лансель. - Поль колебался и был мрачен: ему очень не хотелось доверять Фредди этому пилоту в грязном комбинезоне.
- Чем могу служить? - спросил Мак.
- Я хочу полетать на самолете. Пожалуйста, - затаив дыхание, вымолвила Фредди.
- Фредди, погоди, - остановил ее Поль. - Я слышал, вы летали во время войны, мистер Макгир?
- Да.
- Это очень интересно, правда, Фредди? Скажите, а где вы летали?
- Во Франции.
- Простите, а с кем, в какой группе? - настаивал Поль, все еще беспокоясь.
- Сначала в эскадрилье "Лафайет" в шестнадцатом… Если бы я стал ждать, пока наша армия вступит в войну, я застрял бы на земле навсегда. Потом, когда Соединенные Штаты в конце концов вступили в войну, я перевелся в "Американ Эйр Сервис" и служил в девяносто четвертом авиаотряде.
- Значит, вам, наверное, приходилось сбивать немецкие самолеты?
- Ну, конечно, я сбил несколько штук. Пятнадцать, если быть точным. Последние четыре над Сен-Мишелем. Все мы внесли свой вклад в нашу общую победу. Эдди Рикенбейкер почти вдвое превзошел мой боевой счет. Вы, случайно, не репортер? У меня уже несколько лет не появлялись репортеры, я и не думал, что кого-то еще интересую.
- Нет, не репортер, я всего лишь обеспокоенный отец.
- Понятно. Вы не хотели доверять дочь простому механику? Не могу вас за это винить, но со мной она будет в полной безопасности.
- О папа, пожалуйста, хватит тратить время на разговоры! - нетерпеливо закричала Фредди, пританцовывая на месте и сверкая глазами.
- Пойдем, малышка. Мы полетим вон на том "Пайпер Кабе". Сегодня днем у меня был назначен учебный вылет, но его отменили, так что он заправлен и готов к взлету, - сказал Макгир, указывая на крошечный самолетик, стоявший снаружи в шести метрах от ангара.
Фредди волчком развернулась и, ни слова не говоря, устремилась к самолету, почти наступая пилоту на пятки.
Поль, чувствуя себя довольно глупо, остался стоять на месте. Макгир оказался асом из асов и летал над Францией больше двух лет. Что же случилось с этим бесстрашным рыцарем неба и романтическим героем женских грез, когда он вернулся домой и снял сверкающие хромовые сапоги, франтоватые бриджи и кожаную летную куртку с ремнями? Поль уселся на складной стульчик возле стенки ангара и нервно ждал возвращения Фредди. Этот "Пайпер Каб" казался слишком маленьким и ненадежным.
В кабине "Пайпер Каба" Теренс Макгир усадил Фредди на левое сиденье перед приборной доской, развернул самолет, а сам забрался на правое сиденье. Самолет не нуждался в проверке перед вылетом, он произвел ее всего час назад. Макгир посмотрел на безоблачное небо и, запустив мотор, покатился к началу грязной земляной взлетной полосы. Дневной свет в Драй-Спрингс был золотистым, как солнце Греции, небо - пронзительно синим, а воздух - чистым и манящим.